прием,
которые она  организовала,  произвели на  Японца впечатление,  она  обладала
большим вкусом, тактом,  и характер чувствовался, да и мир повидала, работая
прежде в знаменитом ансамбле. Когда  дело по созданию  "Лидо" закрутилось  и
начали подбирать  администрацию, Артур  Александрович вспомнил  про  нее.  В
Наргиз  он  не ошибся, она оказалась  расторопной,  предприимчивой и  быстро
вошла  в  курс,  людям,  не  знавшим  ее раньше, казалось,  что  она  всегда
занималась ресторанным  делом.  Она  сама набрала штат официанток, в прошлом
танцовщиц того же самого знаменитого фольклорного ансамбля, а мужскую часть,
включая  швейцаров,  подбирал Файзиев,  он знал наперечет  все  мало-мальски
приличные заведения в Ташкенте и не ошибался, кто чего стоит. Наргиз и Икрам
Махмудович вполне  дополняли  друг друга, и лучшее руководство вряд ли можно
было отыскать.
     Наконец-то обладатель  белого "мерседеса" нашел себе место по душе, где
мог по-настоящему, без подсказки  реализовать себя, все его слабости от тяги
к изысканным застольям, широким жестам,  что  позволял он себе  в  последние
годы,  до  его влюбчивости  в каждую очаровательную женщину  -- все пошло на
пользу ресторану.
     Артур Александрович еще раз  внимательно, с  ручкой в руках, просмотрел
перечень дел  на  день  и  понял,  что вопрос с  шампанским  надо решить  до
заседания в Госснабе, значит, с самого утра. Человек, отвечавший за поставку
шампанского в  "Лидо", не  отличался  особой пунктуальностью и уже  подводил
несколько  раз, хотя имел свой интерес,  это  тем более настораживало,  и он
собирался поставить ультиматум его начальству: или вы меняете ответственного
за поставку, или я расторгаю с вами договор. О таких условиях, на которых он
получал шампанское,  они могли и  пожалеть. За каждую бутылку шампанского он
отдавал баш на баш бутылку  "Столичной", цена которой ровно десять. На таких
условиях ему компаньонов долго искать  бы не пришлось. Но он не любил менять
поставщиков, конкуренция в  таком  деле  опасная штука. Имелось тут еще одно
преимущество: склады,  откуда он  получал  шампанское,  находились  в бывшей
вотчине Сенатора.
     Отчего  же расчетливый  Японец проявлял столь  щедрый жест при  обмене?
Когда   началась  кампания  по   борьбе  с  алкоголизмом  и   стали  крушить
винно-водочные заводы и спешно их  переоборудовать  под что попало. В те дни
он  попал на какую-то крупную свадьбу и там сразу столкнулся  лицом к лицу с
директором ликеро-водочного объединения. На  вопрос, отчего чернее тучи, тот
и поведал свои  проблемы. Конечно, загрустишь, быть хозяином выгодного дела,
нужным для всех человеком,  а значит, и уважаемым, и вдруг начать  выпускать
компоты.  Да  и  это   еще  предстояло  наладить,  а  он  не  располагал  ни
монтажниками, ни слесарями, чтобы демонтировать оборудование по производству
и розливу спиртных  напитков, а ему на  текущий квартал уже спустили крупный
план по сдаче металлолома, с  учетом  ликвидации основного предприятия. Было
от  чего приуныть,  особенно когда  представишь,  что  на компоты  требуются
фрукты,  а  их нужно  собрать,  доставить,  хранить --  дело, как и со всеми
скоропортящимися  продуктами, сложнейшее, хлопотное.  Другое  дело водка! Не
гниет и сроки хранения ей нипочем, да и  с сырьем проблем нет,  валяется под
ногами, а  о рентабельности и говорить не  приходится, особенно при ценах, с
которыми подошли  к борьбе с  нею.  Первая  мысль, мелькнувшая у него,  была
помочь  человеку  со   сдачей  металлолома,  за  это  строго  спрашивают.  С
"Вторчерметом" у него имелись  давние, отлаженные связи,  помочь с бумагой о
сдаче металлолома  не  составляло большого труда,  но  в  нем  вдруг взыграл
азарт, и он решил на всякий случай прибрать оборудование к  своим рукам, тем
более грустный директор признался, что все обновлено только год назад! И тут
он,  как волшебник, снял  печаль  с лица своего приятеля, сказав, что он сам
демонтирует оборудование и сам доставит бумагу о сдаче бывшим винно-водочным
комбинатам металлолома. Ошарашенный директор на радостях еще и спросил:
     -- Артур, сколько с меня причитается?
