враге.  Или  там,  где  предполагалась  крупная
конфискация имущества, в доме оставались одни голые стены, и вся наличность,
демонстративно лежавшая на столе, выражалась в десятках рублей, что, видимо,
должно было  намекать на скромную жизнь от получки до получки, что потом, по
прошествии времени, выгодно обыгрывалось в жалобах.
     Камалов взял со стола подготовленный для него список, в ближайший месяц
он  должен был  подписать  ордер на  арест  этих людей, и  стал  внимательно
просматривать.
     "Кого же  из  них  предупредят  в  первую очередь, а  кого  постараются
убрать?" -- думал он, припоминая дело каждого из внушительного ряда.
     --  Ачил Садыкович  Шарипов,  --  прочитал  он  вслух  и  вспомнил, как
упомянул  фамилию  высокого  сановного  лица  из  Совмина  в  гостях у своих
родственников  и  какую в ответ  получил информацию,  до которой вряд  ли бы
добрался через прокуратуру.
     Оказывается, его зять, майор Кудратов, жил неподалеку от них, в этой же
махалле, и  он  узнал  многое: и  как Кудратов,  пользуясь  покровительством
тестя, попал в  ОБХСС,  имея диплом  культпросветучилища, и  как  там быстро
продвинулся  в чинах, и какой дом отгрохал, и какие  пиры закатывает, и  как
денно-нощно  везут ему все  с доставкой на  дом, да и  сам редко  с  пустыми
руками возвращается.
     Прокурор  хорошо  помнил дело  Шарипова, тесть ворочал более  солидными
делами, чем его вороватый зять. Взгляд Камалова  неожиданно упал на телефон,
и ему вдруг пришла внезапная мысль.
     Он поднял трубку и позвонил в следственный отдел.
     -- Пожалуйста, ускорьте дело Шарипова, через два дня я должен подписать
ордер на его арест, есть такая команда сверху, -- закончил он туманно.
     И тут  же  вызвал к себе, начальника отдела  по борьбе с организованной
преступностью и объявил ему:
     --  У  меня  возник  план.  Вот, пожалуйста,  возьмите  адрес.  По моим
предположениям хозяин особняка в  ближайшие сутки должен  то ли  кинуться  в
бега, то ли  станет  спешно вывозить  и прятать добро. Держите  ситуацию под
контролем, в случае побега арестуйте.
     Когда  Камалов  на  другой день появился на работе, начальник отдела по
борьбе  с   организованной  преступностью  дожидался  его  в  приемной.   По
взволнованному виду  подчиненного он  понял, случилось что-то  с  Шариповым,
хотя знал, что у особого отдела в производстве десятки горячих дел  и каждое
из них в любую минуту могло "обрадовать" неслыханным ЧП. Интуиция  сработала
верно. Едва они вошли в кабинет, как полковник доложил:
     -- Три часа назад,  рано  утром,  когда  уже  рассвело, Ачил  Садыкович
застрелился у себя в саду.
     --  Да,  я не  предусмотрел этот вариант. Никогда  не  предполагал, что
такого жизнелюбца сумеют  склонить  к самоубийству. А не замаскированное  ли
это убийство? -- спросил вдруг Камалов.
     -- Нет. Исключено. Наш человек через две минуты  после выстрела кинулся
к забору  и может подтвердить. Шарипов застрелился собственноручно. А люди у
него в  доме вчера  были -- трое.  Задержались  до глубокой  ночи. Слышалась
музыка, во дворе готовили плов, и мои люди подумали -- гости.
     -- Тогда все совпадает, -- обронил странную фразу хозяин кабинета.
     -- А как вы сумели  предугадать смерть Шарипова? -- спросил  ничего  не
понимающий полковник.
     -- Ну,  смерть я  как раз не предугадал. Я  предсказывал лишь побег или
вывоз добра из  дома.  А  теперь после смерти  Шарипова вопрос о конфискации
отпадает сам  собой, тут он  все верно рассчитал. А что касается того, как я
узнал  об  этом, не предполагайте во мне ясновидящего, все  гораздо проще --
мой телефон прослушивается.
     Дав  полковнику  прийти  в  себя  от  неожиданного  сообщения,  Камалов
продолжил:
     -- Сейчас  же свяжитесь  с генералом Саматовым, и попросите  его помочь
специалистами по прослушиванию и звукозаписывающей аппаратуре.
