", они ловко подхватили человека с кляпом во рту за руки и
за  ноги  и  побежали   садом  к  вагончикам  строителей,  где   должен  был
приземлиться вертолет.
     Камалов легонько подтолкнул "афганца" в спину и сказал:
     -- И ты,  парень, беги к вертолету, тебе нельзя  оставаться в Аксае,  а
там  что-нибудь  придумаем,  авось  никто не  видел  твоего  участия.  --  И
бритоголовый, ловкий парень побежал вслед десантникам, быстро уносившим хана
Акмаля к бытовкам монтажников.
     И вдруг, когда "афганец" уже сворачивал с освещенной аллеи вглубь сада,
он вскрикнул и упал. Камалов,  бежавший следом  за ним, не видел, как кто-то
сзади него в белом метнул вслед "афганцу" нож. Прокурор склонился над парнем
и  увидел, что  нож пробил сердце насквозь, острие  торчало из  груди, метал
человек, умевший обращаться с холодным оружием. А от ограды яблоневого  сада
бежали "монтажники" с  короткоствольными автоматами наперевес,  уже слышался
шум вертолета в небе и грохот бронетранспортеров, влетающих в сонный  Аксай.
Камалов положил "афганца" на откуда-то взявшиеся носилки и вдвоем с каким-то
десантником  понес  к  башенному крану,  а остальные кинулись в  дом  искать
метателя. Но в  пустом  особняке нашли только  тщедушного старика  в  белом,
молившегося  в  самой дальней комнате, и  испуганного  человека, показавшего
обкомовское  удостоверение.  Когда  человеку  в белом  сообщили о злодейском
убийстве "афганца", тот молитвенно сложил руки и сказал:
     --  Он  был мой  племянник, я  его  рекомендовал на  работу в дом. -- И
старика  больше   ни  о  чем   не   расспрашивали.  Сабир-бобо   не  простил
предательства даже своему племяннику, которого очень любил.
     Через двадцать  минут после начала  операции вертолет  с  ханом Акмалем
взмыл в небо.
     Когда  вертолет  скрылся с  глаз,  произошло  еще  одно  непредвиденное
происшествие, совсем недалеко  от  яблоневого сада, но уже в горах раздались
поочередно  три взрыва, заставившие  прокурора Камалова  задержаться в Аксае
еще  на  несколько часов. Впрочем, он  догадался, что это означает -- потерю
знаменитых  досье хана  Акмаля, на которые так  рассчитывал генерал Саматов.
Хладнокровному  Сабиру-бобо  даже  смерть  любимого  племянника не  помешала
уничтожить  главные  архивы,  этот  вариант  у  них  был  давно  оговорен  и
отработан.  Взрывом вслед  вертолету духовный наставник как бы  давал  знать
хану  Акмалю, что  архивов, главных улик  его деятельности, нет и  он  волен
избирать  любую  тактику защиты,  все тайны  партийной и хозяйственной элиты
края отныне находились при нем самом.
     Вернувшись в  Ташкент,  Камалов забежал лишь  на  полчаса  домой, чтобы
переодеться, и тут же отправился в ЦК партии. Вначале он  поднялся на второй
этаж к Сенатору, но того не оказалось на месте, секретарша объяснила, что он
сейчас на приеме у  Первого. "Вот и хорошо, не придется дважды докладывать",
-- подумал  прокурор и пешком поднялся на  пятый этаж, в приемную. Помощник,
увидев  его  в дверях, пошел  доложить,  и его  тотчас  пригласили к хозяину
просторного кабинета.  Сенатор действительно находился  там, и, судя по двум
толстым папкам перед ним, долго. Увидев Камалова, Первый вышел из-за стола и
пошел ему навстречу улыбаясь,  и прокурор сразу понял, что они еще не  знают
об аресте аксайского хана.
     После  традиционного   приветствия  Первый,  оглядев  его  внимательно,
участливо сказал:
     -- Выглядите вы неважно, словно всю ночь охотились за бандитами, у  вас
ведь появился отдел по борьбе с организованной преступностью, мне вот только
сейчас об этом доложили, пусть они и занимаются этим, а  вы уж вырабатывайте
стратегию, тактику, осуществляйте общее руководство.
     Пока Первый не убрал с его плеча руку, провожая к столу, Камалов  вдруг
остановился и, глядя прямо в глаза Первому, сказал:
     --  А  вы  большой  провидец,  оказывается,  я  действительно всю  ночь
охотился, но  только за одним  бандитом, но  он, поверьте мне,  стоит  сотни
преступников.