     Шубарин на миг опешил, но мгновенно взял себя в руки и сказал улыбаясь:
     --  Ну,  ящик компота  в  день рождения меня вполне устроит.  -- И  они
протянули руки с обоюдным удовольствием.
     На промышленных площадях, доставшихся ему в  наследство  от гигантского
рудокомбината в Лас-Вегасе, он  не спеша  восстановил  водочный завод. Чтобы
ближе  к  активированному  углю  -- как  пошутил  тогда  Коста.  В  связи  с
ликвидацией  таких производств остались не  у дел  и  хорошие  мастера, коих
наперечет в любом деле,  даже водочном. Шубарин нашел таких людей в соседней
республике, чимкентская водка, как и пиво, известны на всю Среднюю Азию. Все
трое молчаливых, непьющих  немцев  носили одну фамилию -- Берг, они  и стали
гнать водку лучше прежней. Вот еще одна причина, отчего он легко принял идею
Сенатора  о первоклассном  ресторане,  отпадал  смысл  сдавать всю  водку  в
госторговлю. Оттого  он  был  великодушен  в  обмене  водки  на  шампанское,
мощности в Лас-Вегасе позволяли такую щедрость.

x x x
     Самолет на  Ташкент опаздывал на три  часа, и Хуршид Азизович  Камалов,
получивший  неожиданно  высокое  назначение в  Узбекистан, отыскав  скромный
уголок у  окна, достал толстую папку с газетными вырезками, что  получил два
дня  назад в Прокуратуре СССР,  хотелось  скорее  вникнуть в суть  проблем и
событий, происходящих  на родине предков, куда  он возвращался  навсегда.  В
сорок шесть  лет редко круто и добровольно меняют жизнь, не думал о перемене
в судьбе  и Камалов, и тут все  решилось в две недели, хотя  еще десять дней
назад  он  жил и  работал  в  Вашингтоне.  Конечно,  он  анализировал  столь
внезапное предложение и  понимал, что  ни его давний опыт работы в уголовном
розыске,  ни   кандидатская,  ни  опыт  преподавателя  в   закрытых  учебных
заведениях  КГБ, ни опыт работы прокурором в Ташкенте и Москве не давали ему
особых  преимуществ,  чтобы  возглавить Прокуратуру республики,  где прежнее
руководство  чуть ли не поголовно привлекалось к  уголовной ответственности.
Но все  выяснилось на собеседовании в Кремле, где  его подробно ознакомили с
положением дел и не  скрывали, что в  республике оправились от первого шока,
связанного с арестами, и местные тузы, объединившись, мощно противодействуют
оздоровлению обстановки в  крае. Вот  отчего  на  ключевой  пост  в борьбе с
мафией  нужен был человек не только с опытом работы в правовых органах, но и
человек местной национальности, хорошо знающий нравы и обычаи края, человек,
который может опереться на местное население.
     Несмотря на позднее  время  и  задержку рейса,  его встречали. Высокий,
важного вида мужчина  подъехал  на черной  "Волге" прямо к  трапу  самолета.
Видимо,  Камалова ему хорошо  описали, потому что,  едва он ступил на землю,
тот приветствовал его с приездом и возвращением на родину и выразил надежду,
что навсегда. Импозантный мужчина представился:
     -- Заведующий  Отделом  административных органов  ЦК, Сухроб  Ахмедович
Акрамходжаев.
     Прилетевший тут же с энтузиазмом спросил:
     -- Не тот  ли, чьи статьи  в "Правде Востока" и "Советском Узбекистане"
-- "Станем  ли мы правовым государством?", "Весы Фемиды", да и последовавшие
за ними, -- вызвали столь широкий резонанс в республике?
     -- Спасибо. Я рад, что вы знакомы  с  моими работами и вам известна моя
точка зрения на  закон и право,  -- ответил встречавший с улыбкой  и широким
жестом  пригласил в  машину. -- Первое время будете жить в  гостинице  ЦК на
Шелковичной, это  на берегу  Анхора. Хороший ухоженный  район,  утопающий  в
зелени. Большинство постояльцев гостиницы на сегодня -- следователи по особо
важным  делам, прикомандированные  из  всех  регионов страны,  вам  придется
работать с ними  в тесном контакте. Квартиру подыскивают и в самое ближайшее
время кое-что  уже предложат, но не спешите, выбирайте, раз решили вернуться
навсегда.
