осы  писались  от
конкретного лица, профессиональных шантажистов  и шантажисток, поднаторевших
в  судебных  заседаниях. Говорят,  у Акмаля-ака  имелся  специалист высокого
класса по  любой  пакости,  он располагал кадрами широкого  профиля,  но  не
чурался и  мастеров узкой  специализации: был у  него, к  примеру,  человек,
читавший по губам, и табиб, готовивший яды.
     А   деньги?  Какой  суммой  располагал   аксайский  Крез?   Тут  мнения
расходились,  одни  называли   сумму,  приближающуюся  к  миллиарду,  другие
настаивали на пятистах  миллионах.  Что ж,  даже  если  и  полмиллиарда,  на
которых  сходилось  большинство,  поделить  пополам, то  и  оставшаяся часть
вполне впечатляла.  Так  ведь  это  речь только  о  наличных.  Как  и  любой
восточный человек, аксайский хан любил  золото, если  "нищий" Анвар Абидович
сдал  в казну  чуть больше  десяти  пудов, а точнее,  сто  шестьдесят восемь
килограммов, так сколько успел накопить более предприимчивый, с коммерческой
жилкой хан Акмаль?
     Попутно мучил его  и такой непростой вопрос.  Казалось  бы,  зачем  ему
деньги, он и  тем средствам, что имел, не  находил  применения, да  и  архив
вроде ни к чему, одни  хлопоты да опасность. Он и так теперь, особенно  став
доктором наук и опубликовав серию статей по правовым вопросам, стал заметной
фигурой в республике, и в Белом доме ныне не последний человек, благоволил к
нему Тулкун Назарович, да и Шубарин находился под рукой, никогда не  откажет
в помощи, они сейчас вроде с полуслова понимают друг друга.
     Так  зачем же, по-цыгански говоря, валету  пиковому  напрасные хлопоты?
3ачем  ариповские  миллионы, пуды золота,  архивы  и  грязных дел мастера  в
придачу? Конкретно --  зачем  и почему, с высоты своей научной степени он не
мог ответить. Не знал. Знал, что сегодня, может, и не надо, но завтра вполне
могло  сгодиться  все, включая  шантажистов  и  шантажисток, поднаторевших в
судах.  Скорее всего  в Сенаторе опять взыграли авантюрные начала,  а  жажда
власти стала еще более неутоленной, когда он оказался у ее родника. Теперь в
нем проснулся еще и политик,  а в политике, как он считал, все сгодится, все
средства хороши. Сенатор по-своему расценил путь любого политика, он, по его
разумению, заключался в том, что политик всегда хочет быть первым,  лидером,
почти как спортсмен, поэтому вечные расколы, фракции,  новые партии, каждому
из них неймется постоять на  пьедестале. Сегодня он тайно изучал Троцкого  и
понимал  его,  опять  же  по-своему. Тому,  на  его взгляд, наплевать  и  на
коммунизм, и на социализм, и на  любую другую идеологию, в  том  числе и  на
страну,  в которой он занимался  политикой и жаждал  перекроить, перестроить
ее. Ему  было важно всегда слыть первым, лидером, поэтому он  не сходился во
взглядах ни  с  Лениным, ни  со  Сталиными не  по идеологическим мотивам,  а
прежде всего по существу своей натуры,  сути. Он ни с кем бы и не сошелся ни
в чем, тому подтверждение  -- троцкизм  как  собственное явление,  жаль, что
объектом его экспериментов,  тщеславия стала Россия, которую он мало знал и,
откровенно говоря, не любил и столько палок наставил в колеса ее истории.
     Сколько  новых  сил,   рвущихся  к  власти,  сразу   обнажилось  вдруг,
продолжает философствовать  он, да и партию,  КПСС,  со счета  сбрасывать не
следует, она хоть и подрастеряла авторитет в народе и опешила от горлопанов,
на сегодня это реальная мощь, зря заблуждаются в ее возможностях неформалы и
новая поросль пантюркистов и панисламистов, разве не смешна их ориентация на
ортодоксального  Хомейни, это скорее отпугивает людей, чем привлекает. Вот в
зеленом  знамени  что-то   есть,   зеленое  знамя  привлекает   многих,  оно
генетически сидит в каждом мусульманине, этого марксисты не учли.  Да откуда
им было понять восточные народы, когда  они толком  не знали русской  нации,
для  которой в тиши, уюте и комфорте  Запада готовили революцию. А семьдесят
лет  унижения   религии   мусульман   только  способствовали  ее  твердости.
