рховном суде не устраивает вас? -- удивился хозяин
кабинета.
     -- Я признателен, что вы высоко оценили мое сегодняшнее положение, но я
знаю, что моя  кандидатура не рассматривалась  здесь ни  на  один  серьезный
пост,  я  не  числюсь   у  вас   даже  в  резерве.  Разве  это  справедливо?
По-партийному?  Я спрашиваю вас как коммунист коммуниста. Я --  доктор наук,
человек с большой практикой, наверное, вам и мои взгляды на правовую реформу
известны, они широко обсуждались в республике.
     -- В  каком  отделе вам хотелось бы работать в ЦК?  -- спросил хитрющий
Тулкун Назарович, поняв, куда клонит шантажист.
     --  Я  знаю,   у  вас   сейчас   вакантно  место   заведующего  отделом
административных органов... -- небрежно бросил Сенатор.
     -- Это  сложно, мы  сейчас рассматриваем  две кандидатуры, есть и за, и
против, -- начал уклончиво хозяин кабинета.
     -- Вот  вы и  предложите третью, в ситуации,  обозначенной  вами, будет
выглядеть вполне  объективно, вашу кандидатуру и  рассматривать будут иначе,
-- польстил он  на всякий случай, чувствовал, что тот ему пока не по зубам и
лучше с ним разойтись полюбовно.
     Уходя,  оставил для ознакомления  три папки с делами его брата Уткура с
новейшими  комментариями  к  ним, над  которыми они с Салимом трудились  всю
ночь, было над чем призадуматься, на  выводы и предложения они не скупились.
Приложил прокурор к делам  и кучу анонимных жалоб, которых в достатке привез
с  собой  помощник,  все  они  писались  с  глубоким  знанием жизни  вечного
директора Назарова.
     Через три недели, когда Артур Александрович вернулся из Франции, он тут
же позвонил Сенатору, решили обмыть новое назначение, возвращение из Парижа,
долго  уговаривали  друг  друга,  на чьей  территории  встретиться.  Шубарин
приглашал к  себе домой, прокурор  настаивал у себя. Спор разрешил Салим. Он
тоже собирался отметить свое повышение. Впервые за долгие годы работы вместе
с  прокурором  они  разъединились.  Хашимов  остался  в  Верховном  суде,  и
должность  шефа перешла  к  нему  автоматически,  на этом настоял  Сенатор в
разговоре с  Тулкуном  Назаровичем.  Чтобы  пойти на  такой шаг,  они  долго
размышляли и решили, что держать под контролем дела в Верховном суде  важнее
всего, все-таки последняя  инстанция, суд  --  венец правосудия.  Тут и дела
крутые и  цены  --  отведи от вышки иного дельца, и миллион в карман за один
заход. А как  это делается, они знали. Нанимают журналистов и прочую пишущую
братию  до  суда,  которые со слезой  в голосе пишут о жестокости  советских
законов,  о гуманности,  присущей  и отличающей социалистическое общество от
всего  мира,  что  не  наказание   искоренит  преступность,  а   воспитание,
сострадание,  любовь  -- полный  набор  социальной и нравственной демагогии,
которой нас пичкают газеты последние двадцать лет.
     После таких газетных выступлений самое время спустить на тормозах любое
дело, где намечалась исключительная мера, и миллион в кармане, и  прослывешь
гуманистом,  человеком  либеральных  взглядов;  миллионы  и  имели  в  виду,
оставляя Хашимова на работе в Верховном суде.
     Миршаб предложил  отметить три важных события в жизни каждого  из них в
доме своей любовницы Наргиз.
     -- У Наргиз? -- переспросил Шубарин, он всегда  должен был четко знать,
куда идет, и страховал себя не хуже, чем иной заокеанский президент.
     -- Там, где находился Коста, -- пояснил прокурор.
     --  Ах,  у  Наргиз,  --  сразу  вспомнил  тот, -- которая  так  чудесно
фарширует  перепелок паштетом из печени, Коста с ума свел моего  помощника в
Лас-Вегасе, рассказывая о кулинарных чудесах хозяйки дома. Он заинтриговал и
меня, у Наргиз я согласен...
     -- Вы все равно  нигде, кроме ЦК,  не  бываете  без  сопровождения, без
телохранителя, смените сегодня Ашота на Коста.  Когда Ашот рядом, забываешь,
что ты свободный человек, хозяин своей судьбы, сильная личность...  -- И оба
невольно рассмеялись.