     Когда они подъехали по слабо освещенным улицам к гостинице, несмотря на
позднее время, она полыхала  огнями в  бархатно-черной азиатской ночи, редко
какое  окно зияло  темнотой. Видя удивление  на лице  гостя,  сопровождающий
сказал:
     -- Работы много, очень много,  не управляются за день, иные работают до
утра, боюсь, что и вас ждет подобный ритм жизни.
     Проводив Камалова до дверей номера, он сказал на прощание:
     -- Не  буду  вас  сегодня  утомлять. Насчет  ужина сейчас распорядятся,
знают о вашем приезде. А завтра утром встретимся в Прокуратуре. Я представлю
вас коллективу, и приступайте к исполнению обязанностей, дел непочатый край.
-- И Сенатор откланялся, оставив приятное впечатление о себе.
     Первый день работы оказался столь напряженным,  что он не смог  выбрать
время,  чтобы позвонить  родителям Саламат, жены, да  и своим  родственникам
тоже, понимая,  какую  обиду  может  вызвать  подобное  неуважение к  родне.
Беспрерывно звонил телефон,  обращались  с такими неожиданными  вопросами  и
требовали  немедленного  вмешательства  в  самые невероятные дела,  что  он,
обладая достаточным опытом, только диву давался, порою ему казалось,  что на
прокуратуру тут возложено все -- от ремонта дорог, как и повсюду никудышных,
до  разгрузки  вагонов  в  каждом тупике громадной  среднеазиатской железной
дороги. И поздно вечером,  вернувшись  к себе  в  гостиницу, он первым делом
собирался все-таки  оповестить  многочисленную родню о своем  назначении и о
скором переезде семьи на постоянное жительство в Ташкент, как неожиданно, не
успел он  прикрыть за собой дверь, зазвонил  телефон. Сперва он подумал, что
звонок  ошибочный,  но  настойчивая  трель  не  прерывалась,  словно  кто-то
поглядывал в окно, и  он  поднял трубку. Звонил Сухроб  Ахмедович, с которым
они расстались в первой половине дня.
     -- Хорошо,  что  застал дома,  если бы вас успела перехватить родня или
старые приятели, я не знал бы, как мне выкручиваться...
     --  Чем  могу  помочь,  --  спросил  Камалов,  заранее обрывая  попытку
пригласить его в гости, но он ошибся.
     --  Назавтра,  после  обеда, у нас  назначена встреча  с Первым, но его
вызывают в Москву, пробудет он  там три дня и  в  составе  правительственной
делегации  улетит на неделю в Индию. Двадцать  минут назад он вызвал меня  и
сказал, что не хотел бы улетать,  не познакомившись и не переговорив с вами.
В нынешнем положении  пристального внимания  всей страны  к  Узбекистану  на
прокуратуре  лежит тяжелейшая ответственность,  и  он  догадывается,  что вы
прибыли из Москвы  с особыми полномочиями, видимо, ему уже  звонили о вас из
Кремля.  Поэтому  он  решил  пригласить  вас  домой  на  ужин,  это рядом  с
гостиницей,  иного  выхода,  чтобы  встретиться  с  вами, он  не видит,  все
расписано по минутам.
     -- Вы  будете  на этом ужине?  --  быстро  спросил прокурор, высчитывая
кое-какие варианты.
     -- Нет, меня он подобной чести не удостоил, у вас все-таки предпочитают
говорить с глазу на глаз, но я бы с удовольствием составил вам компанию. Так
что через полчаса за вами зайдут, и я желаю вам приятного вечера.
     Отказаться от приглашения,  тем  более оно предполагалось быть деловым,
не имело смысла, и он согласился. Положив трубку, он спокойно подумал, что с
этой  минуты он вступает в большую игру,  оставалось одно: быстрее научиться
разгадывать  ее  правила.  Минут  через  сорок он  уже  сидел  в гостиной  у
человека, ставшего преемником самого Рашидова.  Неделю назад в Москве, когда
ему  предложили  возглавить  Прокуратуру республики, в  конце  долгой беседы
хозяин кабинета, Виктор Сергеевич Рогов, давно знавший его, прощаясь, сказал
доверительно:
     -- Ради бога, извините,  весь вечер  меня  мучает одна дилемма: сказать
или не сказать? Чисто по-служебному,  по закону, наверное, я  не должен  это
говорить. Делать преждевременные  выводы  в моем  положении опрометчиво, но,
зная вашу биографию, ведая, на что вы идете, я не могу промолчать, возможно,
это в какой-то ситуации может  стоить вам жизни. На днях  я  получил  строго
засекреченную  информацию, что  в  коррупции,  приписках  и злоупотреблениях
замешан и преемник Шарафа Рашидова. Каждый ваш шаг  будет регламентироваться
им и его друзьями. Вот что  я хотел вам сказать и  от души пожелать удачи, и
вот теперь он видел напротив этого человека.