     Заполучив   людей,   объясните  ситуацию  и  поезжайте  на  центральную
телефонную станцию, наверняка мой  телефон прослушивается оттуда. То, что он
прослушивается,  подтвердила  смерть   Шарипова,  я  специально  обронил  по
телефону, что через два дня арестую его.
     Перед   самым  перерывом  на  обед  в  кабинете  у  прокурора  раздался
телефонный звонок, докладывал полковник:
     -- Вы оказались  правы,  телефон ваш прослушивался.  Мы изъяли японскую
аппаратуру  и   большую  бобину  с  записью,  задержали  и   инженера  связи
Фахрутдинова. Своей вины  он не отрицает, но чувствую, что  мы вряд ли через
него проясним ситуацию, запутанная история...
     --  Доставьте связиста ко мне, я хочу сам поговорить с  ним,  -- сказал
Камалов  и,  положив  трубку,  облегченно  вздохнул. Подтверждались все  его
сомнения, против него действовал умный  и изощренный враг, и  появлялся шанс
выйти на след.
     Не успел прокурор подняться  к себе из столовой на первом  этаже, как к
нему ввели Фахрутдинова. Щегольски одетый молодой мужчина, лет тридцати пяти
-- тридцати семи, не был ни смущен, ни  подавлен  арестом, но  и не держался
вызывающе, что бывает нередко. Только руки с длинными, хорошо тренированными
пальцами, холеные,  знавшие каждодневный уход, как  у пианиста, выдавали его
волнение. По рукам и определил Камалов в нем  картежника. Эта новая беда, до
сих  пор  недооцененная  ни  законом,  ни обществом,  давно  и  прочно,  как
наркомания и  проституция, глубоко  пустила корни в  нашей пытающейся всегда
казаться высоконравственной,  пуританской стране. Да и лицо с живыми, умными
глазами,   несмотря   на  кажущуюся  беспристрастность,   выдавало,  что  он
волнуется,  пытается искать выход из неожиданной ситуации.  Прокурор  не раз
встречал подобных  людей,  от  природы щедро  одаренных умом,  талантами, но
пагубная  страсть  подавила  в них  все человеческое,  и все проблески  ума,
таланта служили одному -- пороку, картам.
     Перед прокурором Камаловым сидел, кажется, такой же обреченный человек.
"От  азартных игр  исцеления  нет  и не  бывает, любые  попытки  лечения  --
напрасные  хлопоты",  --  сказал  как-то  ему  один  из  крупных  московских
картежных шулеров.
     -- Я слушаю вас, -- обратился хозяин кабинета к задержанному. Несколько
странное начало не смутило связиста.
     --  А мне нечего  сказать  вам, все, что  знал,  сказал. И  вряд ли моя
исповедь добавит что-либо новое, -- ответил Фахрутдинов спокойно.
     --  И давно  вы  занимаетесь прослушиванием, часто ли  поступают  такие
заказы?
     -- Я  работаю в Министерстве  связи  пятнадцать лет,  как специалист на
хорошем счету, но  до  сих пор никто не обращался с таким предложением. Я не
уверю вас, что  не  стал бы этим заниматься,  просто  раньше спроса не было.
Хотите верьте, хотите нет. -- И он пожал плечами.
     --  И  когда же  поступил заказ  взять  под контроль мой телефон и  кто
проявляет столь пристальный интерес к делам прокуратуры?
     -- По вашему прокурорскому взгляду я понял, вы  сразу догадались, что я
игрок, катала. В картах и причина, как я сейчас понимаю. Потому я свой ответ
начну с  карт, возможно, это что-то и прояснит для  вас. Три  месяца назад я
неожиданно начал  выигрывать,  и  длилось это довольно-таки долго,  пять  --
шесть недель  подряд. Не сказать, чтобы выигрывал  крупно, я  игрок средний,
хотя катаю уже регулярно лет десять. Думаю, в кругах картежников меня знают,
до сих  пор я за  свои проигрыши  всегда отвечал, вы ведь знаете, как дорога
репутация в нашей  среде. Но потом я "попал" раз, другой, и на очень крупные
суммы,  таких  проигрышей  я  раньше себе никогда не  позволял.  А тут удачи
последнего  времени вскружили мне голову, и я все время пытался  отыграться,
увеличивая и увеличивая ставки. Сегодня  мне  понятно, выиграть я не имел ни
малейшего шанса, против меня действовал выдающийся игрок, ас, да и  все  мои
предыдущие  выигрыши  тоже  кем-то  тщательно  организованы.  В  общем,  мне
включили  "счетчик"  и предложили  продать дом, доставшийся в  наследство от
родителей! А куда деваться  с семьей, детьми? О том, чтобы набрать требуемую
сумму,  не  могло  быть  и  речи,  я  даже вслух  не мог назвать  цифру, она
приводила в ужас любого нормального человека.