     --  Впрочем, дорогой  Сухроб, не идеализируйте Коста, за его  приятными
манерами,  внешним  обаянием,  кавказской   велеречивостью   и  галантностью
скрывается  человек куда  более  жестокий, чем мрачный  Ашот,  -- неожиданно
проронил патрон, то ли запугивая, то ли предупреждая на всякий случай.
     Шубарин высказался, как всегда, неопределенно,  таинственно, зловеще, с
чем  Сенатор  уже вынужден  был свыкнуться.  Гадать и  читать  мысли  Японца
оказывалось бесполезным  делом, все  могло проясниться  в самый неподходящий
момент.
     За  богато  накрытым  столом  у Наргиз Артур  Александрович,  поздравив
Сенатора с высоким назначением,  все же  чуть  позже, выбрав момент немножко
попенял, то ли за самостоятельность, то ли за чрезмерную жесткость, он так и
не понял за  что. Скорее  всего за  то, что  он чуть не наступил на интересы
одного из давних друзей и покровителей самого Шубарина.
     -- Ну, ты, Сухроб, даешь,  брать за горло самого Тулкуна Назаровича  --
это же беспредел, как выражается  Ашот. Надо, милый, чтить авторитеты, ты же
на Востоке живешь...
     Сенатор, словно не понимая, ответил:
     --  Дорогой  Артур Александрович, откуда же я  мог знать, что уважаемый
Тулкун  Назарович ваш давний друг, вы  не особенно широко вводите меня  в их
круг. Да и  ждать  я не  мог, вы далеко, наслаждаетесь  в Париже, гуляете по
Елисейским полям, а вакансия  могла и тю-тю, меня они в расчет не принимали.
Вот  я  и  решил  напомнить  о себе,  взял  кое-кого,  и не  его одного,  --
откровенно блефовал  Сенатор,  --  от  кого  зависело  сие  назначение,  под
микроскоп,  результаты  превзошли все ожидания. Я думаю, что и вы всегда так
поступаете, когда становятся поперек дороги...
     --  Не  осуждаю, я  просто  поражен  вашей хватке,  целеустремленности,
припереть с первого захода к стенке такого скользкого и тертого пройдоху, --
задача не для дилетантов.
     -- Спасибо, Артур Александрович, -- перебил прокурор.
     -- В чем-то, наверное, вы и правы, я думаю, вы заставили их считаться с
собой. И если откровенно, они не могли дождаться меня, чтобы выяснить, какие
истинные намерения у вас, чего вы хотите, чего добиваетесь?
     -- Какие уж цели,  Артур Александрович, --  поспешил успокоить Сенатор,
--  друзья  моих друзей для меня святы, ничего дурного  я не  затевал против
него, да и других тоже, я хотел одного, чтобы со мной считались, поняли, что
и мое время пришло.
     -- Да, твое время пришло, и давай выпьем за твое  здоровье. --  Говорил
на  этот  раз  Шубарин  ясно,  подтекста  никакого   не  вкладывал,  Сенатор
чувствовал.
     Через  два  месяца  после  прихода  Сенатора  в Отдел  административных
органов  ЦК умер генсек  Черненко,  и вновь залихорадило партийный аппарат и
руководство в республике, какой курс  дальше возьмет  Кремль? С первых шагов
нового генсека Горбачева стало ясно,  что он продолжит начатое Андроповым --
обновление  и  оздоровление общества, временно  прерванное  его  болезненным
предшественником.  Курс  на  перестройку  объявлялся программным в действиях
партии. И  сразу же  к Акрамходжаеву стали поступать предложения  из газет и
журналов  выступить у них на страницах. Одним он вежливо отказывал, ссылаясь
на  занятость,  для  других,  центральных, партийных,  подготовил  несколько
публикаций, благо работы из украденного  дипломата позволяли освещать немало
проблем, накопившихся в крае.
     Изменилось  к нему  и отношение аппаратчиков.  Повсюду,  куда бы  он ни
приходил,  с  ним  вежливо  здоровались,  раскланивались, улыбались,  в иных
глазах он опять читал откровенное: "Ну что, дождался своего времени, писака?
Опять  застрочил  в  газетах о проблемах и перегибах, будто  мы их не знали.
Посмотри,  посмотри,  как далеко пойдет  ваша  гласность и демократия,  куда
выведет  плюрализм  мнений,  обещать   да  развенчивать  авторитеты  мы  все
горазды..."