     --  И  как, удачно?  -- спросил  с интересом Первый. --  И кто же у нас
такой главный бандит, за которым охотился прокурор с особыми полномочиями из
Москвы?
     --  Я  арестовал Акмаля Арипова, бывшего  доверенного  человека  Шарафа
Рашидовича.
     -- Вы хотите сказать, Героя Соцтруда, депутата Верховного Совета  СССР,
члена ЦК, Лауреата Государственной  премии,  выдающегося хозяйственника?  --
спросил Первый абсолютно  беспристрастным, спокойным голосом, и трудно  было
понять, куда он клонит.
     --  Я  человек  новый и не  знал,  что  у обыкновенного  хозяйственника
столько почетных  званий,  но уверен,  что ему придется расстаться со  всеми
наградами, титулами и регалиями...
     И вдруг хозяин кабинета вполне равнодушно прервал:
     -- Арестовали так  арестовали, вам виднее, мы  не  собираемся влиять на
правовые органы, не так ли, Сухроб Ахмедович?
     Сенатор, не зная, как реагировать, встал и сказал, обращаясь к Первому:
     -- Я забираю, с вашего позволения, прокурора  и, ознакомившись детально
с  арестом,  доложу  вам.  --  И они  покинули  кабинет,  из  окон  которого
открывалась  удивительная панорама на  живописный сквер  имени  Гагарина,  с
прекрасным   памятником  ему   на   природном   возвышении,   с   фонтанами,
лягушатниками для  детворы и утопающим  в  зелени  стадионом "Пахтакор",  на
котором любил бывать сам Шараф Рашидович.
     С  пятого на  второй  этаж  спускались  пешком, и  с  каждой  мраморной
ступенькой,  устланной   ковровой   дорожкой,  прокурор  ощущал,  как  росло
напряжение между  ними, хотя шли  они молча.  Казалось бы,  по логике, вроде
радоваться  надо,  но радости  на  лице  Акрамходжаева не  читалось.  Скорее
наоборот, даже Первый  среагировал  на  неудачную реакцию своего заведующего
отделом, это  не  ускользнуло  от внимания  Камалова. Вот хозяин  республики
держался  что надо, хотя  и понимал,  наверное,  что  арест  аксайского хана
опасен для него, а  вдруг Арипов решит выложить  карты  на стол,  потащит за
собой на скамью  подсудимых всех остальных,  не принявших должного участия в
его судьбе? Нет, хозяина больше устраивала бы смерть хана Акмаля, но  почему
же  столь  хмур  Сухроб  Акрамходжаев? Такая  вот  мысль одолевала прокурора
Камалова, пока они добирались до кабинета на втором этаже.
     Только они вошли в кабинет,  хозяин  бросил папки с документами на стол
и, не скрывая раздражения, спросил:
     -- Что это вы себе позволяете, Хуршид Азизович?
     Камалов, словно не замечая тона, не спеша уселся и спросил спокойно:
     -- Я не понимаю, о чем это вы?
     -- Об аресте уважаемого в республике человека. Вопрос о привлечении его
к  уголовной  ответственности  решать не  нам, и  даже  не  на пятом  этаже,
Ариповым  занимается  Москва.  -- И  он многозначительно  поднял  палец, что
выглядело в данной ситуации нелепо.
     -- А как  же ваши статьи о праве,  уважаемый доктор юридических наук, о
верховенстве  законов   над  идеологией,  над  телефонным  правом  и  прочей
номенклатурной неприкосновенностью? Вы ведь так блестяще разгромили подобную
практику! -- заведомо  распаляя хозяина кабинета, спрашивал Камалов, пытаясь
наконец-то разобраться со столь популярным юристом в крае.
     -- Ах, оставьте вы, -- раздраженно отмахнулся  тот,  --  теория одно, а
практика  совсем другое,  вам  ли  мне  объяснять, наверное,  не так  просто
дослужились до генеральских погон.
     -- Да,  непросто... -- задумчиво  ответил Камалов, чем  совсем  сбил  с
толку собеседника. --  А впрочем, --  продолжал прокурор после  затянувшейся
паузы, -- мне кажется, Первый одобрил мой поступок, он, видимо, знает, какой
вред может  нанести  Арипов, оставаясь на  свободе. К  тому  же, помните, он
сказал, что  ЦК  не будет вмешиваться в дела правовых органов, отчего же  вы
расстраиваетесь? Ведь  это вполне в нашей с  вами  компетенции,  я вам такие
документы покажу, что  у  вас  пройдут все сомнения и тревоги по поводу моей
самодеятельности.  -- Последними фразами Камалов  открыто блефовал, делая из
себя этакого наивного служаку.
