плакал не скрывая слез. Артур
Александрович еще долго смотрел ему вслед,  пока тот  не свернул  на главную
улицу печального парка; они скорбели об одном и том же человеке.
     --  Амирхан  Даутович...  -- снова вырывается у него  вслух, -- если бы
знать, отчего ваши  мысли  оказались  созвучны только Сенатору  и именно  он
обнародовал их, пожал такие щедрые плоды, разве мало юристов  вокруг?  --  И
вдруг его  пронзает и  такое  открытие:  ему  кажется, что все  это каким-то
образом крутится возле него, и порою ощущает, что он даже сопричастен к этой
непонятной  связке двух духовно разных  людей.  В  этом интуитивном открытии
что-то есть, но оно не имеет реальной почвы под ногами, не на что опереться,
зацепиться, оттолкнуться. Но он знает себя, однажды закравшемуся сомнению он
попытается найти ответ -- такова его натура. Мысли его  вновь возвращаются к
Сенатору,  который  наверняка  в  понедельник  вернется  домой  и,  конечно,
поторопится встретиться  с ним, ведь тайной поездки к хану Акмалю в Аксай не
получилось.
     Вскользь всплывшее -- Аксай --  наталкивает его на мысль, что несколько
лет назад он  все-таки на радостях поступил несколько опрометчиво, заполучив
дипломат  с документами  от незнакомого районного  прокурора. Опрометчивость
заключалась в  том, что он пренебрег обычными правилами, когда никого близко
не подпускал к себе, тщательно не проверив.
     А ведь  существовал самый простой путь  проверки -- послать человека  к
хану Акмалю и попросить его помочь,  их интересы  в ту пору как раз  активно
переплетались. А у аксайского Креза на кого только не имелось досье, нашлись
бы там кое-какие  сведения, наверное, и на Сухроба. Ахмедовича, и сейчас он,
возможно, понял бы причину тайного визита в Аксай. Но что не  сделано, то не
сделано, и сегодня соваться к "маршалу Гречко" было бессмысленно, кто знает,
о чем они там договорились  за его спиной.  Восток дело  тонкое, и этот путь
отпадал. А прибегать к тайным документам хана Акмаля ему приходилось дважды,
и дважды он сам  наведывался в Аксай, досье  он просил на  таких людей,  что
Арипов вряд ли доверил их какому-нибудь посреднику.
     Он  вспомнил,  как однажды, еще в спокойные  времена,  провел два дня в
гостях у  хана Акмаля. Вечером, после охоты, дожидаясь, пока приготовят ужин
из  охотничьих  трофеев,  они  полулежали на  мягких  курпачах,  беседуя  на
философские темы. Говорил больше он, кутаясь в теплый  и просторный  чапан и
попивая  небольшими  глотками  французский   коньяк  "Камю",  а  хан  Акмаль
внимательно слушал гостя. И вдруг хозяин дома перебил его.
     -- Если бы нынче на календаре не был самый конец семидесятых годов,  --
начал, как всегда монотонно,  беспристрастно  обладатель двух Гертруд, --  и
если бы я не  знал тебя  хорошо много лет, я бы подумал,  что  ты английский
шпион. -- Видя нескрываемое  удивление на обычно  невозмутимом лице  Японца,
хан Акмаль  рассмеялся:  -- Ты не обижайся, я  знаю, ты не  шпион,  ты  наш,
бухарский, кровный. Но почему я так подумал?  Объясню. Говорят,  возле моего
отца, а он  воевал  рядом  с  Джунаид-ханом  и  был не рядовым сотником, как
сейчас толкуют мои враги, желая принизить отца и меня, находился англичанин,
который, как и  ты, прекрасно  знал  наш  язык,  наши  обычаи, даже наизусть
цитировал  Коран,  чем радовал  и удивлял наших невежественных  мулл.  И  не
удивлюсь,  что ты  и  Коран знаешь. Сейчас ты беседуешь со мной на чистейшем
узбекском языке, рассказываешь мне о восточных философах, о которых не имеет
понятия  большая  часть нашей  интеллигенции.  А  у  нас,  большевиков,  все
непонятное, труднообъяснимое  сваливается на происки империализма и шпионов.
Выходит, ты -- шпион! -- И он вновь заразительно, от души расхохотался.
     Когда он  приехал в Аксай во второй раз, и это случилось чуть позже той
самой  охоты,  после  которой  хан  Акмаль  назвал  его английским  шпионом.