     Честно  говоря, интерес, усилившийся к его личности, несколько  испугал
Сенатора, аппаратное кредо: твори и властвуй анонимно  -- ему было ближе  по
душе. Но  как говорится,  палка  о  двух  концах, иного пути,  как  временно
прогреметь  и  подняться,   не  представлялось,  да  и  слухи,  популярность
наверняка пригодятся, когда он надумает стать академиком,  тогда уж на пятый
этаж замахнуться не грех, не боги горшки обжигают... Чем он хуже ставленника
Акмаля  Арипова,  занявшего пятый  этаж, да ничем,  видятся,  встречаются же
каждый день.
     С приходом нового генсека  работы  у  Сенатора  прибавилось, видимо, со
злоупотреблениями,  хищениями,  коррупцией,  приписками в  республике решили
разобраться окончательно  и  безвозвратно. С  каждым  месяцем  увеличивалось
число  областей,  где  начинали  работать  следователи,  число  их  росло  в
геометрической  прогрессии, они полностью  занимали старую  гостиницу ЦК  на
Шелковичной.  Такой  наплыв  опытных криминалистов сам  по  себе  становился
опасным, потому что выпадал из-под контроля.
     Сенатор  всячески старался помочь  следователям, заботился об  их быте,
питании, вступал при возможности в личный контакт с каждым, ибо только таким
путем он мог догадываться о направлениях и масштабах проводимой работы, о ее
перспективах.
     Но наверху  царила беспечность,  никто всерьез  не воспринимал огромный
отряд приезжих следователей, скорее  всего по аппаратному опыту рассчитывали
на очередную  кампанейщину,  --  ну, пересажают две-три  сотни председателей
колхозов, сотню директоров хлопкозаводов, еще  тысячу людей рангом пониже, к
чьим рукам тоже прилипла золотая пыльца с хлопковых миллионов,  на том, мол,
и покончат, и все пойдет по-прежнему.
     Обеспокоенный размахом следствия в республике, Сенатор направил стопы к
Тулкуну  Назаровичу.  Он понимал,  что  когда-нибудь  его  могут  обвинить в
сговоре с московской прокуратурой, в предательстве интересов своего  народа,
гибели его лучших сынов, цвета  нации, знал, что на высокие слова  и громкие
эпитеты в  таком случае  не поскупятся. Демагогия еще до  конца не оцененное
оружие, на  Востоке  им  блестяще  владеют.  Нет,  он  не  хотел ни за  кого
отвечать,  он, как прежде, хотел быть сыщиком и вором  в одном  лице, душить
свободу и быть ее глашатаем.
     Тулкун Назарович сразу оценил его тревогу и в сердцах выпалил:
     --  Да,  проглядели  мы  тебя, раньше следовало двигать, наверное,  при
твоей хватке они бы не очень разгулялись у нас.
     В  тот день они долго  совещались за закрытыми дверями. Хозяин кабинета
даже отменил назначенные  заранее встречи, никого не принимал, не отвечал на
телефонные звонки,  дело действительно не  терпело отлагательств. К ночи они
выработали стратегию по сдерживанию, а при возможности  и дискредитации тех,
кто прибыл в край навести порядок.
     Через  несколько  дней  запустили  пробный  шар, в одной из газет вышла
статья под заметным названием: "Кому, если не нам, наводить порядок на отчей
земле?"  Под  публикацией  стояла  подпись  Хашимова,  теперь  уже  крупного
работника Верховного  суда республики. Газетный очерк имел дальний прицел --
выявить истинную  расстановку сил в крае, он  затрагивал не только  тех, кто
приехал в длительную  изнурительную командировку с мандатом  от  Генеральной
прокуратуры,  но  и  тех,  кого  партия  направила  на  постоянную работу  в
правоохранительные  органы, да  и на другие  ключевые посты, где все поросло
взяточничеством, землячеством, кумовством, коррупцией.
     Миршаб ничего не отрицал  из  того, что почти ежедневно появлялось то в
центральной, то в республиканской  печати. Факты,  события, суммы,  фамилии,
должности   поражали   своей  дикостью,  наглостью,   масштабностью,  полным
разложением большинства власть предержащих в крае -- этого  он не оспаривал,
даже давал им  жесткую оценку, не расходящуюся с официальной  точкой зрения.
