ом, что Пок был китайцем, - решил Джейк.  -
Его и Маккену что-то связывало.
   - Ты показал ему,  кто  есть  кто,  -  промолвил  он.  -  Ты  смеялся
последним.
   -  Смеялся,  -  повторил  Маккена.   Его   прерывающийся,   постоянно
меняющийся голос был полон неконтролируемых эмоций. -  Он  смеялся  надо
мной. Он смотрел на меня свысока. И тем  не  менее  он  добыл  для  меня
информацию, верно?
   - Конечно, - подтвердил Джейк, чувствуя, что он уже почти у  цели.  -
Какую информацию?
   - Ту самую, которая  подтвердила  слухи  о  неприятностях  -  крупных
неприятностях,  не  так  ли,  Джейк?  -  в   "Южноазиатской   банковской
корпорации".
   - Кто донес до тебя эти слухи?  Все  держалось  в  строжайшей  тайне.
Никто не должен был знать, кроме директоров "Общеазиатской".
   - А я вот знал! - радостно возразил Маккена. - Знал! Он не договорил,
ибо входная дверь дома распахнулась, и Маккена,  резко  повернувшись  на
шум, снова с  пугающей  быстротой  впал  в  истеричное  состояние.  Дуло
"Магнума" описало дугу.
   - Они идут! Они идут! - завопил он.
   Джейк увидел освещенную  огнями  фар  ее  собственной  машины  Блисс,
переступавшую порог дома, и, словно тигр, прыгнул на Маккену.  Он  успел
задеть вытянутую руку полицейского, и первый выстрел пришелся в потолок.
   Зарычав,  Маккена  развернулся,   освобождая   левую   руку.   Подняв
здоровенный кулак, он с размаху опустил его на голову Джейка. У того все
поплыло перед глазами. Он не пытался блокировать этот удар так же, как и
последующие, пришедшиеся в ту же самую точку, поскольку сосредоточил все
внимание на  "Магнуме".  Он  хорошо  понимал,  что  одного  выстрела  из
пистолета такого калибра окажется достаточным, чтобы  отправить  на  тот
свет его или Блисс.
   Однако Маккена не выпускал оружия, несмотря на все  старания  Джейка.
Безумие  придало  его  пальцам  сверхъестественную  силу.  Джейка  вдруг
осенило, что еще до его появления Маккена  мертвой  хваткой  вцепился  в
"Магнум", видя в нем единственную защиту, волшебное средство,  способное
одолеть магию аборигенов.
   Джейк  наступил  ногой   на   руку   Маккены,   сжимавшую   пистолет.
Одновременно он нанес ему резкий удар, атеми в область печени.  Маккена,
охнув, судорожно дернул коленом. Оно врезалось в  затылок  Джейка,  и  у
того искры посыпались из глаз.  Он  покачнулся,  и  Маккена,  предприняв
нечеловеческие  усилия,  освободил  правую  руку.  Прицелившись  в  лицо
Джейку, он хрипло сказал:
   - Прощай, малыш.
   В то же мгновение Блисс сильно ударила его ногой в голову. Его начало
тошнить, а  Джейк,  оправившись,  нанес  локтем  серию  ударов,  которые
вырубили бы надолго кого угодно, но только  не  Маккену.  Тот  продолжал
бестолково размахивать перед собой пистолетом и свободной рукой,  сжатой
в кулак, и Джейк понял, что у него не остается  выбора.  Каждая  секунда
могла оказаться роковой. Поэтому он применил джут-хару, смертельный удар
ребром ладони в область пятого и шестого ребер, направленный  под  таким
углом, что их осколки пронзили сердце капитана Королевской полиции.
   Из горла Маккены вырвался громкий вопль. Глаза его вылезли из  орбит,
и он выгнулся вверх, точно рыба, пронзенная острогой, мучительная  дрожь
прошла по его уже мертвому телу.
