Рауль Мир-Хайдаров
   Масть пиковая

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Рауль Мир-Хайдаров
     WWW: http://www.mraul.nm.ru/index1.htm
     Email: mraul61(@)hotmail.com
     1990
     Роман
     В авторской редакции
     Date: 11 Nov 2003
-----------------------------------------------------------------------------

Часть I
Масть пиковая, масть черная

     Убийство в Прокуратуре республики. Дон-Жуан  из ОБХСС. Ночной налет  на
Прокуратуру   республики.   Смерть  Рашидова.   Валет   пиковый.  Украденная
докторская диссертация. Сыщик  и  вор в  одном лице. Человек  из  Ростова по
прозвищу Кощей.  Прокурор  --  ночной  грабитель.  Загородный дом в  подарок
любовнице.  Жемчужное  колье  для Наргиз. Абрау-Дюрсо  для  наемного убийцы.
Золотой "Ролекс".

     Вязкие  осенние   сумерки,   неожиданно   опустившиеся   на  оживленную
привокзальную  площадь,  уничтожили   сразу  краски  всего  живого   вокруг.
Казалось, еще минуту назад полыхала огнем  листва старых канадских  кленов у
трамвайной  линии,  а  чуть  поодаль,  в  палисаднике,   могучие  платаны  и
необхватные дубы роняли желтые  увядшие листья на разноцветный рыхлый ковер,
устилавший узкий пыльный скверик, --  и в  мгновение ока, как по волшебству,
все  лишилось  цвета,  потеряло  четкость  контуров,  словно дымком  окутало
окрестности.  Пропали вдруг ослепительные  краски хан-атласных платьев, враз
поблекли  разноцветные спортивные  сумки и туркменские хурджины,  радовавшие
глаз, потеряла  прелесть пестрая одежда  ребятни, принаряженной в дорогу,  и
само  бирюзовое  здание  вокзала  с  нежно-зеленой  крышей сделалось  серым,
неуютным.
     Сумерки поглотили не только цвета, они, кажется, приглушили даже звуки.
Какой веселый трамвайный перестук  стоял над площадью, какие звонкие детские
голоса, смех раздавались то тут, то там, и вдруг эта внезапная ватная тишина
с  невнятными  шорохами  отъезжающих с  площади  автобусов,  троллейбусов, и
почему-то вдруг все, словно сговорившись, перешли  чуть ли не  на шепот. Что
это?  Магия наступающей ночи? Колдовство  сиреневых  азиатских  сумерек? Еще
одна загадка Востока? И в  этот самый миг, когда, казалось, никому и  ни  до
кого  нет дела, интереса, ибо в сутках наступал то ли час безвременья, то ли
час  перерыва, чтобы  вечерняя жизнь  набрала энергию для вступления в самую
яркую, красочную часть дня, на площади появилась машина, не то желтая, не то
кремовая,  не то  серая,  не то  белая, --  трудно  было в  дымных  сумерках
определить цвет. Развернувшись  у  темных  клумб  с  чахлыми розами,  машина
въехала на густо заставленную платную стоянку.  Можно  было  поклясться, что
никто  не  обратил внимания  на  обычный  маневр,  хотя человек, сидевший за
рулем, очень был озабочен именно этим фактом.
     Владелец  нового "жигуленка"  не сразу покинул  салон, он задержался на
некоторое  время,  словно  раздумывая, стоит  ли парковать машину? Глаза его
цепко осматривали торопящийся  следом  за ним  на  стоянку транспорт. Ничего
подозрительного  ему  не почудилось,  и  он  распахнул  дверцу.  Машинально,
проверяя надежность  замков,  обошел "Жигули",  и тут  в глаза ему  бросился
ярко-красный  отсвет над входом  в здание  вокзала. Неоновые буквы вспыхнули
разом  --  ТАШКЕНТ, -- и  от этого жизнь как-то  сразу ожила кругом,  что-то
прорвало ватную  тишину,  и он услышал за спиной веселый  трамвайный звонок.