     Внешне  он показался ему  этаким благообразным, добродушным профессором
или  муллой, с мягкими вкрадчивыми манерами  и  тихим  приятным  голосом.  И
всякий раз, чтобы  не расслабиться от обаяния, так и струившегося от хозяина
дома, он напоминал  себе,  что  он  на  Востоке,  где  и  внешность  и слова
обманчивы,  и  не  стоит обольщаться ни  тем,  ни другим.  Когда, позже,  он
познакомится  на  допросах  с ханом  Акмалем,  то  удивится  своему  первому
впечатлению от встречи с преемником Рашидова, оно окажется абсолютно точным.
Арипов, любивший давать всем клички, называл его  Фариштой, то есть  Святым.
Какой верный глаз у аксайского хана!
     Ему самому еще предстояло выработать и новую манеру разговора и обрести
умение отделять в  многоплановом,  полифоническом разговоре, характерном для
Востока, главное, а пока следовало быть предельно собранным, внимательным, и
по возможности не давать себя легко читать.  На Востоке говорят: человек это
открытая книга.
     До того,  как сели за стол,  хозяин дома успел  расспросить о семье,  о
детях, о ташкентской родне, не забыл спросить, где он будет жить. Узнав, что
квартирный  вопрос  еще   не  разрешился,  сказал,  что  утром  он  попросит
управляющего  делами, чтобы выдали  ордер из  жилищных  фондов ЦК, это, мол,
рядом, в специальной зоне. Позднее, анализируя великодушный жест, за который
он,  конечно, выразил признательность, понял одно, что  каждый его шаг будет
контролироваться, когда уехал, когда приехал и кто к нему наведывался, на то
она  и  особая  территория  с охраной  на въезде.  Нет,  не  прост  оказался
благообразный профессор, он понимал, что действия нового прокурора с особыми
полномочиями следует  держать на контроле, и так уже многих  сняли москвичи.
После беседы в гостиной перешли в зал за щедро накрытый стол, живя в Москве,
он давно  отвык  от  такой  обильной и  плотной еды,  и  к  этому  следовало
привыкать.  За  столом  оказались не одни, ужинали вместе с  домочадцами, но
нить разговора находилась  в руках у хозяина дома. Беседа велась и о Москве,
и  о  Ташкенте,  и  о  Индии,  куда  он  направлялся  через три дня.  Позже,
анализируя разговор, он ни на чем не мог остановить своего внимания и понял,
что шел общий зондаж, что за человек,  чем дышит,  как  держится за  столом.
Одно  утешало прокурора за  долгий и тягостный  вечер: если  он ничего  и не
познал,  то  особенно и не  позволил сделать  ясных выводов  о себе.  Первую
встречу можно было оценить по-спортивному: ничья.
     Возвратившись поздно  в  гостиницу,  он  еще  некоторое время гулял  во
дворе; то и дело  невольно поглядывая на  горящие  окна, и вдруг его прожгла
неожиданная мысль:
     "Сейчас  за одним из  этих  ярко  освещенных окон  работает  незнакомый
человек, знающий тайну преемника Рашидова, и он догадывается, что тайна  эта
может стоить ему  жизни, но  он уже не  остановится, ибо он  сыщик,  человек
одной породы, с ним, для которого есть только один бог -- Закон".
     Камалов впервые в жизни встречался с человеком  такого  ранга, и только
сейчас, наедине, понял, что такое гипноз власти, за весь вечер он ни разу не
вспомнил о предупреждении, сказанном два дня назад в Прокуратуре СССР.
     Следовало постоянно  помнить, что  ошибки, иллюзии тут, как  на  минном
поле, исключались.