Отмечая заслугу людей Прокуратуры СССР,  проделавших гигантскую  работу,  он
тут  же,  исподволь  излагал стратегию, выработанную  коварным  Сенатором  и
прожженным  политиканом  Тулкуном  Назаровичем.  Она вкратце выглядела  так:
"Сами наломали  дров, сами и разберемся".  Конечно, рецепт так примитивно не
подавался,  Миршаб  постарался, пошла в ход изощренная  демагогия, наподобие
"народ  очистится  от скверны  сам",  "негоже,  чтобы  в  нашем доме  друзья
наводили порядок, а мы стояли  в стороне". Смысл читался между строк:  "мы и
сами с усами", "разберемся и без помощи пришлых свидетелей".
     Как и рассчитывали стратеги, статья нашла и своих горячих сторонников и
противников  тоже.  Даже  появилось  несколько подборок-отзывов, где  весьма
осторожно,  чтобы  не чувствовалась  рука  дирижера,  цитировались строки  в
поддержку: "народ очистится от скверны сам", "без помощи извне", "созрел".
     Но как бы там ни было, все  выглядело пристойно, демократично. На время
слава Миршаба затмила даже нарастающую популярность Сенатора, он говорил то,
что хотели услышать многие.  Его и  услышали, статью  перепечатали почти все
газеты в республике, включая и районные, на многих  крупных совещаниях стала
мелькать мысль, не пора ли свернуть работу пришлых следователей, когда у нас
огромная армия своих высококлассных юристов.
     В  статье   Миршаба  уделялось  много  внимания  уличной  преступности,
квартирным кражам, угонам автомобилей,  террору карманников и рэкетиров,  но
за всей этой  заботой таилась изощренная  цель --  отвести  следователей  от
должностных  преступлений,  отвести  руку  Правосудия  от  верхнего  эшелона
казнокрадов. Тулкун  Назарович  даже отписал  в Москву  петицию,  по  старым
шаблонам, в которых изрядно поднаторел, мол, народ хочет своими собственными
руками навести порядок в доме.
     Ответ  оказался обескураживающим, не вкладывался  в  сложившуюся годами
логику. Порыв трудящихся  и  юристов приветствовался и  поощрялся, но  чтобы
быстрее  очиститься   и   приняться  за  созидательный  труд,   предлагались
дополнительные силы со  всех  краев страны. Но Тулкун Назарович с Сенатором,
судя  по  делам  и  программам  нового  генсека, на иной  ответ не  особенно
рассчитывали,  хотя надежды брезжили: а вдруг?  Чем не демократический жест:
сами воровали -- сами разбирайтесь!
     Но и  не  считали, что  зря  поработали, вселили заметную нервозность в
среду людей, занятых  расследованием преступлений  в крае, кое у кого отбили
охоту копаться глубоко,  кое  в  ком поселился страх,  а люди, приехавшие на
постоянную работу, почувствовали  зыбкость и ненадежность своего  положения,
поняли, тут им не простят ни малейшей ошибки.
     Новое окружение Сенатора на службе, растерявшееся от быстро сменяющихся
событий,  неуверенное  в  завтрашнем  дне,  инстинктивно  тянулось  к  нему,
державшемуся уверенно, с достоинством.  Уроки Шубарина он закреплял день ото
дня, и тягу эту к себе он тоже  использовал: одних успокаивал, другим обещал
содействие, у  третьих ловко  выпытывал то, что ему  требовалось. Оттого для
него  не  оказался  неожиданным  вызов  на  пятый  этаж, где в  узком  кругу
следователи  по  особо важным делам поставили  вопрос об аресте заркентского
секретаря обкома,  да-да, того  самого, который  еще совсем недавно метил  в
кабинет, где сейчас решалась его судьба. Для всех без исключения,  включая и
самого преемника  Рашидова, решение  Москвы  оказалось неожиданным.  Сенатор
читал недоумение на онемевших от страха лицах, лишь он один оказался готов к
случившемуся, правда, и он не ожидал, что начнется с покровителя Шубарина.
     Несмотря  на строжайшую конфиденциальность разговора в кабинете первого
секретаря  ЦК, Сухроб Ахмедович  сразу связался с  Шубариным  в Лас-Вегасе и
попросил вечером непременно быть в Ташкенте.