   Джейк, голова у которого все еще  кружилась,  с  трудом  поднялся  на
ноги, взял Блисс за руку и, пошатываясь, вывел ее во внутренний  дворик.
Где-то далеко внизу волны с грохотом и шипением накатывались  на  черные
скалы. Гроза уже почти закончилась,  и  ночной  ветерок  гонял  по  небу
остатки туч.
   Джейк стоял, согнувшись и тщетно стараясь отдышаться, в то время  как
Блисс обеими руками  поддерживала  его  гудящую  голову.  Прошло  немало
времени, прежде чем он услышал, как она зовет его:
   - Джейк, Джейк, Джейк!..
   - Ты совершила  глупость,  явившись  сюда,  -  промолвил  он,  обретя
наконец способность говорить. - Самую настоящую глупость.
   - То же самое я могла бы сказать и тебе, - возразила она,  прижимаясь
к нему. - Я умоляла отца не говорить тебе ничего до тех пор, пока ты  не
приедешь на джонку. Я знала, что ты сделаешь что-нибудь в этом роде.  О,
Будда, я так боялась за тебя! - выкрикнув последние слова  в  ночь,  она
вновь прижалась к нему, всхлипывая и шепча. - Где ты был? Почему  ты  не
звонил мне? Я так беспокоилась!
   Джейк молча заключил ее в свои объятия. Ему  хотелось  рассказать  ей
обо всем. О том, что ему удалось узнать в  Японии  и  почему  он  вообще
отправился туда. Однако он не мог вымолвить ни слова. Почему? Он сам  не
знал. У  него  лишь  было  такое  ощущение,  какое  случается  иногда  в
кошмарном сне, когда человек пытается заговорить и  вдруг  обнаруживает,
что у него пропал голос.
   Поэтому он просто стал целовать Блисс.  Словно  сцена  из  фильма,  -
подумал он. - Всесильный, герой, вернувшись домой, встречается с  нежной
и беззащитной, возлюбленной. Эта мысль принесла  в  его  душу  некоторое
успокоение, так что он сам удивился в первое мгновение.
   Он чувствовал, как громко бьется ее сердце, как ее тепло вливается  в
его тело, и внезапно понял, как не хватало ее все  то  время,  пока  они
были в разлуке. Конечно же, он тоже беспокоился о ней. У него много  раз
возникало желание позвонить ей из Японии.  Однако  он  не  делал  этого.
Почему? Уж во всяком случае, не от недостатка  любви.  Скорее  из-за  ее
избытка. Ситуация сначала в Токио, а затем и в Киото не раз  становилась
слишком угрожающей, чтобы он мог позволить чувствам отвлекать его. В  то
время для него было гораздо лучше не сокращать  расстояние,  разделившее
их.
   Однако  теперь  он  сознавал,  сколь  жестоко   поступил   со   своей
возлюбленной.
   - Прости, Блисс, - сказал он. - Это  было  очень  тяжелое  время  для
Микио. Смерть окружала нас со всех сторон, и я не  хотел  взваливать  на
тебя эту ношу. -  Он  поцеловал  ее  в  шею.  -  Ведь  я  знаю,  что  ты
почувствовала бы все, едва я успел бы произнести хоть слово.
   - Ничего страшного, Джейк, - прошептала она. - Главное,  ты  вернулся
назад живой и здоровый. Все остальное неважно.
   Она поцеловала его.
   - Я разузнала кое-что про женщину с опалом,  -  торопливо  продолжала
она. - Она была любовницей Большой Устрицы Пока, а  по  совместительству
шпионила в пользу коммунистов.
   - Значит, я оказался прав. Это она села мне  тогда  на  хвост,  чтобы
удержать вдали от джонки и не позволить  помешать  дантай  сделать  свою
работу.
   - Но...
   Не дав Блисс договорить, он закрыл ей  рот  ладонью,  сложив  губы  в
беззвучном призыве к молчанию. Всего несколько сантиметров разделяло  их
лица, так что он ясно увидел озадаченное выражение в ее глазах.