     Шеф долго  и откровенно хохотал, он действительно  поверил в  сказанное
Камаловым.
     --  Да,  не ожидал я  от вас подобной  наивности,  а впрочем,  понятно,
Москва  одно,  Восток другое. Вы что, на самом деле поверили,  что Первый  в
восторге от вашей акции?
     -- А как  же, он вообще никак  всерьез  не  прореагировал,  помните  он
сказал, --  "арестовали  так  арестовали",  станет  он  вмешиваться  в  дела
какого-то директора совхоза, -- гнул свое прокурор.
     -- А где сейчас находится Арипов? -- вдруг резко повернув тему, спросил
он, видимо, у него возник какой-то план, круто меняющий ситуацию.
     Камалов посмотрел на часы и сказал:
     -- Сейчас, я думаю, он уже подлетает к Москве, а через два часа будет в
следственном изоляторе КГБ...
     Тут выдержка окончательно подвела Сенатора, он заметно побледнел, и вся
важность, с которой он всегда держался, вмиг слетела  с него, видимо, у него
подкосились ноги, и он вяло плюхнулся в кресло и устало закончил:
     --  С  вами не соскучишься, дали  бы хоть Первому переговорить с ним, а
впрочем, вы  правы,  зачем  ему такая  встреча.  --  Потом, совладав с собой
вновь, встал из-за стола  и сказал,  пытаясь казаться искренним: -- Извините
меня, у  нас такие решительные поступки  случаются  редко,  и  я не оказался
готовым воспринимать их без эмоций, извините за несдержанность. Я поздравляю
вас, ибо знаю, как вы рисковали, беря на себя такую ответственность. -- И он
протянул руку, считая инцидент исчерпанным.
     После  того как Камалов поставил в известность  Белый дом о том, что он
арестовал   хана  Акмаля,  в   течение  часа  пришло  неожиданное  озарение,
определившее на будущее его отношение к Сенатору. Прокурора обескуражило то,
как Первый среагировал  на  сообщение. Какой тактический расчет строился  за
внешним  равнодушием? Возможно, сейчас, после нового доклада, что Арипов уже
подлетает к Москве, реакция у  хозяина республики иная? Волновало его больше
другое. Отчего  такое  негативное  отношение  к аресту Арипова у заведующего
Отделом административных органов  ЦК?  Разве  он не  понимает,  какая угроза
исходила от хана Акмаля, пока он находился на свободе?  Почему он так близко
принял его арест? Что кроется за его первой реакцией -- раздражительностью и
почти с обморочной бледностью? Почему он огорчился, узнав, что арестованного
переправили  в  Москву?  Что бы дала  встреча  Первого с  арестованным ханом
Акмалем,  о котором он случайно обмолвился? Ни на  один из этих вопросов  не
находилось сколь-нибудь вразумительного ответа  -- все  не  стыковалось ни с
его  должностью,  ни  с  его юридическим  мировоззрением,  получившим  столь
широкую огласку в крае.
     Прокурор моментально вспомнил его  блистательные статьи,  некоторые  из
них он читал по два-три раза, столь оригинальны, свежи  по мысли, смелы, они
были юридически безукоризненны. И вдруг: "Теория одно, практика другое", это
никак не вязалось с  автором выстраданных душой публикаций, подобных  взрыву
или  извержению  вулкана.  Такое не  могло  родиться  ни в равнодушном, ни в
холодном  сердце,  и  подобное  мог  написать  только  человек  незаурядный,
неординарно  мыслящий, юрист  с  ярким умом, аналитическим  мышлением.  А за
время  совместной работы  он не  слышал от  своего шефа в ЦК ни одной фразы,
даже  близкой  по  звучанию  к тем знаменитым текстам, ни  одна идея, мысль,
исходящая от него,  не отличалась  оригинальностью  нового  мышления. Словно
Акрамходжаева подменили после его триумфа. Что бы означала столь разительная
метаморфоза?  И еще,  и  опять же из  последней  беседы: "наверное, непросто
дослужились до  генеральских погон..." За  это в прежнее  время, безусловно,
давали  пощечину и вызывали на дуэль. Как-то не  вязалась гнилая философия с
авторством благородных статей в защиту закона и права. Не мог подлый человек
поднять  такие проблемы,  для  этого нужен  свет  ума и  души. Отчего  такое
разительное  раздвоение личности?  И если  так, то человек на этой должности
представлял не меньшую опасность, чем сам хан Акмаль на свободе. А не отсюда
ли,  если  существует раздвоение  души,  двурушничество,  происходит  утечка
информации? -- пронзила вдруг неожиданная догадка.