Впрочем, чтобы  несколько сгладить свою вину за безапелляционное -- "шпион",
аксайский Крез,  умасливая, чуть позже сказал, что  он так доверяет  и любит
его, что стань  Узбекистан мусульманским государством, под  зеленым знаменем
ислама,  то даже в нем, не задумываясь, отдал бы портфель министра экономики
или финансов, один из  самых  ключевых  в  любом правительстве, только  ему.
Тогда, в  восьмидесятых,  сепаратистских настроений не было вовсе, и Шубарин
не обратил  внимания ни на исламское государство, ни на зеленое знамя, ни на
правительство, где ему предлагался портфель министра  экономики  и финансов,
понятно, что роль премьера хан Акмаль оставлял за собой, просто подумал, что
тот сглаживает неловкость за "шпиона".
     Оказывается, далеко смотрел хан Акмаль уже тогда, держал в уме какую-то
программу,  а   многим   кажется,   что  только  сегодня,   с  гласностью  и
перестройкой,  всплыли  националистические  и  сепаратистские  настроения  и
нескрываемо обозначалась кое-где тяга к зеленому знамени ислама.
     Но  уже тогда Артур Александрович ощутил  по-настоящему, каким грозным,
убийственным  оружием  обладает   директор   агропромышленного  объединения.
Слишком  большую опасность представляла канцелярская папка для  человека,  о
котором собраны  сведения, а  если они случайно станут достоянием  не одного
хана  Акмаля?  От этой мысли его бросило  в  жар. Но  еще большую тревогу он
ощутил,  когда  представил,  что  кто-то  другой, как  и  он,  приехав сюда,
получает досье на него самого, до этой минуты он об этом как-то не думал. Он
собирался уехать в тот  же час,  как только ознакомится  с нужным досье,  но
остался на ночь, как просил его хан Акмаль. Была какая-то болезненная тяга к
гостям  у хана  Акмаля, не любил,  не выносил  он одиночества, а  за  столом
преображался, жил  по-настоящему, только  в  застолье  умел  слушать других,
Артур Александрович  давно отметил эту странность. Но  он остался не потому,
что хотел ублажить или потрафить хозяину, а потому,  что решил забрать досье
на самого себя.
     В тот вечер  за  столом они  оказались  не  одни,  как  он рассчитывал.
Неожиданно  в   Аксай  заявилась  московская  журналистка  писать  очередной
панегирик  о  чудесах в  рядовом  агропромышленном объединении,  где  правил
необыкновенный  человек -- то  бишь  хан  Акмаль. Это несколько путало карты
Японца, но особых причин для беспокойства не было.
     Минут за  десять до начала застолья  в  гостевом  доме,  находившемся в
яблоневом саду на окраине Аксая, хан Акмаль зашел к нему в комнату и показал
подарок, который собирался вручить гостье.
     Шубарин взял у  него из рук изящную  коробочку, обтянутую сажево-черной
замшей, догадываясь, что там находится. Он действительно  не ошибся, в глаза
брызнули светом бриллианты массивного кольца.
     -- Не слишком ли дорого за статью, даже в центральной прессе?
     -- С фотографией, -- уточнил хан Акмаль и  рассмеялся, -- да  и женщина
ничего, из Москвы, писательница...
     Артур  Александрович  вгляделся в  ценник, висящий  на тонкой  шелковой
ниточке, и присвистнул.
     -- А это, мне кажется, нужно снять, -- сказал он, показывая на бумажку,
цена может испугать кого угодно.
     -- Само собой разумеется, -- сказал уже по-деловому хан Акмаль, все это
внесется  куда  надо,  подошьется  к   делу,  ты  ведь   знаешь,   я  обожаю
учет-отчетность, не забывая ленинское: социализм -- это прежде всего учет!
     -- Да, я знаю, ты всегда следуешь ленинским заветам, -- сказал гость, и
они оба весело рассмеялись, вечер начинался замечательно.
     Писательница  оказалась  женщиной  не  первой  молодости,  но,  как   и
большинство   московских  дам,  пыталась  изображать  деловитость,   хватку,
излучать  несуществующую энергию,  в общем,  тщилась произвести впечатление,
все еще не понимая, какая  тут отведена роль второму,  синеглазому, мужчине,
судя  по  манере держаться,  одеваться, человеку отнюдь не  провинциальному.