   - Машина, - беззвучно выдохнул он и, приблизив губы к ее уху, шепнул:
   - Ступай к своему автомобилю и отведи его от входа в дом.  Не  забудь
выключить фары. Затем тотчас же возвращайся сюда.
   - Но, Джейк...
   - Торопись! - настойчиво перебил он ее и проводил взглядом ее фигуру,
растворившуюся в тени. Она двигалась совершенно бесшумно.
   Когда Блисс вернулась, Джейку показалось, что  она  материализовалась
из той же самой тени. Пригнувшись, она быстрыми  шагами  приблизилась  к
нему.
   - Ты видела что-нибудь? - шепотом осведомился он. Она кивнула.
   - Машина едет в эту сторону. Я видела огни фар.
   - Ладно, давай посмотрим, кто навещает Напруди Лужу в  столь  позднее
время.
   Они вернулись в дом. Джейк знал, что им следует действовать быстро, и
решил устроить засаду  у  входной  двери.  Потянулись  тревожные  минуты
ожидания.
   Через некоторое время до них донесся  приглушен!  ты  и  шум  мотора.
Дождь уже прекратился окончательно, и  в  наступившей  тишине  они  ясно
услышали хруст гравия под колесами машины. Он затих, и почти  тотчас  же
послышались звуки шагов. Кто-то поднимался по лестнице в дом.
   Раздался стук в дверь. Блисс отворила ее, и в то же мгновение  Джейк,
прыгнув вперед, крепко схватил ночного гостя Маккены и втащил его в дом.
Блисс ногой захлопнула дверь и щелкнула выключателем.
   Вспыхнул свет, и они увидели  перед  собой  китайское  лицо  с  одним
здоровым  глазом.  Другой,  затянутый  молочно-белым  бельмом,  горел  в
отраженном свете, похожий на сердитое зимнее солнце.
 
*** 
 
   - Я не желаю с ним встречаться, - заявил Сойер Сей Ан. - Ни под каким
видом...
   - Но я уже  здесь,  -  возразил  сэр  Джон  Блустоун,  отворяя  дверь
кабинета Эндрю Сойера.
   - Прошу прощения, тай-пэнь, - извиняющимся голосом промолвила Сей Ан,
хмуро уставясь на высокого гвай-ло. - Он застал меня врасплох.
   - Ничего страшного, Сей Ан, - отозвался Сойер.
   - Я послала за охраной.
   Сойер увидел широкую, самодовольную ухмылку на физиономии Блустоуна и
не смог стерпеть ее.
   - Нет-нет, Сей ан. Скажи им, что все в порядке, и отошли их назад,  -
возразил он, хотя это в известном смысле роняло его достоинство в глазах
секретаря.
   Взглянув  на  своего  тай-пэня,  Сей  ан  поняла,  в  сколь  неловком
положении тот оказался и,  не  желая  усугублять  это  положение,  молча
кивнула и закрыла за собой дверь.
   - Присаживайтесь, тай-пэнь, -  с  принужденной  улыбкой  обратился  к
непрошеному гостю Сойер. - Чем обязан столь высокой чести?
   День клонился к вечеру.  Красноватое  солнце  висело  в  небе,  точно
набухший  синяк.  Порт  Виктории  был  забит  разнообразными  кораблями,
начиная  от  древних,  на  вид  весьма  обветшалых  джонок  с   широкими
оранжевыми и красными парусами до сверхновых  сверкающих  крейсеров;  от
грязных барж и  Других  грузовых  судов,  зарегистрированных  в  портах,
разбросанных по всему земному шару, до сверкающих, выкрашенных  в  серый
цвет авианосцев.