     Вернувшись  к себе  в Прокуратуру на  Гоголя, он  тут  же вызвал к себе
начальника отдела  по борьбе  с  организованной  преступностью,  они  с  ним
вернулись  из  Аксая  одновременно.  Трехдневная   операция,  проведенная  в
Намангане, дала  Камалову возможность увидеть  в деле людей, рекомендованных
генералом КГБ Саматовым, и он остался ими доволен, лучшей проверки, конечно,
и придумать было нельзя.
     Как  только   начальник   отдела  вошел  в  кабинет,  Камалов  попросил
секретаршу ни с кем его  не соединять по телефону, даже если позвонят из ЦК,
а такие  звонки должны были последовать  после первого шока от  известия  об
аресте Арипова. Разговору со  своим новым коллегой  прокурор придавал сейчас
куда большее значение, чем звонку из Белого дома.
     -- Ну, как среагировали в ЦК на нашу операцию? -- спросил полковник, он
знал, что акция  проводилась  без согласования с верхами, и он  переживал за
прокурора  Камалова,  с которым  ему  предстояло  теперь  работать, генерал,
рекомендуя его на работу в  новый отдел Прокуратуры  республики,  рассказал,
что это за человек, да и он сам видел его на деле в Аксае.
     -- Вынуждены были смириться с фактом, -- улыбнулся прокурор. -- Но, как
говорится, нет худа без добра. Встреча натолкнула меня на  одну  неожиданную
мысль, сейчас я вам ее поясню. Новость, как  говорится, не для слабонервных,
но вначале  небольшое вступление. Я появился у вас в КГБ неделю назад,  и не
только для того, чтобы ознакомиться с материалами ваших следователей по делу
Арипова, а прежде всего чтобы заполучить надежных людей, хотя бы на ключевые
посты и еще потому, что меня тревожит постоянная утечка информации. Операция
по  захвату хана Акмаля была засекречена  строжайшим образом, и потому имела
успех. Но наша операция, как мне кажется, кое-кому сорвала какие-то планы. У
одного человека от сообщения  проявилась такая  нескрываемая досада на лице,
что  он теперь  явно сожалеет о своей несдержанности. -- Вы же не каждому  в
коридоре ЦК рассказывали об аресте Арипова, -- прервал полковник. -- Но если
вы имеете в  виду Первого, -- продолжал он, видимо считая,  что  Камалов  не
знает  до  конца  местных  хитросплетений,  -- то  он иначе  не  должен  был
реагировать. Они  с ханом Акмалем давние приятели, и Первый уже  однажды его
крепко выручил.
     -- В том-то и дело, -- сказал  мягко Камалов,  -- что Первый равнодушно
встретил весть об аресте в Аксае.
     Теперь пришла очередь удивляться собеседнику.
     -- Кто же еще мог присутствовать там при вашем докладе на пятом этаже?
     -- Сухроб Акрамходжаев, -- не стал мучить коллегу Камалов.
     --  А ему-то  отчего сожалеть, он  должен только радоваться,  -- сказал
растерянно полковник.
     -- Я тоже так считаю. Ну, как новость?
     -- Действительно, не для слабонервных.
     -- Я чувствую, что нам следует взять его жизнь под микроскоп, возможно,
через него идет один из каналов утечки информации.
     -- Не  много ли две противозаконные акции за неделю? -- шутливо спросил
полковник.
     Но прокурор, не обращая внимания, продолжал:
     -- Пока не прояснится ситуация,  очень  внимательно анализировать то, к
чему он проявляет интерес, и  по  возможности не ставить его в известность о
ближайших планах. И последнее, у меня возникли самые  серьезные подозрения в
авторстве  Акрамходжаева  его   знаменитых   статей,   сделавших  его  самым
популярным в народе юристом.