Мусульманская  религия  аскетична, для  нее  необязательны роскошные храмы и
мечети,  для  нее  важна  компактная  среда  обитания  единоверцев.   Ошибка
марксистов,  все-таки бравших  за  модель  будущего  западные государства  и
Россию, состояла  в том,  что они  не  учли, что  мусульманские народы живут
компактно  на  своих  исконных,  исторически  сложившихся  землях,  миграции
коренного  населения  в  другие районы  практически нет,  и вытравить отсюда
ислам невозможно, с ним можно лишь мирно сосуществовать.
     Да, в зеленом знамени, долго стоявшем  в углу, что-то есть, это  сродни
партии зеленых, неожиданно возникшей во всей Европе, в исламе привлекательно
многое,  особенно для тех,  кто делает  ставку  на мораль, единство. Вот  им
поперек дороги, наверное, стоять не стоит...
     Мысли  его  все   время  кружатся  вокруг  власти,   кто  дальше  будет
представлять реальную силу? Останется ли КПСС правящей партией или  появятся
новые  политические силы в  стране? Какой  будет КПСС, или какие люди  будут
определять ее линию, такие, как Тулкун Назарович,  или искренние  сторонники
нового генсека Горбачева, чьих рьяных последователей в крае он еще не видел,
особенно  в верхних  партийных  эшелонах?  А  может,  если  послушать  новых
пантюркистов, чьи листовки с программами уже появляются в Коканде и по  всей
Ферганской долине, Узбекистан будет развиваться самостоятельно,  вне союза с
Россией?
     Тогда  кто же придет  здесь к власти?  Столько лет  рваться к  власти и
вдруг у  самой  вершины ее  остаться у разбитого  корыта.  Нет, этого  он не
должен  допустить.  Значит, ему  всячески  надо способствовать  перестройке,
чтобы  КПСС оставалась в крае по-прежнему единственной правящей партией?  Но
уверенности   в  этом   у   него  нет.  Наверное,   мешает  все-таки  вечная
раздвоенность души, желание сидеть на двух стульях одновременно. Да, потерпи
КПСС поражение, ему несдобровать, тем более сегодня, когда  он так высоко  в
ней  поднялся, рассуждает с волнением Сенатор. А  если  Узбекистан  каким-то
образом  получит  самостоятельность   вне  федерации  с   другими   союзными
республиками,  и  прежде  всего  Россией,  не  означает  ли  это,  что  КПСС
автоматически теряет силу  в крае  и  переход в другую партию будет осложнен
прежде  всего его  нынешним положением в рядах правящей? А может быть, новые
силы  вовсе не  допустят  ни  одного  коммуниста  к  власти, скажут: хватит,
нахозяйничались,  довели,  чего  не коснись,  до развала. Вполне  возможны и
такие аргументы, горестно вздыхает он.
     Но  тут же  лицо его светлеет, и  он  даже улыбается  и  с  облегчением
переводит  дух,  как  же  он раньше  не  догадался. Нет,  любой  власти  без
коммунистов   никак   нельзя,   ведь   в   партии   состоит   прежде   всего
артистократическая часть нации, ее белая кость, голубая кровь, какой человек
из рода ходжа не имеет  членского билета КПСС, покажите  мне его,  внутренне
горячится прокурор,  сам он, понятно, гордится своим  происхождением.  А эти
люди всегда  правили и будут  править в крае при  любой системе,  при  любом
цвете знамени, а уж при зеленом тем более. Все  партбаи сдадут билеты, долго
служившие им надежным прикрытием и  допуском к кормушке, и  дружно вступят в
любую другую, но тоже только правящую.  Как он сразу об этом не подумал? Так
же, как и все, поступит и он, и при таком раскладе никто даже  не припомнит,
кем был во времена правления КПСС некий Сухроб Акрамходжаев.
     Уяснив для себя крайние  случаи  в будущем, он  философски  подумал  --
нигде в  мире к власти не приходят мудрые  и дальновидные, а только хитрые и
коварные,  живущие одним днем. После меня  хоть  трава не расти, после  меня
хоть  потоп -- это прежде всего  о  политиках, рвущихся  к власти. Мудрецы и
философы вопрошали  во все времена: почему не  учитываются уроки истории? Да
потому, что историю делают неучи,  недоучки.  За примерами далеко  ходить не
надо, недоучка аксайский хан, бывший учетчик тракторной бригады, долгие годы
влиял на судьбу республики больше, чем весь Верховный Совет вместе взятый.