     Тем временем долг  неожиданно перевели на другого игрока, я никогда  не
встречал его в картежных кругах, как, впрочем, и того, кому проиграл, только
слышал краем уха, что тот залетный катала  из Махачкалы. Впрочем, для меня и
любого  другого  картежника  не  имеет значения  прописка  проигравшего  или
выигравшего  --  платить  надо  в  срок.  Я уже подумывал  и  о  бегах, и  о
самоубийстве, как вдруг позвонил мне на работу тот новый человек, которому я
был должен.  Он назначил  мне встречу  в кооперативном  кафе  "София", что в
парке Победы. Там  он  и  предложил в  счет  погашения  долга  поставить  на
прослушивание один телефон. Я тут же спросил -- чей? Он засмеялся  и сказал,
что в моем положении глупо задавать такие вопросы  и какая мне разница, кого
прослушивать. Но в тот вечер он так и не сказал, кто его интересует. Получив
мое согласие, уговорились о встрече на  работе. В назначенное  время, за час
до начала  смены, когда в  помещении я находился  один, пришли  двое молодых
людей, в темных очках, прекрасно знавших  свое дело, и подключились к вашему
телефону. Моя задача состояла в том, чтобы, когда позвонят, достать бобину с
записью и выйти на автобусную остановку, всегда заполненную людьми. Я должен
был держать бобину за спиной  и ни в коем случае не  оглядываться,  когда ее
будут забирать.
     Так  я  всякий  раз  и  поступал,  не  испытывая  никакого  любопытства
оглянуться и узнать в  лицо  связного, скорее всего  такого  же  несведущего
человека, как и я.
     -- Ловко, ловко, --  прервал прокурор разговорившегося каталу,  надеясь
на этот раз смутить его.
     Но он,  словно  на отдыхе, ловко перекинул ногу на ногу  и,  не обращая
внимания на колкость прокурора, сказал обескураживающе:
     --  Знаете, товарищ прокурор, я ведь не сказал бы вам ничего даже в том
случае, если бы знал, кто стоит за всем этим.
     Теперь наступил черед удивляться хозяину кабинета.
     --  Не понял.  Почему же нужно  брать  всю  ответственность на себя, не
проще ли  разделить ее с другими?  Чистосердечное признание, раскаяние нашим
законом принимается во внимание.
     Фахрутдинов вдруг вполне искренне засмеялся и сказал:
     --   Знаете,   о   вас  в  Ташкенте  много  слухов,  говорят  о   вашей
принципиальности,  неподкупности,  хватке.  И то, что  сели на ваш  телефон,
подтверждает, что многим власть имущим вы перешли дорогу. Но, поверьте, я не
ожидал от вас подобной банальности -- "раскаяние, чистосердечное  признание,
суд примет  во внимание..." Вы это всерьез? Вы действительно предлагаете мне
все рассказать, раскаяться?
     -- А почему бы и нет, -- ответил не совсем уверенно Камалов.
     -- Знаете, за свое должностное преступление я могу получить от силы три
года,  хотя, впрочем, сомневаюсь,  что  сумеете  подобрать статью  и на этот
срок. А если бы я знал, чей заказ выполняю, а это, наверное, люди серьезные,
если вступают в борьбу с самим  верховным прокурором, и рассказал вам о них,
то  есть чистосердечно раскаялся,  меня ждал  бы  только  один  приговор  --
смерть. Смерть в лагере или после, но все равно смерть. С той минуты,  как я
бы назвал имена людей,  проявляющих к вам интерес, меня бы приговорили, и от
наказания,  как  от включенного  счетчика за проигрыш, никуда не уйти -- это
понятно любому здравомыслящему человеку.
