,  для начала лихо. То ли еще будет!" -- отметил про  себя
гость, но с улыбкой поддержал тост. Едва он выпил, хозяин пододвинул тарелку
с лимонами.
     --  Пожалуйста,  свои,  имеем  лимонарий.  Полмиллиона  дохода  в  год,
отправляли учеников в Ташкент к  Фахрутдинову.  Теперь сами  платные курсы и
продажу саженцев организовали -- деньги кругом под  ногами у предприимчивого
человека, только завистники ходят по купюрам, а считают их почему-то в чужих
карманах.
     "К чему бы это? -- мелькнула мысль. -- Неужели думает, что  я по поводу
хищений в лимонариях?" Хотя и там суммы в сотни тысяч, лимонарий не волновал
прокурора, но лимоном с удовольствием закусил. Он в самом деле, как и многие
ташкентцы,  отдавал  предпочтение  не   итальянским,  не   марокканским,  не
греческим, не грузинским, а лимонам Фахрутдинова, сочным, с мягкой  кожурой,
без горчинки, а какое варенье из них наладились делать ташкентские хозяйки!
     Прокурор   окинул  взглядом  обильный  дастархан,  раздумывая,  что  бы
положить на тарелку, как Иллюзионист предложил казы -- конскую колбасу.
     --  Уже  сентябрь,  и мы забили молодого жеребца, уверен, такого  казы,
кроме  Аксая, нигде нет, удесятеряет силы мужчины. -- И он громко и нарочито
засмеялся, наверняка фраза служила дежурной шуткой сотни раз.
     В  лошадях  аксайский  хан,  конечно,  разбирался как  никто  другой  и
жеребцов для колбасы  откармливал специально,  по своей  технологии,  и  он,
поблагодарив хозяина,  положил на тарелку  несколько кружочков казы.  Хозяин
вновь налил рюмку до  краев,  видимо, ему не  терпелось разогреть гостя  как
можно быстрее.
     -- Как поживает Тулкун Назарович? -- спросил он вдруг,  желая прояснить
для себя кое-что перед новым тостом.
     -- На пятом этаже я нечасто бываю, высокие люди, высокие заботы. Но  по
работе  приходится общаться, слава  Аллаху,  жив-здоров,  по-прежнему  полон
энергии, замыслов.  Нам, молодым, есть  у кого учиться, с кого брать пример,
-- ответил Сенатор уклончиво, не афишируя связь.
     -- Не скромничайте,  Сухроб Ахмедович, знаем, что вы и на пятом этаже у
многих открываете двери ногой,  догадываемся, что вы сегодня  один из  самых
перспективных  работников ЦК.  Хорошо, что не зазнались  и  о  старых кадрах
говорите тепло, теперь ведь  молодые как о прошлом, --  охаять да осмеять, а
мы ведь тоже не сидели сложа руки, знамена  за красивые глаза не присуждают,
за труд... А  еще  вот что скажу,  Сухроб-джан, говорят,  мир стоит на  трех
китах, неверно, категорически не согласен с такой научной точкой зрения, мир
стоит на дружбе, на крепкой сцепке мужских рук.
     --  На  круговой  поруке,  --  подсказал  с  издевкой  сотрапезник,  но
Иллюзионист иронии не понял, он радостно подхватил, уловив суть:
     --  Молодец, юрист и за столом  юрист, правильно -- круговая порука,  и
поэтому  давайте  выпьем за  наших  друзей,  когда-то  мы помогли  подняться
Тулкуну Назаровичу, он, наверное, вам, вот на этом земля и держится...
     "Неужели  он успел переговорить с ним днем?!" --  подумал прокурор,  но
тут же успокоился, Иллюзионист по привычке крупно блефовал.
     Выпили за друзей,  а также  за круговую поруку. Гость  старался  хорошо
закусить, он понял, для чего затеял гонку  тостов хан Акмаль. Внесли горячие
закуски,  опять тандыр-кебаб  и нарын,  тончайше нарезанная крутая  холодная
лапша,  смешанная  с  мелко  нарезанной  печенью,  мясом, обложенная  сверху
кружочками казы и в толщину  бритвенного лезвия нашинкованным репчатым луком
и присыпанная  черным  перцем.  Спустя  минут  пять  Мавлюда  внесла  еще  и
дымящийся ляган  с  мантами,  что-то среднее  между  русскими  пельменями  и
грузинскими хинкалями,  мелко резанная баранина с  луком и  курдючным салом,
готовится на пару в специальной посуде. С такой закуской захмелеть сложно.