"Ей, поберегись!" -- предупреждал замешкавшихся прохожих кондуктор. Но вдруг
первые  три  буквы неожиданно погасли, и на  фронтоне здания  на заокеанский
манер  обозначилось:  "КЕНТ".  Владелец   припарковавшейся  машины  невольно
улыбнулся, почему-то повторил  вслух: "Кент..." -- и  решительно  двинулся к
станции. То тут, то там, на всей огромной территории привокзалья, вспыхивали
фонари, озарялись светом стекла зала ожидания, а из распахнутых настежь окон
ресторана  на втором этаже  грянула  музыка --  вечер на  столичном  вокзале
вступал в свои права. Человек, оставивший машину на платной стоянке, а звали
его  Сухроб Ахмедович Акрамходжаев,  был высок ростом, чуть грузноват,  хотя
еще чувствовалось что-то спортивное  в осанке и в легкости походки. Не сразу
и  не каждый  мог  определить  его  возраст, слишком моложаво  он  выглядел,
наверное,   этому  способствовала   и   его  манера   поведения,  свободная,
раскованная, однако лишенная  вульгарности,  да  и стиль одежды, пожалуй, не
выдавал его положения в обществе. Сухроб Ахмедович не имел в руках ничего, и
если  бы  и  наблюдали  за  ним,  наверное,  подумали  бы,  что  он  приехал
кого-нибудь встречать. У первой платформы  стоял  проходящий поезд Москва --
Душанбе, и  перрон  оказался многолюдным,  шумным, но у него  вряд  ли могли
оказаться тут ненужные знакомые. Круг людей, среди которых он вращался, если
даже  изредка  пользовался поездами,  предпочитал  все-таки  свой  фирменный
"Узбекистан".
     Сухроб  Ахмедович,  выйдя  на   первую  платформу,  на  всякий   случай
пристально оглядел нумерацию вагонов и направился к голове поезда. Внешне он
не бросался в глаза. Неяркий твидовый  пиджак, темно-серые строгие брюки, на
ногах  удобная  бесшумная "Саламандра";  ворот  однотонной  вишневого  цвета
рубашки  распахнут,  но  это не портило вида, скорее наоборот,  подчеркивало
элегантный, спортивный стиль моложавого мужчины.
     В его планах все было  рассчитано по минутам, но он все-таки машинально
глянул  на  часы  -- тяжелые,  массивные,  блеснувшие  золотом,  швейцарский
"Ролекс", -- успевал. Он шел, смешавшись в толпе  встречающих и отъезжающих,
то и  дело поглядывая на  номера вагонов и вроде отыскивая кого-то взглядом.
Делал он  это вполне профессионально, натурально,  и театральный и  киношный
режиссер остались бы довольны, доведись им снимать сцену на вокзале.
     У подземного  перехода  он  на секунду  остановился  и,  чертыхнувшись,
перевязал  шнурок на левом ботинке,  убедился лишний  раз, что хвоста за ним
вроде  нет. Он догадывался что догляд за ним  мог быть куда  изощреннее, чем
его несложные хитрости.
     В туннеле он услышал, что до отхода поезда Ташкент -- Наманган осталось
пять минут. Пока все шло по четко выверенному плану.
     Из перехода  он двинулся к своему вагону. Вышколенный проводник мягкого
спального  дожидался  запоздавших  пассажиров,  хотя  другие  уже  поспешили
подняться к  себе  и убирали подножки. Важный  пассажир  протянул скучающему
железнодорожнику два билета. Тот невольно спросил, а где же попутчик. На что
получил такой ответ:
     -- Видите ли, я храплю во сне и не хотел бы, чтобы мой недуг  доставлял
неприятности соседу. Оттого всегда покупаю билет на все купе.
     Хозяин  вагона  находился в добром настроении, к  поездке  прибыл после
обильного застолья с друзьями в чайхане, поэтому переспросил шутя:
     -- Даже в том случае, когда в составе только четырехместные купе?
     Но вопрос не сбил с толку человека в твидовом пиджаке, он сказал:
     -- Нет, до  сих  пор мне не приходилось покупать для себя четыре билета
сразу,  впрочем, я редко пользуюсь  поездами, --  и,  считая,  что  разговор
окончен,  он легко поднялся в  вагон, успев при этом глянуть вдоль состава в
одну и другую сторону.
     Следом  поднялся  и  проводник,  отчего-то  сожалея  о  своем  вопросе.
Многолетний  опыт работы подсказывал ему, что  таким людям вопросов задавать
не  следует.  Пассажир,  хоть  и  без  галстука и  без  обычного  холуйского
сопровождения,  принадлежал к тем,  кто редко гнется перед кем-то в поклоне,
на Востоке такие за версту заметны, а он на своем веку повидал их немало. За
пять минут  до отхода,  зная, что  из  двенадцати  купе  занято  лишь  семь,
проводник радовался, что поездка  будет  необременительной  и,  может,  даже
денежной,  но человек  с  двумя билетами почему-то  невольно  вселил в  него
тревогу.