     Это  у   вас,  слюнтяев-юристов,   так  называемых  гуманистов,   давно
паразитирующих на преступности,  а то и состоящих на довольствии  у  них, да
еще   и  у  продажных  писак,   писателей   и  журналистов,  ищущих  дешевой
популярности у народа и желающих прослыть на Западе демократами, на уме одно
--  как  бы  отменить  смертную  казнь  и  всячески  улучшить  жизнь  и  быт
преступнику,  придумать ему лишнюю  амнистию  и под  любым предлогом открыть
шире тюремные  ворота.  А  ведь  они-то, эти продажные юристы, знают,  что в
преступном мире всякое отступничество карается смертью  и только  смертью, и
нет  там никакой  гуманности  ни  к старому, ни к малому. Теперь-то понятно,
почему я не  сказал бы, даже если и знал. И еще -- не выдав, я ведь в тюрьме
буду на  особом  положении,  вы же  не  станете меня  уверять,  что владеете
ситуацией в местах заключения,  потому что знаете, кто там настоящий хозяин.
Преступный мир умеет ценить верность, не то что вы, правосудие, ни наказать,
ни поощрить толком не можете, сами слюнявые и на слюнявых рассчитываете!
     Хотя Фахрутдинов  говорил спокойно, взвешенно, прокурор чувствовал, что
с ним начинается  истерика,  и  потому  нажал  под столом кнопку.  В кабинет
тотчас вошел стоявший за дверью оперативник -- и инженера-каталу увели.
     После ухода  Фахрутдинова  прокурор долго расхаживал  по  кабинету,  не
отвечая  на  телефонные звонки, настроение вконец испортилось,  и  не только
оттого,  что  невидимый  и коварный  враг ускользнул и  на этот раз, не  дав
заглянуть ему в лицо. Огорчало его другое, в словах задержанного содержалось
много  истины, и  он  вспомнил: "ни наказать толком не можете, ни поощрить".
Что  на   это   ответить?  Если  он  знал,   что  есть   и  восьмикратные  и
двенадцатикратные  заключенные,  за  плечами  которых убийства  и разбой  за
разбоем, зачем его судить в тринадцатый раз, чтобы он в лагере, наводя страх
вокруг, убил очередную безответную жертву и получил срок в четырнадцатый раз
по любимой схеме юристов-гуманистов? Может, нужен какой-то порог  судимостей
в три-четыре раза, а дальше  электрический стул, возможно, это остановит вал
преступности?
     В том, что Фахрутдинов не знал, кто  стоит за прослушиванием,  прокурор
был уверен, не сомневался он и  в том, выдай инженер своих  заказчиков,  его
ждала бы -- смерть, люди, шедшие на такой дерзкий шаг,  конечно,  жалости не
ведали.
     В том, что прокуратуре и лично ему  противостоит хорошо организованный,
умный и жестокий противник, Камалов получил серьезное подтверждение.
     Подводя  итог задержанию  Фахрутдинова, он  понял, что в его  положении
есть  и  выигрышные моменты, арестом  на телефонной станции  он давал  знать
противнику, что знает о противостоящих  силах, разгадал их маневры. Прокурор
понимал, какая  нервозность, если не паника, царит сейчас  в противоположном
лагере после задержания связиста-картежника и какие у них  возникают вопросы
в  связи  с  этим: откуда  стало известно  Камалову  о  факте  прослушивания
телефона, не  донес  ли кто?  Знает  ли  тот,  кто  стоит за этим,  и  какие
контрмеры готовится  предпринять? В общем, сегодня забот хватало не только у
него, но и у его соперников.
     Камалов прошелся по просторному  кабинету и подошел к окну, выходившему
на  улицу.  Напротив,   через  дорогу,  трое  подвыпивших  мужчин,  усиленно
жестикулируя, о чем-то горячо спорили. Осенний  ветер пузырил у них на спине
пиджаки, и они, словно под парусом, не могли устоять на месте и оттого будто
исполняли какой-то ритуальный танец, манерно извиваясь.
     --  Под парусом  и под градусом,  --  вырвалось  вдруг у суховатого, не
склонного к каламбурам, хозяина кабинета.
     Компания,  осенняя улица задержали его  взгляд, и чудеса  продолжались.
Усиливающийся  западный  влажный  ветер  трепал  не  только  пиджаки,  но  и
галстуки, широкие, длинные, давно вышедшие из  моды. Они словно цветные змеи
извивались   и  выползали  из   разгоряченного  зева  владельца   и   жалили
собутыльника то в  лицо, то в живот, то в грудь. И танец, что они  втроем не
прерывали ни на минуту, и эти змеи:  красная,  полосатая  и рябая,  тоже  не
унимавшиеся ни на  секунду и  жалящие непрерывно,  и порою даже  друг друга,
составили вдруг для прокурора ирреальную картину,  и он уже не видел за ними
людей, а нечто тягостное, липкое, опутывавшее сознание  и  превращавшееся  в
некую картину ужасов. У него  закружилась голова, и он невольно  отпрянул от
окна, словно боялся, что сделает шаг за подоконник.