Сбивало ее  с толку и  то, что  хан Акмаль, пытаясь сказать что-то любезное,
путался  от  волнения  и  переходил  на узбекский,  обращаясь  за  помощью к
синеглазому.  А тот,  вроде  уточняя, обменивался  какими-то  непонятными ей
репликами на узбекском с хозяином загородного дома и лишь потом переводил на
русский, впрочем, не скрывая внешней  любезности, внимания,  но ей казалось,
что в таких  случаях  элегантный  переводчик,  которого она тут же окрестила
Лоуренсом-аравийским, пытался гасить восторг знаменитого директора, чье лицо
излучало  доброту, внимание, готовность услужить  и  неподдельный  интерес к
ней,  как к  женщине. В  последнем  не  переубедил  бы  ее никто.  Порой  ей
хотелось,  чтобы  вежливый, рафинированный, но  холодный  Лоуренс-аравийский
откланялся, время все-таки перевалило  уже далеко за полночь,  но синеглазый
вел себя  так, словно поставил себе  цель гулять до  утра.  И  писательница,
перестав  излучать  фальшивую  энергию  и  несвойственный  возрасту   задор,
откровенно призналась,  что устала  от  двух перелетов и одного  переезда  в
Аксай, пробормотала еще что-то про часовой пояс, адаптацию-акклиматизацию, с
тем и отбыла отдыхать. Хоть поздно, но  поняла, что тягаться с синеглазым не
следует.
     Как только за нею захлопнулась дверь, хан Акмаль сказал с восторгом:
     -- Какая женщина! С какими людьми знается! Какие двери ногой открывает!
     Артур Александрович сначала хотел остудить пыл хана Акмаля, вернуть его
на грешную землю, всего  двумя-тремя  фразами, уже  срывавшимися с языка, но
решил не портить ему настроение и азарт и вполне любезно поддержал:
     -- Да, она достойна такого подарка и даже вместе с ценником.
     И обладатель двух Гертруд тут же предложил тост за ее здоровье. Выпили,
и тут Японец понял, что,  пока  хан Акмаль пребывает в эйфории от встречи  с
женщиной, открывающей ногой высокие кабинеты в Москве, он должен  попытаться
решить и свои проблемы.
     -- Акмаль, я хотел бы, чтобы ты подарил мне досье на Шубарина...
     Хозяин дома на минуту опешил, но потом засмеялся.
     -- Артур, надеюсь,  ты  шутишь, зачем  тебе досье на самого себя, лучше
поинтересуйся подноготной своих врагов.
     -- Нет, Акмаль, сегодня я хочу получить то, что прошу.
     Разговор    становился    напряженным,    взрывоопасным,    откровенной
конфронтации с  Японцем в  этом  крае не хотел  никто, хан Акмаль  знал  его
возможности, и он стал машинально разливать коньяк, чтобы как-то собраться с
мыслями, он был не спринтер, а стайер.
     -- А  если я скажу,  что такое  досье не  существует и что я  не  коплю
компромат на своих друзей?
     Тут  уж  рассмеялся  гость,  начиная  разговор,  он  понимал,  что  без
серьезного аргумента хан Акмаль никогда не вернет документы, и потому выбрал
главный козырь:
     -- Акмаль, у нас с тобой  такие отношения, что я не могу ставить тебя в
неловкое  положение, но  и сам не  хочу служить мишенью для кого-то. Если  я
доверяю  тебе, это не значит, что я доверю всякому, кто может  даже случайно
заглянуть в мое досье.
     -- Резонно, -- вполне  миролюбиво перебил хан Акмаль, почувствовав, что
хитроумный Японец оставил ему лазейку для благородного отступления.
     --  Если  я  не  заполучу сейчас свои бумаги,  то  через  неделю можешь
прислать  ко мне человека,  я  передам  копию  досье  на тебя,  а  подлинник
останется у меня в Лас-Вегасе, ты ведь мне тоже доверяешь?
     -- Да,  Артур,  доверяю,  умный  ты человек, не  зря я  тебя английским
шпионом окрестил  в прошлый раз,  помнишь?  -- расхохотался аксайский Крез и
захлопал в ладоши, и тотчас на пороге появился Ибрагим.
     --  Будь  добр,  принеси   бумаги   на   Артура,  он  хочет  убедиться,
профессионально  ли  работают  мои  люди,  и обещал  дописать  то,  что  они
упустили. -- И опять захохотал, и напряжение разрядилось, хан Акмаль был еще
тот дипломат.
     Отдавая Шубарину пухлую канцелярскую папку, Арипов сказал:
     -- Ну вот, я избавляю тебя от лишних хлопот, собрать досье даже на меня
за неделю невозможно,  поверь моему опыту,  и я не буду посылать человека за
своим досье. Мы ведь так много знаем  друг о друге. -- И хан Акмаль протянул
через   стол   руку,  и  оба   облегченно  вздохнули,  ибо  понимали,  какой
конфронтации избежали.