     Запоздалый пассажир быстро зашел в свое купе, ему не хотелось встретить
тут  знакомых,  это осложнило  бы его  планы,  хотя и на  этот случай у него
имелись варианты.
     --  Пронесло!  --  произнес  он,  с  улыбкой  оглядывая  свое временное
пристанище. Нехитрый дорожный уют  двухместного купе радовал глаз, вагон был
новый, содержался опрятно.  Белье, ковры, посуда на столе --  все отличалось
чистотой, свежестью и настраивало на приятное путешествие. Сухроб Ахмедович,
которого узкий круг  людей  знал еще и под кличкой Сенатор, глянул в большое
зеркало на двери, слегка поправил волосы -- и остался доволен собой, внешних
следов волнения, спешки он не обнаружил.
     В вагоне  было  тепло,  и он  снял пиджак,  но, прежде  чем  повесить у
зеркала, достал из кармана машинально, как делал всякий раз, пачку сигарет и
зажигалку, и в этот момент скорый поезд тронулся.
     Пассажир комфортного купе  глянул в окно на проплывающий перрон столицы
и увидел далеко и высоко на фронтоне  здания вокзала четыре буквы "...кент".
Он  достал  из длинной дымчато-серой пачки  сигарету  и щелкнул  зажигалкой.
Сигарета  и  зажигалка  были одной  фирмы  "Кент",  но ассоциация не вызвала
улыбку, как несколько минут назад. Мысли его летели уже впереди экспресса.
     Так в некотором  раздумье он  просидел  минут десять,  еще  и  еще  раз
прокручивая в голове свои дальнейшие действия, как неожиданно раздался  стук
и  распахнулась дверь  в купе. Проводник принес традиционный чай, заварил из
личных  запасов,  он  еще  переживал  свою бестактность  и  хотел  несколько
сгладить впечатление после неловкого вопроса. Человек  без галстука не давал
ему покоя, он лихорадочно перебирал в памяти разных высоких начальников,  от
секретарей  обкомов  до  директоров  торговых  баз,  которых   ему  довелось
обслуживать  в  пути, но  этого,  с мягкими, вкрадчивыми  шагами, припомнить
никак не удавалось.  Проводник  поставил на стол  фарфоровый чайник и пиалы,
спросил,  не нужно ли  еще чего-нибудь  принести, но, чувствуя, что  его  не
видят и не слышат, поспешил ретироваться из купе.  То, что  пассажир  чем-то
всерьез  озабочен,  бросилось  бы  в  глаза и  менее  искушенному  человеку.
Конечно, он заметил и американские сигареты, и роскошную зажигалку,  молодые
наманганские пижоны, возвращаясь из Ташкента домой,  нередко  угощали  его и
хвалились: десять  рублей  пачка! Человек, куривший такие  дорогие сигареты,
требовал к себе внимания.
     Как только проводник покинул купе, Сухроб Ахмедович сразу почувствовал,
что ему хочется пить, и с  удовольствием налил себе пиалу. Хорошо заваренный
самоварный  чай  на  углях помог ему расслабиться,  и он,  быстро  опустошив
чайничек, долго глядел в окно, мысленно отдалившись от предстоящих дел. А за
окном  мелькали  дальние пригороды  Ташкента,  ночь  властно вступала в свои
права, и он вновь невольно посмотрел на  часы. Спать так рано он никогда  не
ложился, но сегодня ему предстояло подняться еще до рассвета и отдохнуть как
следует  не  мешало  --  день  его  ожидал  непростой, да и  обратная дорога
заботила, в  понедельник, как всегда в десять, он должен быть на работе. Его
отсутствие или даже опоздание на час не останется незамеченным, а привлекать
к себе внимание ему не хотелось.
     Пассажир снял  часы  с запястья и поставил  будильник "Ролекса" на  три
часа пополуночи, проспать он не имел права,  иначе срывалась вся рискованная
поездка. Конечно, проводник мог поднять в  любое время, но Сенатор  вовсе не
желал, чтобы тот  знал, на какой станции он сошел, тогда сведущие люди легко
догадаются,  куда  он держал  путь,  а  связь  эту афишировать не  хотелось.
Катастрофическим для служебной карьеры  мог оказаться  тайный  визит в горы,
узнай кто-нибудь его маршрут.