     Он  расстегнул  ворот  рубашки,  расслабил узел  галстука  и присел  на
ближайший  стул.  Заработался, уже галлюцинации начались, пора бы отдохнуть,
выспаться, подумал Камалов, он не пользовался отпуском уже  давно, считай, с
того  дня, как в Кремле появился Юрий Владимирович Андропов,  наделивший его
еще в Москве особыми полномочиями по борьбе с коррупцией.
     Прошло  несколько  дней,  но  противник  себя  никак  не  проявлял,  не
обнаруживал. Хотя  "Москвич",  планируя  то  или  иное  мероприятие, повсюду
расставлял капканы большие и малые, но соперник ловко обходил их.
     Неделю  спустя,  после   задержания  телефониста,  Камалов  готовил   в
Прокуратуре два важных  совещания подряд, и на  оба  не собирался приглашать
Сухроба Ахмедовича, ожидая увидеть его  реакцию. Нет,  он  не  мог  напрямую
подозревать того в организации подслушивания его телефона, для этого он мало
чем располагал. Хотя, взяв его под колпак, обнаружил довольно странные связи
для человека такого высокого общественного положения.
     Сухроб Ахмедович водил тесную дружбу с неким Шубариным, имевшим по всей
республике ряд  кооперативных предприятий и  ворочавшим  огромными  суммами.
Говорят, в прошлом, в доперестроечное время, он владел подпольными  цехами и
являлся одним из хозяев теневой экономики в крае. Ныне  он свою деятельность
легализовал, узаконил, исправно платил налоги в казну и, говорят, был первым
из кооператоров, у кого на счету появился вполне законный миллион.
     Официальный миллионер испытывал нескрываемую тягу к политике, у него  в
приятелях  числились многие партийные  боссы, утверждают,  что  он прекрасно
знал и  Шарафа Рашидовича и был  накоротке с самим  ханом Акмалем. Поступили
данные и о том, что он нередко бывает  в  респектабельном  ресторане "Лидо",
где хозяйкой  заведения является бывшая  танцовщица фольклорного ансамбля --
Наргиз,  любовница Салима Хашимова из Верховного суда, самого близкого друга
Акрамходжаева.  По неподтвержденным  данным  предполагалось, что  заведующий
Отделом  административных органов ЦК  имел  какой-то  финансовый  интерес  в
преуспевающем предприятии.
     Два  важных совещания  подряд,  на  которые  он намеренно не  приглашал
своего шефа из ЦК, должны были вынудить того, если он действительно замышлял
что-то против прокурора, действовать  активнее и обозначить себя, но события
вдруг повернулись самым неожиданным образом.
     На первом совещании во  время основного  доклада Камалов дважды ощутил,
как  солнечный  зайчик пробежал у него по лицу. В тот день он не придал  ему
значения  и даже не  вспомнил  позже, что бы  это могло означать?  Но случай
повторился через день, когда он давал секретные установки отделу по борьбе с
организованной преступностью, на этот раз  его поразила неожиданная догадка.
Как только  закончил свою  речь, он быстро  написал помощнику записку такого
содержания: "Пожалуйста, под любым предлогом вызови меня через десять  минут
в приемную".
     Через некоторое время  он оказался  в собственной  приемной. Он  тут же
набрал  номер телефона  начальника уголовного розыска республики, полковника
Джураева,  с  ним  они  уже  проводили крупномасштабные операции, и  к  нему
Камалов  относился с  безграничным  доверием, хотя  и  знал,  что  за  кадры
работают в МВД.
     Полковник оказался на месте и, узнав прокурора по голосу, сказал:
     -- Чем обязан, знаю, вы по пустякам не беспокоите.
     -- Тут такая, на первый взгляд невероятная, ситуация. Я убежден, что на
крыше здания напротив сидит человек с биноклем в руках и, читая по губам ход
секретного совещания, спокойно записывает  его на  магнитофон.  Вы  скажете,
мистика, в Прокуратуре посходили с ума?
     -- Нет. Я  так не  думаю, на Востоке людей, читающих по  губам, немало.
Более того,  я бы не удивился, зная, какие у вас в  производстве  дела, если
где-то  неподал