   - Из этих окон, - заметил Блустоун, не обращая внимания на Сойера,  -
открывается поистине удивительный вид.  Он  создает  такое  впечатление,
будто ты владеешь всем Гонконгом. - Он отвернулся от окна и все с той же
усмешкой на лице, не спрашивая разрешения, подошел к буфету  и  наполнил
два широких хрустальных бокала. Один из них он поставил  на  стол  перед
Эндрю Сойером,  а  сам  приложился  к  другому.  -  М-м-м,  один  солод.
Превосходный вкус. - Сойер не прикоснулся к своему виски. Он держал руки
перед собой, сцепив их, чтобы унять дрожь, вызванную то ли гневом, то ли
страхом: он сам не мог сказать наверняка.
   -  Не  хотите  выпить,  тай-пэнь?  -  осведомился   Блустоун,   вновь
ухмыльнувшись.  Он  был  одет  в  безупречно   сшитый   легкий   костюм,
ослепительно белую рубашку с золотыми  запонками,  армейский  галстук  и
начищенные до блеска красно-коричневые ботинки.
   - Это что, светский  визит?  -  поинтересовался  Сойер,  окончательно
выведенный из себя наглостью визитера.
   Блустоун улыбнулся своей еще  одной  крошечной  победе  над  заклятым
врагом. Эти  победы,  складываясь  друг  с  Другом,  скоро  должны  были
перерасти в полный триумф.  Заглянув  в  рюмку,  он  взболтнул  янтарную
жидкость.
   - Светский? О нет, тай-пэнь. Боюсь, у меня нет  времени  на  подобные
вещи.
   - Разумеется, нет, - насмешливо отозвался Сойер. - В последнее  время
вы были очень заняты. Не так ли?
   - И именно поэтому вы бы сейчас с большим удовольствием  огрели  меня
чем-нибудь тяжелым по голове, не так ли, тай-пэнь? -  Блустоун  медленно
поднял голову и уставился прямо в  глаза  собеседнику.  -  Однако  я  бы
посоветовал вам вести себя поосторожней.
   - Это угроза? Вы полагаете, что можете испугать меня?
   -  Надо  быть  полным  идиотом,  -  отозвался  Блустоун  с  некоторой
резкостью в голосе,  -  чтобы  не  испугаться  перед  лицом  перспективы
потерять всю свою империю без остатка.
   - Теперь мне ясно, зачем вы явились сюда, - заявил Сойер,  поднимаясь
с кресла  и  терпя  еще  одно  поражение  в  схватке  с  Блустоуном.  Он
почувствовал, что физически не в состоянии взирать на царственную осанку
англичанина  снизу  вверх.  -  Вы  пришли,  чтобы  позлорадствовать.  Вы
думаете, что уже победили, что "Общеазиатская" уже принадлежит вам?
   - А разве нет?
   - Конечно, нет, - твердо ответил Сойер. Блустоун подошел к  столу  и,
наклонившись вперед, навис над ним, похожий на хищную птицу.
   - Уже  сейчас  у  нас  в  кармане  тридцать  восемь  процентов  акций
"Общеазиатской".  Только  за  сегодняшний  день  мы   приобрели   восемь
процентов.  Курс  акций  падает  все  ниже,  а  наши  брокеры   завалены
предложениями об их покупке по той цене, которую мы предлагаем и которая
превышает на добрых десять процентов текущую цену на бирже.  Неужели  ты
полагаешь, что способен остановить лавину, неотвратимо набирающую ход?
   - Убирайся из моего офиса! - взорвался  Сойер.  Его  щеки  пылали  от
гнева. Столь открыто проявлять свои чувства означало еще больше  уронить
достоинство тай-пэня, но Эндрю уже было все равно.
   Блустоун, словно пребывая в задумчивости,  обвел  взглядом  громадный
кабинет.
   - Я всегда мечтал  заполучить  этот  кабинет,  как,  впрочем,  и  все
здание. Его месторасположение выбрано как нельзя более удачно.
   - Это здание принадлежит мне! - рявкнул Сойер. - И до тех  пор,  пока
это так, я запрещаю тебе появляться здесь!