     Пожалуйста,  аккуратно  добудьте  мне  его  докторскую   диссертацию  и
наведите справки,  как проходила  защита,  где,  кто был  оппонент,  в каких
библиотеках он собирал материал, там есть ссылки на  очень  редкие  издания,
мне  кажется, он  вряд ли их держал когда  в  руках. И  попутно, какова была
реакция его коллег на защиту докторской и как он  попал в аппарат ЦК,  ведь,
как мне  известно, он  не был  и  дня на партийной работе, хотя нашего брата
юриста среди аппаратчиков тьма, и кто рекомендовал его туда? Это официальная
сторона, так сказать. Но в Ташкенте, как и в любом другом культурном центре,
есть люди,  которые готовят  научные труды по заказу  для высокопоставленных
чиновников и вообще для предусмотрительных людей с деньгами. Нужно проверить
по этим каналам,  может, ниточка тянется  оттуда. Слишком уж велика разница,
на  мой  взгляд,  между  печатным и, так  сказать,  живым,  устным  Сухробом
Ахмедовичем.  И вообще  два  слова о  подпольных центрах, где  словно  блины
пекутся научные труды для нечистоплотных  людей. Сегодня нам пока не до них,
но  держите  в голове, это  тоже один из видов  организованной преступности,
крайне  опасная  форма правого  нигилизма,  интеллектуальное  негодяйство  с
особым цинизмом и заведомо преднамеренное. Обе стороны, участвующие в  этом,
на мой  взгляд,  разлагают  общество,  разрушают  его нравственные  формы. И
обещаю,  если я здесь задержусь, я выведу мерзкий промысел  и законным путем
аннулирую сотни кандидатских и докторских  диссертаций, чтобы впредь не было
повадно другим.
     В тот же день, незадолго до ухода Камалова  с  работы  домой, у  него в
кабинете раздался междугородный  телефонный звонок, звонили  из  Прокуратуры
СССР.
     -- Ну и наделали  вы  переполох в Москве,  вот только со второго подряд
совещания вернулся. Отстояли вас, да и следователь наш по особо важным делам
не подвел, крепкими аргументами запасся, как чувствовал, сколько у Арипова в
Москве покровителей. А как у вас?
     -- У нас, как мне кажется, дебаты по этому поводу впереди, пока шоковое
состояние  у большинства.  Хотя телефон у  меня  обрывают,  отовсюду  просят
подтвердить  арест,  так  сказать,  из  первых   уст.  Многим  кажется,  что
случившееся  нереально,  фантастика,  арестовать  Арипова,  депутата,  Героя
Соцтруда и прочая, прочая...
     -- Если будет туго,  ставьте нас в известность,  в  обиду не  дадим. Не
забывайте о человеке, которого я упомянул  тогда при встрече.  -- И разговор
неожиданно прервался.
     "Неужели меня прослушивают?" -- мелькнула мысль у прокурора Камалова.

x x x

     Как только Сенатор узнал подробности ареста хана Акмаля  из уст  самого
Камалова, он тут же связался с Шубариным.
     --  Артур,  ты не  возражаешь,  если  мы  с  тобой где-нибудь пообедаем
сегодня? -- спросил он.
     Шубарин  понял,  что  возник  срочный  разговор  с  глазу  на  глаз,  и
предложил:
     -- Заказать столик в "Лидо"?
     --  Я бы хотел  реже  бывать там,  оставив лишь  инспекционные визиты к
Наргиз.  Давай  лучше  проедем  в  сторону  Чимкента, найдется  какая-нибудь
чайхана по  душе обязательно. Заезжай за  мной через полчаса,  я выйду,  как
обычно, с черного хода.
     --  Что-нибудь  случилось?  --  спросил  Шубарин,  как  только  Сенатор
появился  из  ворот  хозяйственного двора, таким  растерянным, жалким Японец
никогда не видел вальяжного, властного Акрамходжаева.
     --  Разве  я  когда  отвлекал  тебя  по  пустякам? -- ответил  вопросом
Сенатор, быстро ныряя в машину Японца.
     Артур Александрович выехал на Софийский проспект, оттуда на Чимкентский
тракт рукой  подать, прав  Сенатор,  там начиная от  дендропарка  на окраине
Ташкента  до  старинного  русского  поселка  Черняевка  чайхана  следует  за
чайханой, одна уютнее другой, то в тополиной роще, то на берегу какой-нибудь
речушки или полноводного канала, то  возле внушительного хауза. И  в  каждом
поселке, прямо у  дороги,  мясные  ларьки с  подвешенными  тушами  курдючных
баранов, купят  печенку с думбой  (курдючным  салом), вот тебе  и  свежайший
шашлык за  десять  -- пятнадцать минут. От  неожиданных мыслей  Шубарину так
захотелось