     Артур Александрович  снова подошел  к  окну,  уже  светало, и вдруг  он
захотел погулять по  саду, редко когда ему  приходилось делать это по утрам,
он  быстро  переоделся  в  спортивный  костюм, в котором  обычно  выходил  к
завтраку, и спустился вниз.
     Над  садом  висел  влажноватый туман, тонкий,  едва  различимый,  порою
казалось,  это  кисея  от  игры,  недостатка  света,  нарождающегося  дня  и
догорающих  последние  минуты  люминесцентных  ламп за оградой,  но  он  как
"жаворонок"  очень  тонко  чувствовал переходное время,  когда  ночь держала
природу в последних  объятиях,  к  тому же  он  знал туман  своего сада.  От
неожиданной влажности, которая совершенно  исчезнет часа  через  два, хозяин
сада  поежился, но  затем,  чтобы  быстрее  насладиться  рассветной чистотой
воздуха, пробежался по аллее,  выложенной мелкими  керамическими плитами. Он
не  допустил  к  себе  во внутренний двор  ни  асфальт,  ни  бетон, тут тоже
сгодились его инженерные познания.  Незапланированный  бег, как и неожиданно
долгое плавание, придали бодрость хозяину прекрасного, ухоженного сада, и он
невольно позавидовал Коста и  Ашоту, пропадавшим  часами в  гимнастических и
силовых   залах,  во  множестве  расплодившихся  в  Ташкенте  с  объявлением
кооперации.
     Спустился он в сад не для того, чтобы размяться, побегать, ему хотелось
пообщаться с  ним,  обойти любимые  деревья, срезать  к столу  свежие цветы,
посидеть возле густых кустов можжевельника, кстати подаренных ханом Акмалем,
тот уверял,  что  они  продлевают жизнь. Насчет  жизни  утверждать ему  было
трудно, но  то, что  они выводят вокруг тлю и всякую гадость,  гибельную для
сада, точно, это ученые из ботанического сада Шредера подтвердили.
     Но... как и у себя в кабинете, прохаживаясь вдоль своих любимых картин,
он не замечал их, то же самое случилось и на аллеях  сада,  мысли о человеке
из ЦК снова завладели им.
     Идея взять в аренду  ресторан принадлежала  Сенатору, он  раньше многих
высокопоставленных  чиновников  оценил  возможности  кооперации. Может, идея
пришла к Сенатору  оттого, что Артур Александрович, чуть ли не с первого дня
указа, легализовал  часть своих подпольных предприятий  через кооперативы, о
готовившемся законе он знал из своих  московских  источников, еще за полгода
вперед, и тщательно все  проанализировал. Поначалу  преследовал  только одну
цель  -- отмыть деньги теневой  экономики,  он  кинулся  исправно  заполнять
декларации на налоги, составляющие для него  сущий пустяк,  и теперь обладал
законными  деньгами.  Однажды,  обедая  с  Шубариным  в загородной  чайхане,
Сенатор сказал:
     -- Артур,  почему бы тебе несколько не видоизменить  свою деятельность,
не придать ей разносторонность? -- Видя, как заинтересовался сотрапезник, он
продолжал: --  Я предлагаю  тебе  открыть  в  Ташкенте  настоящий,  шикарный
ресторан, это наиболее рентабельное вложение капитала.
     --  Ну, какой из  меня,  Сухроб,  ресторатор,  -- попытался  отшутиться
Шубарин, но сотрапезник был настойчив:
     -- А  почему  бы и нет,  я  ведь не  предлагаю  тебе самому  возглавить
ресторан, к  тому же у тебя в Лас-Вегасе есть помощник, Икрам Махмудович, ну
тот,  что  разъезжает  на  белом  "мерседесе".  Он  от природы  прирожденный
кулинар, гурман, каких поискать надо, ресторанное дело, как мне кажется, его
стихия,  хотя на  первое  лицо, при  его любвеобилии, он вряд  ли тянет,  но
компаньоном  будет  достойным.  Я вижу  в  своем  воображении  первоклассный
ресторан, с богатым интерьером, с хорошо вышколенной и хорошо  экипированной
обслугой, разумеется дорогой.
     -- У тебя есть какие-нибудь  конкретные  предложения, кроме интерьера и
униформы,  --  спросил скептически сотрапезник, еще  не понимая  серьезности
предложения.