     Так рассуждал он почти каждый день, взвешивая ситуацию "за" и "против",
но  ясности  выбора  не  представлялось, ситуация  менялась  на глазах,  тут
действительно  требовалось стать  хамелеоном,  чтобы  угодить  всем сразу: и
левым, и правым, неформалам и националистам, либералам и радикалам -- у него
голова шла кругом, все, казалось, набирали силу,  все имели перспективу. Вот
когда  пригодилось его  умение  быть сыщиком  и  вором  в одном лице.  Каким
умением   надо   обладать,   чтобы  прослыть  в   среде   прикомандированных
следователей одним из немногих в  крае, на кого можно положиться, и вместе с
тем  у  пиковых  валетов  числиться  своим  парнем,  засланным  казачком   в
прокуратуру.
     Но и тут и там он прежде всего преследовал свои интересы, никакие идеи,
идеалы в  расчет не принимал,  он  попросту их не имел. Не волновало его  ни
красное, ни  зеленое знамя, никакое  другое,  даже в полоску,  он хотел быть
всегда,  при любой власти наверху, как его  любимый политик  Троцкий,  труды
которого он тайно изучал в Белом доме в служебное время.
     Но  на  кого  бы  ни  ориентировался  Сенатор,  все  равно  упирался  в
аксайского хана,  в его архив, в его деньги, в своих планах на будущее он не
мог никак  его ни обойти, ни объехать. Следовало рисковать, вступать с ним в
контакт, подать ему  руку  в  трудную минуту, может, удастся заручиться  его
поддержкой  и стать  если не наследником его архивов и миллионов, то хотя бы
совладельцем. И миллионы, и  архивы хороши и  полезны при  любой власти, при
любом знамени.
     Но и риск нешуточный! Узнай кто, что он ищет подходы к аксайскому хану,
при нынешнем к нему  отношении  официальных  властей и правовых  органов это
стоило  бы ему не  только поста, к которому  он  так  долго стремился,  но и
партбилета, и свободы. Он знал столько тайн, служебных секретов, и выдача их
другой  заинтересованной  стороне иначе  чем  предательством государственных
интересов не  квалифицировалась бы,  об этом он хорошо знал, юрист все-таки,
доктор юридических наук. Это  еще только часть потерь, лишался  всего: дома,
семьи, капиталов, положения  в обществе. Лишался перспектив,  впереди вполне
светило звание академика, а при определенном раскладе он мог и за пятый этаж
Белого дома повоевать. Это ли не риск? Он настолько всерьез замыслил встречу
с Акмалем, что не делился планами ни с Тулкуном Назаровичем, ни с Шубариным,
хотя был уверен, те могли подсказать что-нибудь дельное.
     Не имел он я никаких гарантий  успеха, куда ни  кинь -- риск. И реакцию
на  добрый  жест, участие в его  судьбе  невозможно предугадать,  все знали,
какой  Арипов самодур. Можно и вовсе не вернуться домой, убьют и бросят труп
в пропасть на радость шакалам, гиенам и горным орлам. Ни могилы, ни следа не
останется на  земле,  по этой части он большой дока, а  может, придумает еще
более  изощренную смерть -- кинет избитого  и связанного в клеть к  голодным
свиньям,  боровы и  сгрызут  до  последней  косточки,  никаких  вещественных
доказательств  не оставят, и такое он практиковал.  А то  запрет в подвал  и
напустит туда  змей, говорят,  от ужаса тут  же  сходят с ума  или случается
разрыв  сердца.  Кровожадный  народный  депутат,  обласканный  и  обвешанный
государством орденами,  обладал невероятной фантазией, как  отправить на тот
свет человека, тут равных ему не сыскать.
     Конечно, все  "против" могли испугать кого  угодно, но Сухроб Ахмедович
так  верил в свою удачу и  понимал, что "за" в этом деле решают проблемы  на
все случаи жизни, хоть  при красных,  хоть при белых, тем более  при зеленом
знамени.   Вариант,  что  называется,  беспроигрышный,  в   случае   успеха,
разумеется. И опять ему  припомнилась  присказка Беспалого: "Кто не рискует,
тот  не  пьет  шампанского!"  Он,  конечно, и сегодня  без  риска  мог  пить
шампанское до конца  дней своих, но теперь он,  как и аксайский хан, одержим
манией величия, ему больше,  чем  шампанского, хотелось  власти.  Вот  какая
жажда его мучила, она и толкала его в Аксай.