     Да  что карьера, прямая  дорога  в  тюрьму, в этом  он не  сомневался и
оттого взвешивал  каждый шаг. Сухроб Ахмедович  долго держал в  руках  часы,
ощущая  приятную тяжесть,  потом  положил их  на стол  рядом с сигаретами  и
зажигалкой.  Но  часы отчего-то  притягивали внимание, и  он снова взял их в
руки, протер носовым платком граненое сапфировое стекло без единой царапины,
почистил золотые  звенья  тяжелого  браслета. Иногда  у  него  спрашивали --
неужели золотые?  И  он всегда отвечал:  что вы, имитация, правда, известной
фирмы. Ничего из своих личных вещей он так не любил, как эти солидные часы.
     Ему нравилась их массивность, хорошего тона золото, дымчатый платиновый
циферблат, изящные, светящиеся по ночам стрелки и, конечно, абсолютно точный
ход. За время,  что он  их имел,  видел эту марку  на руках всего  несколько
штук, да у таких деятелей, что его невольно гордость распирала. Он вспомнил,
как получил этот "Ролекс" в подарок три года назад, в день похорон Рашидова.
     За  день  до  этого  близкие  друзья  сообщили  ему  доверительно,  что
накануне, в инспекционной поездке в столице Каракалпакии, Нукусе, на руках у
своего  друга и родственника, секретаря обкома Камалова от инфаркта внезапно
умер Рашидов.
     Новость для тех, кто хоть сколько-то владел ситуацией в крае, оказалась
сногсшибательной.  Умер хозяин  крупнейшей  республики,  человек,  державший
бразды правления в крае единолично, решавший не только кадровый вопрос, но и
любой другой, зачастую  поражавший воображение своей масштабностью.  Ушел из
жизни  человек,  бывший  приближенным  недавно  умершего  генсека Брежнева и
пользовавшийся  дружбой и  покровительством многих  крупных людей  в Москве.
Было от чего  залихорадить  республике.  Правда, преемник  Брежнева Андропов
вроде не  испытывал восторга от его деятельности  и не  числился  у  него  в
друзьях-приятелях, намекали, что  даже,  наоборот, мол, зачастили в  Ташкент
его эмиссары -- и отнюдь  не для  того,  чтобы выражать восторг бесконечными
достижениями  солнечного  края, видимо, насчет успехов у  того имелись  иные
данные.
     Вот и накануне, говорят, приезжал человек из Москвы, беседовали с глазу
на глаз более пяти часов, и слышал потом Сухроб Ахмедович, что отбыл  в свою
последнюю поездку Шараф Рашидович не в  добром расположении  духа. И вот  --
инфаркт. Тревога вмиг поселилась в крупной чиновничьей среде и в аппарате.
     Работал тогда  Акрамходжаев  прокурором  одного из  районов Ташкента  и
особых шансов  на продвижение  не  имел,  хотя и  был кандидатом юридических
наук.  Все места, на  которые  он метил,  занимали  люди,  с  которыми  ему,
казалось,  тягаться не  по силам,  за каждым  стояли  богатые  и влиятельные
кланы, а то  и покровительство  самого  Рашидова или  его приближенных. А  к
Шарафу Рашидовичу он, к сожалению, как ни  пытался, так и не  приблизился ни
на шаг. Даже поговаривали, что тот как-то неодобрительно  обронил, чего это,
мол, Сухроб Ахмедович так  рвется к власти, молод еще,  время его не пришло.
После  этого кое-кто  предпринял попытки ссадить его даже  с поста районного
прокурора, но тут он, что называется, показал  зубы, дал понять,  что своего
не уступит.
     В тот день, когда он получил весть о  смерти  Верховного, в Прокуратуре
республики  намечалось  совещание,  объявленное  задолго   до   неожиданного
события.
     Прокурор  явился  в здание на улице Гоголя  намного раньше назначенного
часа,  он  надеялся  встретиться  кое  с кем  из  коллег  и  узнать ситуацию
поточнее, чтобы  не ошибиться  в выборе новой  политики, угадать новый курс,
который  явно  изменится  после долгих лет  единовластия. Хотя  официального
уведомления о  смерти  Первого секретаря  ЦК ни  в  печати,  ни  по  радио и
телевидению еще не было, чувствовалось, что в Прокуратуре республики новость
знает каждый.
     К его удивлению, на месте не оказалось  никого из руководства, с кем он
намеревался  встретиться,  не  видно  было  и  коллег. Видимо,  уже кинулись
попытать  свой   шанс  при  смене  власти   с   помощью  могучих  кланов   и
родственников. О  совещании не могло  быть и речи, хотя никто  не удосужился
его отменить. И все-таки он пришел не зря. Позже,  анализируя  случившееся в
тот же день, он считал это подарком судьбы, предназначением ему свыше.