     -- А как же, я ведь  знаю, что кровь  твоя  наполовину состоит из цифр,
ты,  прирожденный  от  бога  банкир  и  предприниматель,  умудрился родиться
немножко не там или слишком поздно, -- пошутил человек из ЦК и, не дожидаясь
ответа,  перешел  к  тому,  ради чего затеял разговор: --  Прежде всего идея
пришла мне в голову  потому, что в это дело я хочу войти с Салимом и с тобой
на  равных паях,  зачем  же нашим деньгам  лежать без движения. Я продумал и
практическую  часть, ты  внимательно  объезжаешь район, где я  семь  лет был
прокурором, и выбираешь любое здание -- будь то ресторан, кафе, столовая, на
худой  конец  любое  другое  строение,  которое,  на твой взгляд, в  течение
трех-четырех месяцев можно будет  перестроить и превратить в такой ресторан,
какой  я задумал, и пусть он  называется, как  у вас в Лас-Вегасе, "Лидо", в
этом есть какой-то шарм, респектабельность -- "Лидо"!  Дальше в дело вступаю
я  с Салимом.  Я заставлю районные  власти отдать здание тебе  в аренду, тем
более  это  в русле правительственных  требований.  Решу  вопрос с  крупными
банковскими  кредитами  на  льготных   условиях   для   реставрации  здания,
приобретения интерьеров, мебели, кухонной посуды, холодильников, морозильных
камер,  всего  торгового  оборудования,  что  требуется  для  первоклассного
ресторана. Найду подрядчиков, которые быстро, качественно  и в срок отделают
здание, на проект, как мне кажется, скупиться не стоит и следует привлечь за
наличные талантливых  архитекторов, а  их в Ташкенте у нас  немало, ведь  мы
имеем свой архитектурный факультет.
     -- Архитекторы есть, -- перебил он, уже оценивший идею сотрапезника.
     -- Но на этом наша часть не заканчивается, работая районным прокурором,
я не  раз  вплотную занимался общепитом и знаю тонкости  этого  дела, а  они
прежде  всего заключаются в получении фондов  на продукты, спиртные напитки,
мы и это берем на себя. И главное -- мы беремся с Салимом прикрывать "Лидо",
обещаю, что особых налогов не  придется платить никому. Ну как, годимся мы в
компаньоны?
     -- Вполне,  --  ответил  бодро  Шубарин, не  ожидавший  такой хватки  у
бывшего районного прокурора.
     Шубарин  на минуту  оторвался  от  мыслей  о  Сенаторе  и  увидел,  что
предутренний туман исчез бесследно,  погасли огни за высоким дувалом, и  уже
хорошо просматривались самые  дальние  аллеи сада, и, хотя на  востоке давно
пропал  рассветный  голос  муэдзина,  призывавшего  правоверных на  утренний
намаз, все же  по традиции тут просыпаются рано, и это чувствовалось даже за
оградой.
     Махалля быстро полнилась шумами: звенели  бидоны молочниц,  привозивших
из пригородных кишлаков молоко в город, трещали где-то в переулках моторчики
велосипедов, доставлявших к  чайханам  и  на базары первые  горячие лепешки,
хлопали плохо смазанные ворота -- день вступал в свои права.
     Когда он у себя в кабинете после завтрака просматривал бумаги, раздался
первый телефонный звонок, звонила Наргиз из "Лидо".
     -- Артур Александрович, если нам не завезут две-три машины шампанского,
послезавтра у меня начнутся сбои.
     -- Пусть пьют водку, коньяк, -- попытался отшутиться Шубарин.
     -- У нас настоящее паломничество туристов из Грузии, тех, что приезжают
на недельный тур. Каждая группа бронирует столы на все семь дней пребывания,
а  те,  кто  подъедут  вслед  через  неделю, через две, заказывают  столы по
телефону из  Тбилиси.  А  они предпочитают шампанское, так что выручайте, не
заставляйте краснеть за марку "Лидо".
     -- Хорошо, Наргиз, с  шампанским решим, пусть  гуляют на здоровье, если
они облюбовали наше "Лидо" в Ташкенте.
     Два  года  назад, когда он  находился в  Париже, Сухроб Ахмедович сумел
занять место в Белом доме, а его Миршаб, один из ключевых постов в Верховном
суде,  вот  эти назначения и  возвращение его самого из Франции отмечали  по
настоянию Хашимова  в доме его любовницы Наргиз.  И  хозяйка дома,  и