     Долго взвешивать не приходилось, все подвигалось к аресту Арипова, и он
решился на  отчаянный  шаг,  и  вот  тайная  поездка  в горы,  в  резиденцию
аксайского хана.
     Сейчас в поезде  Ташкент -- Наманган прокурор все-таки  пожалел, что не
оставил жене  письма на тот случай, если он в понедельник не вернется домой.
Ей следовало немедленно связаться с  Японцем и назвать место, куда он  тайно
отбыл. Шубарин, конечно, тут же примчится на выручку, ему  нет смысла терять
своего человека на таком посту.
     Поезд продолжал грохотать  на стыках, по-прежнему его кидало из стороны
в сторону, но било  об стенку уже реже, он  как-то наловчился владеть телом.
Человек из ЦК посмотрел на часы, до нужной станции оставалось  еще почти два
с половиной часа, сон ушел окончательно, и  вялости он не чувствовал, может,
воспоминание,  где все  пока складывалось удачно, бодрило его? А может, чай?
Не мешало  еще  заварить чайник  крепкого, дело шло к тем  самым  трем часам
ночи,  лучшему  времени для преступлений,  высчитанных доктором  юридических
наук,  но  в  эти  же  часы  человек  теряет  над  собой  контроль,  сегодня
расслабляться он не имел права. Он взял чайник,  осторожно вышел  в коридор,
титан не остыл, но он  на всякий случай открыл топку и пошуровал кочережкой,
тлеющие угли зажглись огнем, он не спешил, мог и подождать, пока закипит.
     Купе  проводника оказалось  распахнутым настежь, сам он, раскинув руки,
безбожно храпел, на столике лежали  ключи. Сенатор взял их, вышел в тамбур и
беззвучно открыл  дверь на левую сторону по ходу поезда, потом вернул связку
на место, все это заняло минуты две, не больше. Он даже покопался в шкафчике
у хозяина вагона, нашел-таки пачку индийского чая из личного запаса.
     Вернувшись  в  купе, Сенатор  долго вглядывался  в  набегающие  в  ночи
разъезды,  полустанки, станции, с  трудом разобрал название одной  из них на
пустынном  перроне  и сличил  по  памяти с тщательно изученным  расписанием,
скорый шел по графику. Оставшееся время пролетело быстро,  прокурор даже его
не  заметил,  может,  оттого,  что  он начинал мысленно  строить  разговор с
директором   агропромышленного  объединения.  Вариантов  начала  беседы   он
перебрал  великое множество,  и ни один  его  не устраивал,  с ханом Акмалем
нельзя говорить ни в подобострастном, ни повелительном тоне, и тот  и другой
путь  губителен, обречен  на провал.  Он  понимал, как не хватало  ему перед
поездкой консультации  с Шубариным, тот бы выстроил  ему  разговор  четко по
компасу. Но в том-то и дело, что связь с  аксайским ханом он желал держать в
строжайшей тайне, он  не сказал о  поездке даже Хашимову. Если  в  будущем у
него случится взлет, он не хотел, чтобы его связывали с ханом Акмалем. Как в
случае с докторской, свалившейся как снег  на голову всех знавших его людей,
он и тут готовил сюрприз. Он хотел внушить всем, что его сила в нем самом, а
сильный  человек,  судя  по  всему,  скоро  мог  понадобиться.  Поезд  начал
двигаться  медленнее,  тормозить,  на  маленьком,  ничем  не  примечательном
полустанке он  делал  двухминутную остановку, пропускал спешивший  навстречу
скорый  "Наманган  -- Ташкент", глухой разъезд как  нельзя  лучше  устраивал
прокурора.
     "Пора", -- сказал он вслух и рассовал  по карманам сигареты, зажигалку,
расческу, носовой платок. Из портмоне достал трешку и положил краешек ее под
чайник так,  чтобы сразу  можно было увидеть,  это на тот  случай, чтобы  не
привлекать  внимания, вроде как прошел  в соседний вагон, сознательный жест.
Выходя, он еще раз  присел на полку, как обычно перед важной дорогой, а она,
считай,  у  него  только начиналась,  сделал "оминь"  и только  тогда  мягко
притворил за собой дверь купе.