   Он поднял трубку телефона и срочно вызвал охрану.
   - Ну что ж, до тех пор, пока оно принадлежит тебе, это твое право.  -
Блустоун с размаху поставил бокал на стопку  бумаг  в  центре  стола.  -
Однако мы оба знаем, что тебе недолго осталось пользоваться этим правом.
- Он поднес палец к губам и задумчиво промолвил. - Знаешь, мне  кажется,
что  я  знаю,  как  переделать  кабинет,   чтобы   усилить   потрясающее
впечатление от этого восхитительного вида.
   В этот момент в кабинете появились два вооруженных охранника.  Увидев
их, Блустоун сказал:
   - Ладно, я вижу вы заняты, тай-пэнь. У меня тоже немало работы. -  Он
поднял руки. - Все это требует возмещения, сами понимаете, задача не  из
легких. Поэтому, надеюсь, вы извините меня.
   С этими словами он быстро скрылся за дверью.
   - Сэр? - вопросительно промолвил старший из охранников.
   - Ничего, - ответил Эндрю Сойер, закрыв лицо руками. -  К  сожалению,
вы ничего не можете сделать.
 
*** 
 
   Когда Олег  Малюта  вызвал  ее  к  себе  в  кабинет,  Даниэла  охотно
отправилась  к  нему.  Теперь,  когда  она  наконец  освоилась  в  игре,
навязанной им, когда ей удалось просунуть нож  в  щель  между  стальными
пластинами доспехов Малюты и нащупать его слабые места,  она  больше  не
испытывала былого ужаса перед ним.
   Образ чудовищного исполина, превосходящего могуществом  и  коварством
человеческое разумение, померк в ее сознании.
   Однако она ни на мгновение не забывала про оставшийся в его  владении
пистолет  с  отпечатками  ее  пальцев.  Про  снимки  с  изображением  ее
заплаканного лица, сделанные Малютой в ту ночь, когда  он  поймал  ее  в
ловушку, вынудив  убить  Алексея.  И,  самое  главное,  про  фотографии,
запечатлевшие ее в объятиях Михаила Карелина и унижавшие ее любовь - то,
чем она сейчас дорожила больше всего на свете.
   Их надо уничтожить во что бы то ни стало, - размышляла она. - Они  не
имеют право на существование, ибо являются святотатством по отношению  к
Богу и нашему чувству. Эти фотографии не могли идти ни в какое сравнение
с обычной порнографией: непристойные сцены в журналах или на  экране  не
несут истинного чувства, возникающего между партнерами в реальной жизни.
Для того, чтобы оживить их, зрителю или читателю необходимо  включить  в
работу собственное воображение. В крайнем  случае,  они  могут  вызывать
брезгливое отношение, в то время как снимки, на которых обнаженные  тела
Даниэлы и Карелина сплетались в страстных объятиях, производили поистине
потрясающее впечатление, бесстыдно выставляя на всеобщее обозрение нечто
большее, чем человеческую плоть.
   Садовое кольцо было забито машинами, и, спасаясь от выхлопных  газов,
Даниэла подняла стекло в машине. Впрочем, это было даже  к  лучшему.  Ей
хотелось почувствовать себя в одиночестве - шофера, разумеется,  она  не
принимала  в  расчет  -  после  трудного  рабочего   дня,   заполненного
встречами, совещаниями и обсуждениями  нудных  и  утомительных  вопросов
бюджета, штатов, строительства новых корпусов...
   Усталость камнем висела на  ее  душе.  И  причиной  этой  хронической
усталости была не столько отнимающая массу сил и времени работа  и  даже
не изнурительная борьба с Олегом Малютой за выживание, сколько невеселые
размышления  насчет  ситуации,  сложившейся  в  советском  обществе   за
последние   годы.   Некогда   бурно    развивающаяся    система    стала
пробуксовывать, давая один сбой за другим. Вялость и апатия  все  больше
охватывали общество, пораженное страшной раковой опухолью  бюрократизма,
прятавшегося под  идеологической  маской.  Даже  управление  Даниэлы,  в
котором работали лучшие, элитные  кадры  советской  разведки,  казалось,
безнадежно погрязло в серости, скуке и неисправимой тупости.