     Он шел  безлюдным коридором второго этажа к широкой мраморной лестнице,
ведущей в  просторный  холл,  как  вдруг  внизу резко  распахнулась  тяжелая
входная  дверь и в  вестибюль  влетел  пожилой,  совершенно седой  человек с
дипломатом  в  руках.   Секундой  позже  следом  за  ним  ворвался  молодой,
спортивного  вида  мужчина,  явно  преследовавший того, кто искал убежище  в
прокуратуре.  Человек с дипломатом уже вбежал на лестницу, и прокурору  даже
представился шанс  помочь ему, но он почему-то спрятался за колонкой и молча
выжидал,  что же произойдет  дальше. Убегавший,  которому  до  спасительного
второго  этажа оставалось всего  несколько  ступенек,  неожиданно оступился,
выронил дипломат из рук. Тот с грохотом полетел вниз, а следом и сам человек
скатился  с  лестницы к ногам  преследовавшего.  Догонявший  ловко подхватил
дипломат  и зло пнул распростертого у его  ног  человека, грязно выругавшись
при этом. Вдруг  за  спиной  у  него  раздался шорох.  Постовой  милиционер,
опомнившийся  от  страха, наконец-то расстегнул кобуру. Мужчина ловко, как в
пируэте, развернулся, прикрывая грудь дипломатом, и тихо прошипел:
     --  Брось,  папаша,  пушку,  не  то  пристрелю!  --  в  руках   у  него
действительно поблескивал  тяжелый  вороненый пистолет. Милиционер  дрожащей
рукой  отбросил оружие в сторону. И  тут произошло невиданное: валявшийся на
полу  старик  невероятным усилием  воли вскочил на ноги  и вцепился  в  руку
преследователя, державшего "вальтер", прохрипев при этом:
     --  Коста,  я ведь тебя предупреждал при первой  встрече, что наши пути
когда-нибудь пересекутся в храме правосудия...
     Человек с  дипломатом криво  усмехнулся,  явно  не  считая  старика  за
серьезную  помеху,  и  резко  рванул  его  на  себя,  но  руку  с пистолетом
освободить не удалось, и тогда он, не раздумывая, коварно ударил свою жертву
головой  в лицо. Кровь брызнула на  обоих и разлетелась по стенам вестибюля,
но хозяин дипломата  мертвой хваткой держал преследователя. Видимо,  охотник
за  странным  дипломатом  считал секунды, понимая,  что  вот-вот  кто-нибудь
появится в холле или на лестнице и отход усложнится, поэтому, не раздумывая,
выстрелил в упор, затем в злобе еще и еще.
     В этот  миг  входную дверь широко  рванули и в холл  ворвался человек в
милицейской  форме.  Прокурор  без труда  узнал в  нем  полковника Джураева,
начальника уголовного розыска республики,  о  невероятной храбрости которого
ходили легенды. Он чуть ли  не с порога прыгнул  на человека по имени Коста,
каким-то  жестоким  приемом  сломал  его пополам  и отбросил  к  стене,  где
вахтенный милиционер нашаривал на полу свой пистолет, а сам успел подхватить
на руки окровавленного хозяина дипломата.
     На шум выстрелов высыпали люди  из  кабинетов, кинулись запоздало  мимо
Сенатора в вестибюль.  Посередине забрызганного  кровью холла сидел знакомый
им всем полковник  Джураев,  держа  в руках окровавленную  голову  какого-то
человека, и в неутешном горе, глотая слезы, шептал:
     -- Прости, прокурор, не успел, прости...
     Услышав  из уст  Джураева -- "прокурор", человек у колонны сразу понял,
кто этот  человек, жизнью  заплативший за  то, чтобы дипломат с  документами
остался  в стенах  прокуратуры. Ну, конечно, это бывший  областной  прокурор
Азларханов!  Но,  боже, как он постарел,  поседел, а ведь еще шесть-семь лет
назад каким орлом ходил. Сухроб Ахмедович не  раз встречал его в этом здании
на разных собраниях и совещаниях, было его имя на слуху. Ему прочили славную
карьеру!  Реформатор  --  так,   кажется,  называли  его  недоброжелатели  и
завистники. Потом убили его жену, а сам он попал в неприятность, связанную с
какой-то коллекцией не то керамики, не  то фарфора, и жизнь пошла под откос.
Прокурор даже слышал, что тот давно умер в больнице от инфаркта.
     Подробностей последних лет  жизни Азларханова он  не знал, хотя слышал,
что тот ввязался