     Обладатель  двух Гертруд как бы  случайно спрашивал то об  одном,  то о
другом  человеке,  порою  предлагал  даже тост  за кого-нибудь  из  них.  Он
усиленно   зондировал  почву,   пытался   выяснить,  может,   кто   из   его
друзей-нахлебников послал к нему прокурора, он-то догадывался, что сгущаются
тучи  над  головой,  хотя  и  не  знал  подробностей, разладилась  связь  со
столицами.  Порою  Иллюзионисту  казалось,  вот   уж  за  этой   фамилией...
неожиданный  гость  скажет  наконец:  "А  я  к вам, Акмаль-ака,  от  него  с
поручением". Но фамилии людей, которые он все-таки остерегаясь выкидывал как
карты  из колоды, желаемого результата не давали, все  отскакивало  от этого
непробиваемого человека без галстука, в странном, на его взгляд, пиджаке. Он
хорошо понимал, что  не выведывает, как он обычно привык, а раскрывается, но
остановить себя уже не мог и потихоньку наливался злобой. Спросить напрямую,
кто  прислал,  зачем,  не  позволяла гордость,  и  положение  гостеприимного
хозяина обязывало не торопить событий.
     Высокий гость  умело поддерживал разговор, не отказывался  выпить то за
одного,  то  за  другого,  отмечая,  как по крутой  спирали  нарастал список
фамилий, интересующих  Акмаль-хана. Сенатор  понимал, что вот-вот  прозвучит
фамилия  самого Первого, с  которым  он был  в  дружбе, как  и с  Рашидовым,
наверняка он не забыл, как тот  спас  его два года  назад, но хан  почему-то
медлил, выкидывал другие карты.
     Прокурор  удивлялся  краткой,  но  меткой характеристике  многих,  кого
Иллюзионист вспоминал, и  эти  люди  теперь по-новому  открылись  перед ним.
Двумя-тремя  фамилиями  он буквально поразил Сенатора, уж эти люди  казались
ему такими неподкупными,  строгими,  принципиальными, а,  оказывается, давно
водили  дружбу  с  Иллзионистом,  а  эта  дружба  их ко  многому  обязывала.
Поистине: скажи, кто твой друг...
     Человек  из  ЦК  видел, что хозяин  дома,  не  добившись  инициативы  в
разговоре,  начинает  потихоньку  раздражаться   и  много  пить,  пора  было
переходить к цели своего визита, но момента удобного тоже не представлялось,
а  то,   что   директор  агрообъединения  нервничал   и  терял  уверенность,
оказывалось  ему  на руку.  Он не  приехал просить по  мелочам.  К  тому  же
вспомнил,  что  хан  Акмаль по  природе  своей  "сова",  любил  гулять  ночи
напролет, значит, не стоило спешить.
     Разливая остатки второй бутылки,  хан Акмаль  заметил, что он форсирует
события в ущерб себе, ташкентский гость пить умел и ел на  зависть, а у него
самого  сегодня  аппетита не было,  да  и  злоба  непонятная  душила,  и  он
чувствовал,  как  пьянеет,  упускает инициативу разговора,  хотя пить умел и
редко  кто перепивал  его.  Следовало  сделать  перерыв:  выйти  на  воздух,
собраться  с  мыслями,  ведь  разговора  по существу  еще  не  было, считай,
разминка, проба сил, и первый раунд он начисто проиграл.
     Поэтому он сказал вдруг весело:
     --  Давайте, Сухроб-джан,  я покажу  вам ночной  парк, погуляем  по его
аллеям,  у  меня такие  редкие  деревья  и  кустарники  растут,  ташкентский
ботанический  сад  позавидует. Кто знает  мою  слабость,  дарит  мне саженцы
экзотических,  реликтовых пород деревьев, кустов, цветов. Знайте и вы путь к
моему  сердцу,  вы  ведь  тоже в  интересных местах  отдыхаете -- в Гаграх и
Цхалтубо, Форосе  и  Ялте.  А пока мы погуляем, девочки  обновят  дастархан,
проветрят комнату, а повара опустят, в котел  рис. Что бы мы  ни ели, чем ни
закусывали, все равно царь  узбекского стола -- плов, а в Аксае его готовить
умеют,  хотя вы, господа ташкентцы,  думаете, что все самое  лучшее только у
вас.
     -- Нет,  что вы, я  так не думаю, особенно после вашего тандыр-кебаба и
лепешек с  джиззой, и девушки у  вас красавицы, наверное, у нас  таких  и  в
знаменитом  хореографическом  ансамбле  "Бахор"   не  сыскать,  --  польстил
откровенно Сенатор  хозяину и девушкам. Прямая лесть попала  в  точку,  она,
видимо, была милее и привычнее хозяину загородного дома.