     И потянулись  у Камалова однообразные, занятые до  предела дни,  Сухроб
Ахмедович  словно  в  воду  глядел,  и у  него далеко  за  полночь  горел  в
гостиничном окне свет. Даже квартиру, которую ему  все-таки предложили через
месяц, он не мог посмотреть в течение двух недель. И переезд семьи затянулся
аж до первомайских праздников, и, если бы не родня, принявшая самое активное
участие в этом, неизвестно когда бы у  него  наладилась нормальная жизнь. Но
Восток силен родней, тут своих  не оставят в беде. С  первого дня он попал в
жесточайший цейтнот, катастрофически не хватало времени.
     Много  лет  чья-то  властная рука  сдерживала  прокуратуру в  наведении
порядка,  отчего  она  не  имела  настоящего опыта  и  не  владела  реальной
ситуацией в республике, а теперь словно прорвало плотину, и она кинулась  во
все стороны, ошарашенная  размахом творящегося вокруг, и сама же задохнулась
от множества заведенных дел. Вот такое он вынес суждение о делах прокуратуры
на первых порах.
     Заметил он и такую особенность в  своей работе: именно к нему стекались
все горячие и запутанные материалы, и больше всего поступало на  утверждение
дел,  ознакомиться   с   которыми  по-настоящему  он  практически  не   имел
возможности.  И  на большинстве санкций  на  арест почему-то оказывалась его
подпись.  Он понимал, при нынешней чувствительности граждан к любым  ошибкам
прокуратуры его подпись на каком-то документе  могла ему дорого обойтись. Но
и уклониться от их утверждения не мог, без его подписи они ничего не стоили.
     Нынешние  дела  имели  давнюю историю,  и он  уже никак  не мог  на них
влиять,  разве что когда  они  вернутся вдруг  из  суда  на  доследование. В
последний месяц из Верховного суда действительно косяками стали возвращаться
дела  на  пересмотр.  Многие  доводы  суда  Камалову даже  на первый  взгляд
казались необоснованными. Верховный суд уклонялся  от принятия окончательных
решений  и  отфутболивал  все  снова  в  Прокуратуру  республики. Порою  ему
казалось,  что кто-то  упорно  хочет, чтобы  он  завяз в мелких  процедурных
вопросах  и  старых  делах,  и не  высовывал носа  из своего  кабинета, и не
пытался  вывести   разоблачение   должностных   преступлений   на  новый   и
качественный виток.
     А стоило ему проявить к  какому-то делу  особый интерес, тут же, как по
мановению, волшебной палочки,  между ним  и заинтересовавшим его  материалом
возникала  гора бумаг,  в  которой  он безнадежно тонул, хотя работал каждый
день только в самом  здании Прокуратуры не  менее четырнадцати  часов,  и не
было  дня, чтобы  не прихватывал в гостиницу папки.  Одним из таких дел,  от
которого его так "объективно"  оттирали трижды, было дело "аксайского хана".
О  нем,  о  его влиянии  на  жизнь республики  ходили  легенды  не  только в
Узбекистане,  но  доходили  слухи  до  Москвы,  и он не  впервые  слышал его
фамилию,  да  и  родня ташкентская  первым  делом спрашивала,  а как там хан
Акмаль, неужели и на этот раз  выкрутится? Вот от какого дела его тактично и
ловко оттирали,  Камалов чувствовал это.  Видимо, тронуть хана Акмаля -- все
равно  что  разворотить   муравейник,  многие,  наверное,  почувствуют  себя
неуютно. Он однажды даже поделился сомнениями с Сухробом Ахмедовичем из  ЦК,
мол, не пора ли вплотную заняться сподвижником Рашидова в Аксае, от которого
в прошлом зависели многие высокие назначения в республике.
     Акрамходжаев не стал  его ни отговаривать, ни переубеждать, лишь устало
сказал,  да   куда  от  нас  денется  директор  какого-то  агропромышленного
объединения, когда  у  нас на очереди секретари обкомов, секретари  ЦК. Этим
замечанием тот вроде тактично  намекал, что он еще не владеет ситуацией,  не
ориентируется в субординации преступлений.
     В общем,  чувствовал себя Камалов  как  конь  с  повязанными  ногами, с
путами,  да  и шоры  ему  ловко  успели  нацепить, чтобы он  шагал только  в
определенном направлении. Он, конечно, делал вид, что занят  стратегическими
вопросами,  а остальное,  от чего его вежливо оттирали, мол, не представляет
первостепенного интереса. Материалы по  хану Акмалю вел старший  следователь
по особо важным делам, прок