     Странное  Сенатор   испытывал   чувство,  узнав  о  решении  арестовать
секретаря  обкома  Тилляходжаева, он... радовался, да-да, радовался, хотя  и
знал,  Анвар  Абидович  во  многом определил  его судьбу,  но сейчас  он  не
принимал  этого  во  внимание,  он давно где-то  вычитал,  что  сердечность,
сострадание, жалость --  чувства, излишние для политика.  А  с точки  зрения
политика  и   дальних  его  целей   повод  для   радости,   для  шампанского
представлялся  значительный.  Прежде  всего  устранялся  будущий  конкурент,
потому что Тилляходжаев, насколько он знал, не оставлял  своих  претензий на
власть в республике.  Секретарь Заркентского обкома обладал опытом партийной
работы, говорят,  имел крупные  связи в  Москве, владел огромным состоянием,
прокурор догадывался, что золота  тот накопил больше, чем кто-либо в крае, и
уступал разве что аксайскому хану.
     Но кроме  положения, богатства, связей  он  имел  в  друзьях  Шубарина,
Японца,  тайная власть которого в крае не была  до конца понятна даже самому
Сенатору. И  такой конкурент устранялся сам собой, ни  забот,  ни хлопот, ни
денег, ни выстрелов, разве не повод для шампанского из подвалов Абрау-Дюрсо,
тут,  наверное,  не грех  откупорить и  французское "Гордон Верт" из запасов
"Интуриста".  Но это только  один  повод для радости и шампанского, а второй
казался ему даже более значительным.
     Шубарин терял  главного покровителя,  которому  долго  служил  верой  и
правдой  и считал  его хозяином. Представлялся  шанс, правда очень  трудный,
тонко  дать понять  Артуру  Александровичу, что  он  так  высоко  взлетел  и
собирается отныне покровительствовать ему. Затея представлялась Сенатору  не
на один день, он  понимал,  кого хотел подмять под себя, но игра стоила свеч
-- прибрать к рукам Шубарина означало заодно  и тех людей, которые много лет
стояли у него на содержании. Разве такой расклад  и перспектива не повод для
радости, улыбок, шампанского,  тут и сплясать не грех,  думал  он,  мысленно
готовясь к разговору с Шубариным.
     Вечером  Артур  Александрович  объявился  в доме Акрамходжаева,  он уже
знал,  что прокурор  по пустякам не  отвлекает,  значит, что-то стряслось  и
требовало его участия. Хозяин дома встретил гостя приветливо и  внешне  мало
походил на озабоченного проблемами человека, и  это  понравилось Японцу,  он
уважал  людей сдержанных. Гостя  ждали и встретили  накрытым в зале  столом,
бывал  он здесь  не  часто, но регулярно, и хозяйка  дома запомнила вкусы  и
привычки необычного среди друзей мужа  человека, он единственный не приходил
в  дом без цветов и без подарков,  причем всегда  изысканных и редких, и  ей
было  приятно хлопотать,  когда  муж предупреждал  ее,  сегодня  у нас будет
человек из  Лас-Вегаса. Когда  они  перешли  на  время  в  домашний  кабинет
прокурора и  удобно  расположились друг против друга  в  добротных,  мягких,
кожаных креслах с высокими спинками, хозяин  дома некоторое время театрально
молчал, словно взвешивая,  стоит  или  не стоит говорить, или, точнее, хотел
показать, как важно то, что он сейчас скажет.
     --  Я  должен  раскрыть  вам,  --  наконец-то  заговорил он,  -- секрет
государственной  важности  --  сегодня  принято  решение  об  аресте  Анвара
Абидовича...
     Компаньон  принял  новость  по-мужски,  только  чуть заскрипела  хорошо
выделанная  бычья  кожа  прекрасно  сохранившегося  старинного  австрийского
кресла.
     --  Когда  это должно произойти? -- как  всегда, рассудительно  спросил
собеседник, наверняка стремительно считая варианты, связанные  с неожиданной
новостью.
     -- Наверное, недели через  две, должны согласовать с  Москвой, все-таки
впервые арестовывается  человек такого  уровня и обвинение ему предъявляется
серьезнейшее. Уверен, его арест  и в Москве, и в  стране вызовет  не меньший
шок, чем  у нас.  Вы бы видели лица тех, кого ставили в известность, зрелище
не из приятных. Многие сегодня не уснут спокойно...
     -- Я догадывался  об этом и предупреждал его, -- сказал вдруг  Шубарин,
--  как  только арестовали его свояка, начальника  ОБХСС области, полковника
Нурматова, чья жена давняя любовница Анвара Абидовича.
     -- Вы думаете, оттуда пойдет главный материал обвинения?
     --  И оттуда тоже,  за год до ареста,  случайно у