     -- Молодец,  спасибо, что  оценил. Сразу видно, человек со вкусом, а то
приедет  иной лапотник, все  нос воротит, это  ему не так, это  не нравится.
Пойдем, Сухроб, дорогой, подышим у кустов можжевельника, это, говорят, жизнь
продлевает, если  мы коньяком ее  сократили, то сейчас восстановим  в полном
объеме.  Если бы мы не  пили,  не курили, сколько лет могли прожить, проводя
вечера рядом со священным можжевельником и в окружении любимых лошадей.
     Гость  знал  еще одну страсть аксайского  хана, тот порою ночи напролет
проводил в конюшне рядом  с загоном любимого  жеребца Самана.  Кто-то прочно
внушил  ему, как  и  теорию о трех китах, что  тот,  кто подолгу общается  с
лошадьми,  ест  конину,  проживет  долго,  отсюда  маниакальное  влечение  к
скакунам, к постоянному росту табуна.
     Кони  в Аксае  содержались куда  лучше людей,  им  он уделял  не только
внимание, но и любовь.
     Видимо, парк не только  был тщательно  спланирован, чувствовалась в нем
крепкая рука ландшафтного архитектора, но и  умело  освещен,  тут  наверняка
поработали театральные  осветители,  столь  неожиданным  подчас казались  их
решения.  То освещение,  что видел он  в  сумерках,  дожидаясь  хана Акмаля,
оказалось  предварительным,  затравкой,  во всем  великолепии  оно предстало
сейчас.  Хозяин загородного дома  наверняка знал, какой  ошеломляющий эффект
производил его  ночной сад на гостей, потому и устраивал гуляния по аллеям в
полночь. Низкие, мощные прожекторы подсвечивали от  земли огромные, уходящие
в темноту звездного  неба  необхватные дубы или  стройные  японские  деревья
фейхоа.  То  тщательно, с  геометрической  точностью высвечивались  повороты
дорожек,  то в чаще деревьев вдруг вспыхивал яркий источник света,  и спящий
сад преображался, играл новыми,  невидимыми  днем красками, то  какое-нибудь
одинокое  дерево  словно  крупным  планом попадало на  экран  и завораживало
внимание, и сразу бросалось  в глаза совершенство его ствола, ветвей,  всего
контура,  зеленого  абриса, и в ночи по-иному слышался шепот его листьев. Мы
ведь  не  избалованы  ни  ландшафтной  архитектурой, ни  особым  вниманием к
общественным   паркам,  может,  где  и  есть  подобные  чудеса  на  закрытых
государственных  дачах или в  иных  правительственных  заведениях,  но  даже
Сенатор,  кое-где бывавший  и  кое-что  видавший,  воскликнул  искренне,  не
пытаясь потрафить напыщенному хану.
     -- Фантастика!
     --  Это вам  не Ташкент,  не  вшивая  госдача, -- самодовольно  буркнул
Иллюзионист, довольный произведенным впечатлением на важного гостя.
     Сенатор на минуту представил, какие иллюминации, какой фейерверк огней,
салютов,  взрывов  красочных петард,  шутих,  выстрелов  сигнальных ракетниц
устраивается здесь, когда хан  организует прием в честь своего дня рождения,
который  он назначил  себе из-за  удобства или иных  амбиций на  Первое мая,
возможно, ему казалось, что все праздничные  шествия в его честь, прекрасный
парк к этому дню набирал силу после недолгой аксайской зимы.
     "Отшумели  его карнавалы", -- подумал прокурор,  глядя на Иллюзиониста,
склонившегося над клумбой ночных фиалок, и почему-то пожалел, что ни разу не
довелось ему  побывать  на дне рождения  хана Акмаля,  не  из-за чувств, что
питал  к нему,  а  просто из-за  праздника, широко,  с  помпой, с  фантазией
организуемого в Аксае. Он много слышал о них, и вот  теперь он гуляет в этом
саду, где некогда гремела музыка, слышался смех, а хан всем казался вечным и
могучим.
     -- Хотите, я вам покажу мое любимое место в парке? -- вдруг спросил хан
Акмаль, неожиданно оказавшийся рядом.
     Запах  ночных  фиалок  вблизи  чувствовался  так  остро,  он  будоражил
воображение,  волновал  гостя, и  ему не хотелось уходить  из  этого дивного
уголка,  но и  любопытство  брало, что  же вызывает восторг и любовь  самого
хозяина чудного парка, и, словно боясь спугнуть тишину, заполненную запахами
цветов, он негромко сказал:
     -- С удовольствием, Акмаль-ака, с удовольствием...