     Проводник  продолжал храпеть, но уже  на другом боку, и Сенатор, пройдя
мимо него своими  вкрадчивыми шагами,  вышел в тамбур, открыл  дверь, глянул
вдоль  состава,  как и  перед посадкой, выждал почти минуту  и, когда состав
чуть  тронулся с  места,  спрыгнул на щебеночную  насыпь.  Тускло освещенный
перрон разъезда находился впереди, и его удивило, что даже дежурный не вышел
на  перрон.  Такой  вольности нравов на транспорте  прокурор  не  ожидал,  о
железной дороге он по старинке думал гораздо лучше.
     Скорый, сияя цепочкой огней в коридорах купированных вагонов в середине
состава,  плавно  тронулся,  и  три  красных  сигнальных  фонаря  хвостового
плацкартного некоторое время болтало из стороны в сторону далеко за входными
стрелками, но скоро и они исчезли в ночи.
     Сухроб Ахмедович продолжал стоять на обочине пристанционных путей, то и
дело поглядывая в темноту по обе стороны разъезда, мелькала тревожная мысль,
неужели прокол  на первом  же этапе? И  когда  уже начали брать  отчаяние  и
злость,  слева  от  вокзальной  пристройки  дважды   мигнули   фары  машины.
"Наконец-то",  -- облегченно вздохнул Сенатор  и шагнул с  насыпи,  "Жигули"
медленно шуршали  ему навстречу. Не  доезжая,  машина  включила свет ближних
фар, и он узнал белую "шестерку" Шавката, двоюродного брата своей жены, он в
прошлом  году  и  хлопотал за нее в  Автовазе. Свояк  намеревался  выйти  из
машины, обняться  по  традиции,  но  прокурор  жестом  остановил  его  и сам
распахнул переднюю дверцу.
     -- Ты что, опоздал? -- вместо приветствия спросил он.
     -- Нет, что вы, я давно уже здесь, -- поспешил оправдаться Шавкат. -- Я
видел  даже  вдали  огни  приближающегося  поезда и  в это  время  задремал,
наверное,  минуты три-четыре,  не  больше, открыл глаза,  а состав уже хвост
показал, и я включил свет, извините...
     --  Да,  время между тремя  и  четырьмя ночи самое  коварное, -- сказал
удовлетворенный   ответом   прокурор,   лишний   раз  получив  подтверждение
собственной теории.
     Машина отъехала от разъезда и  через  несколько  минут  уже  катила  по
асфальтированному  шоссе,  ведущему  в  Наманган.  Шавкат,   расспрашивая  о
здоровье,  о  доме,  о детях,  сестре,  одной рукой  настраивал приемник  --
хороший концерт лучший помощник водителю в ночной езде.
     Гость невольно поежился, и это не осталось незамеченным.
     -- Да, ночи  в наших краях  прохладные,  чувствуется близость гор, да и
осень  на  дворе.  -- И  Шавкат,  открыв  "бардачок", протянул  родственнику
хромированную фляжку, которая в большом ходу у авиаторов и военных людей. --
Согреет, я захватил на всякий случай.
     --  Спасибо,  молодец,  --  повеселел  Сенатор  и,  отвинтив  крышку, с
удовольствием отхлебнул несколько раз. -- И коньяк неплохой...
     -- Я же знаю ваши вкусы, настоящий армянский,  -- заулыбался  свояк, он
уже думал, что гость обиделся на него.
     -- Как с вертолетом?
     -- Все в  порядке, и даже сегодня есть одна путевка в Папский район, ее
я и оформил Баходыру,  и вылет его раньше других  не бросится в глаза, самая
дальняя точка для нашего авиаотряда.
     -- Как ты объяснил ему столь ранний вылет?
     -- Проще простого. Он знает, что в Аксай постоянно наведываются большие
люди, комиссия  за  комиссией.  Хозяйство  Акмаля  Арипова  словно  визитная
карточка края, мы ведь тоже газеты читаем. Я сказал, что сегодня там с  утра
какое-то совещание выездное, а вы не смогли прибыть со всеми вчера, оттого и
спешите появиться там чуть свет, чтоб до начала переговорить кое с кем.
     -- Молодец, вполне логично...
     --  Впрочем,  доставил  бы  и  без  всяких  объяснений,  я  же  главный
диспетчер,  и  от  меня зависят все выгодные  рейсы,  -- сказал самодовольно
Шавкат. Он  знал, что  родство с человеком из  ЦК позволяет ему иметь особое
положение в области.
     -- Не зазнавайся,  -- мягко пожурил Сенатор, но остался доволен хваткой
свояка  и  подумал,  что непременно  надо  как-нибудь поохотиться в горах  с
вертолет