   Такие мысли мучили Даниэлу, когда ее "Чайка" вкатила через Боровицкие
ворота на  территорию  Кремля,  в  котором  находился  один  из  рабочих
кабинетов Олега Малюты. Ей уже приходилось бывать здесь, и она прекрасно
помнила тяжелые бархатные портьеры, производившие гнетущее  впечатление,
и массивный стол из красного дерева, расположенный  таким  образом,  что
свет из створчатых окон бил в лицо посетителям.
   Даниэла затворила  за  собой  дубовую  дверь  и,  ступая  по  мягкому
дорогому ковру, прошла мимо  двух  обитых  бархатом  кресел  с  высокими
спинками. Со стен на нее смотрели огромные портреты вождей,  выполненные
явно по специальному заказу хозяина кабинета.  Из  приоткрытой  двери  в
дальнем конце комнаты выглядывал угол кожаного дивана.
   Видя, что  Малюта,  сидевший  вполоборота  к  ней,  разговаривает  по
телефону, Даниэла молча подошла к столу и положила на него два конверта.
Их  содержимое  составляла  добытая  информация  о  последних  действиях
Карелина и Геначева.
   Малюта указал ей на кресло,  однако  она  проигнорировала  его  жест.
Обойдя вокруг стола, она поставила  ногу  на  сидение  его  вращающегося
кресла, согнув ее в колене. При этом ее  грубая  форменная  юбка  словно
случайно задралась, открывая бедро.
   Вне себя от гнева и изумления, Малюта замахнулся на нее,  но  Даниэла
схватила его за кисть обеими руками, прежде чем он успел ударить ее.  Он
открыл рот, собираясь что-то  сказать,  но  промолчал,  увидев  ее  лицо
совсем близко от себя. Их взгляды встретились, и Даниэла с  безошибочной
ясностью разглядела слабость  и  уязвимость,  тщательно  спрятанные  под
внешне грозным фасадом его внешности. Как и все мужчины, в глубине  души
он оставался ребенком, маленьким и беззащитным.
   Преодолевая его не слишком уверенное сопротивление, Даниэла заставила
Малюту опустить руку и засунула ее себе под юбку.
   - Ты ведь хочешь этого, - прошипела она, словно рассерженная змея.  -
Но ты просто боишься, что Ореанда накажет тебя за это. Не так ли, Олег?
   - Не зови меня так здесь.
   Его лицо побагровело. Он с такой силой сжал в руке телефонную трубку,
что она едва не треснула.
   - Повесь трубку, Олег.
   - Я же сказал тебе...
   Еще крепче стиснув его руку, Даниэла пропихнула ее  дальше,  так  что
его пальцы погрузились в густой лес волос между ее  бедер.  Почувствовав
дрожь, охватившую его, она оттолкнула его руку, но не выпустила ее.
   Мозг Малюты пылал, охваченный пламенем возбуждения. Сквозь это зарево
перед ним проступал облик Ореанды. Ее полный, чувственный рот  открылся.
Она что-то говорила ему, но он не слышал, а скорее ощущал ее слова.  Они
падали, точно капли росы, на его зажатые в ладонях Даниэлы пальцы.
   Высунув язык, Малюта провел ими по пересохшим губам.  Теперь  он  уже
дрожал всем телом.
   - Ты хочешь этого, Олег, - повторила она вкрадчивым шепотом.
   - Только не здесь, - прохрипел он. - Не сейчас.
   - Нет, именно здесь, сейчас. Она приблизила губы к его уху.
   - Нет! - воскликнул он, поднимаясь из кресла. Однако