     Они  свернули  по дорожке  налево, обойдя  прекрасно освещенный угол  с
голубыми елями.  В  умелой подсветке  ели  серебрились и казались  порою  не
земными, а скорее марсианскими, и шелест ветвей, шорох иголок отдавал чем-то
металлическим,  алюминиево-легким. Хозяин хорошо  знал свой парк, свободно в
нем ориентировался, прошли мимо кактусовой плантации, возле нее  гость гулял
один,  дожидаясь хана Акмаля. Но  сейчас, в ночи, она тоже  выглядела иначе,
особенно  те кактусы, что цвели по ночам большими  ярко-красными  цветами. У
кактусов  он хотел задержаться, но  хозяин, даже не взглянув  на  плантацию,
свернул направо, в кипарисовую аллею, и тут прокурор почувствовал влажность,
запах  воды.  "Какой-нибудь цветной фонтан  с  мраморным  лягушатником",  --
подумал  он,  но ошибся. Хотя насчет воды и лягушатника  оказался  прав. Три
небольших,  метров на  семь  каждый,  лягушатника,  разделенных между  собой
тонкой стенкой, составляли как бы аквариум,  так же как и все вокруг искусно
освещенный  изнутри,  с боков и сверху. Дно  во всех трех  отсеках аквариума
мерцало розовой, хорошо глазурованной керамической плиткой, а стены, как и в
бассейне, оказались выложены голубым.
     Во всех  трех делянках цвели  лилии и  лотосы, такое волшебство Сенатор
видел  впервые.  Белые  нежные  лилии,  желтые,   розовые,  лиловые,  чем-то
напоминающие гибридные хризантемы,  заморские лотосы -- от этого великолепия
нельзя  было  оторвать взгляд. Вспугнутые  людьми,  зашевелились  в  глубине
сонные  золотые карпы, они  лениво бороздили  пространство,  задевая  стебли
лилий и  лотосов, и цветы начинали покачиваться, создавая вокруг себя мелкую
рябь.
     Компрессоры,  трещавшие  за  спиной,   постоянно  подавали  кислород  в
лягушатник, и мелкие пузырьки,  поднимавшиеся со дна, создавали  удивительно
живую картину природы, забывалось  ощущение ее  рукотворности. Тугие, полные
хлорофилла  листья лилий  оттеняли  благородный  цвет  кувшинок,  они  как в
икебане  дополняли  композицию,  и  казалось,  уж  ничего  ни  добавить,  ни
прибавить, но природа и тут шутила  над всезнающим человеком. На одном листе
лилии вдруг, откуда  ни возьмись, появилась лягушка,  она словно пчела  пила
нектар из  цветка,  потом долго недоуменно смотрела  на  неожиданных  ночных
посетителей их дома, затем с шумом плюхнулась в глубину, спугнув крупного, с
красными плавниками, золотоспинного сазана.
     Природа быстро обживает рукотворное, трещали рядом цикады, роилась  над
водоемом,  привлеченная светом,  всякая мошкара, обитающая возле  воды, она,
наверное, и становилась добычей  лягушек, облюбовавших жительство в бетонном
аквариуме.  Видение завораживало, и прокурор  забыл о том, где он находится,
чьи  это  владения и зачем он сюда приехал. "Гипноз какой-то", -- сказал про
себя Сенатор  и пожалел, что не  захватил фотоаппарат,  дивный  получился бы
кадр.
     -- Вот эти неземные цветы больше всего волнуют мою  душу, -- вернул его
в действительность жесткий голос хана Акмаля. -- Жаль, мало выпадает времени
бывать здесь, это и есть мой самый любимый уголок в парке.
     Прокурор, увидев  на противоположной  стороне аквариума  обвитую плющом
скамейку с  высокой  спинкой, хотел направиться к  ней, посидеть  на  свежем
воздухе, созерцая удивительное цветение ночных лотосов, но хозяин дома  взял
его за руку
     --  Пора, уходя  из дома, мы дали команду заложить рис, а плов не любит
ждать. Да и повара обижать не хочется, старался человек, уже дважды сигналил
фонариком  от  летней кухни, --  сказал  Акмаль-ака, и  они  не спеша  вновь
направились в комнату, заставленную знаменами.
     Как только они расположились у обновленного дастархана, снова объявился
Сабир-бобо  с тем же подносом  и  опять с двумя бутылками  прежнего  коньяка
"Двин".  Прогулка  подействовала на обоих отрезвляюще, особенно на директора
агрообъединения,   к  нему  вроде  вернулось  настроение  и   исчезла   явно
просматривавшаяся  злоба, грозившая  взрывом, так по крайней мере показалось
гостю.
     --  Хорошо,  что  догадались  погулять по ночному  саду,  посетить  мой
любимый уголок, теперь вы мне,  Сухроб-джан, стали как-то ближе, понятнее. И
давайте выпьем  за ваш приезд,  за ваши дела, что привели  сюда,  пусть  они
будут удачными.  За успех! -- сказал Иллюзионист, сразу беря быка за рога  и
приглашая  гостя  к откровенному  разговору  без  восточных церемоний, время
разминки истекло.
     Прокурор выпил, он тоже, как и хозяин дома, считал, что пора приступать
к делу. Ночь шла на  убыль, и Иллюзионист вроде настроен мирно, но тут вошла
девушка, в  начале  застолья  помогавшая Мавлюде,  и  внесла огромный  ляган
плова,  обсыпанный  сверху  зернами  дашнабадских гранатов.  Уходя, она  так
игриво посмотрела  на прокурора, что он  даже засмущался от  неожиданности и
растерял слова, с которых хотел  начать  беседу. Выручил плов,  на  него они
дружно и налегли.
     Видимо,  к плову разыгрался  аппетит и у хозяина дома, теперь  и он ел,
активно  подбадривая гостя,  придвигая  к  нему  лакомые  кусочки  курдючной
баранины и  популярно читая лекцию  о баранах и баранине.  Например, говорил
он, что  особо уважаемых гостей угощает правой  частью туши, видя недоумение
гостя, пояснил, что баран всегда ложится на левый бок, а правый бок  по этой
причине   вбирает  куда  больше  солнечных  лучей,  оттого  и  мясо  на  нем
оказывается  сочным, и целебным,  и нежным, потому что никогда не мнется,  а
вес гиссарских  баранов  в этих  краях достигает  шестьдесят  -- восемьдесят
килограммов.
     Каким гурманом, чревоугодником  надо быть, чтобы высчитать подобное, да
еще  в том краю,  где люди месяцами не видят  даже мороженого мяса, удивился
гость, но  отметил, что  баранина в  плове действительно необычайно вкусная.
Надо не  забыть рассказать  открытие хана Акмаля  Шубарину,  чей друг, некий
Икрам Махмудович -- большой гурман, сочтет за бесценный подарок.
     Так за оживленным разговором они и управились  с ляганом плова, тотчас,
словно  подглядывали,  вошли  обе  девушки с  кумганами и  медными тазиками,
надраенными до солнечного блеска, и  мужчины  вымыли горячей водой руки, ибо
ели  по традиции  пятерней.  Мавлюда прислуживала  хозяину дома,  а подружка
прокурору,  и вновь  она  игриво  улыбалась,  а  подавая  полотенце,  дважды
намеренно коснулась его руки.
     "Что  еще затеял  хан, за что  решил  так щедро  одарить?" -- мелькнула
волнующая мысль, но  она  долго  не задержалась. Человек из  ЦК  вспомнил  о
предстоящем деле, и  стройная девушка в шальварах с трогательной родинкой на
щеке, так мило и очаровательно улыбавшаяся, как-то сразу вылетела из головы.
     Прежде чем приступить к разговору, гость предложил закурить директору и
закурил  сам,  за сигаретой, казалось,  его  предложения не покажутся  столь
дерзкими.
     --  Дорогой Акмаль-ака,  я хоть прежде и  не числился в  ваших друзьях,
решился  на самостоятельный  визит  в  Аксай по  двум  причинам, --  наконец
отважился гость. --  Первая. Насколько я вижу, возглавляя определенный отдел
в  ЦК, многие  ваши  друзья и покровители отвернулись  от  вас,  бросили  на
произвол судьбы. Я не знаю причин  их поведения, может, страх за собственное
благополучие,  может, страх перед непонятным временем, от  которого многие в
шоке, может, у них  имеются еще какие-нибудь доводы, но я не вижу, чтобы они
проявляли активное участие в вашей жизни, как прежде.
     Вторая причина, скажу  откровенно, она более всего меня  и подвинула  к
этому поступку, над вами всерьез сгущаются тучи, уже готовы документы, чтобы
лишить вас депутатской неприкосновенности.
     -- Я знаю и  то и другое, дорогой  Сухроб, -- перебил вдруг Арипов,  --
давай выпьем  еще по  одной, разговор  предстоит непростой  о моей судьбе за
моим  дастарханом...  дожился.  --  Иллюзионист  говорил  глухо, растерянно.
Видно, новость все-таки была неожиданной,  хотя он по привычке автоматически
блефовал.
     Оба они знали, что после плова спиртное не употребляют, больше нале