поспешившими окрестить  его  "маргариновым
коммунистом".
   Чжилинь первым понял причины беспокойства  Москвы  по  поводу  курса,
взятого китайскими коммунистами. Особенно личное  недовольство  Сталина,
главнокомандующего с железными кулаками, способного за  версту  отличить
подлинно сильного лидера от слабого. Чжилинь  твердо  верил  в  то,  что
Москва  боится  Мао.  Не  только  как  человека,  олицетворяющего  иной,
отличный от советского путь к коммунизму, но и его самого как личность.
   Сталин, по мнению Чжилиня, хорошенько присмотрелся к Мао и  разглядел
в нем то, чего не смогли увидеть другие, а именно - многие  из  качеств,
благодаря которым он сам достиг столь небывалой степени могущества.
   Советские   руководители   называли   Мао   и   его    последователей
"маргариновыми  коммунистами",  ибо  те,  готовя  и  проводя  революцию,
опирались  почти  исключительно  на  крестьянские   массы,   а   не   на
пролетариат, как того требовало учение Карла Маркса.
   Мао принял насмешку близко к  сердцу.  И  как  ни  старался  Чжилинь,
говоря, что оскорбление это нелепо и смехотворно, он не мог  переубедить
вождя.
   - Китай -  уникальная  страна,  -  утверждал  Чжилинь.  -  Это  земля
крестьян, внутреннюю сущность которых  Маркс  не  мог  даже  представить
себе, не говоря уже о том, чтобы указать, как  укротить  ее.  И  тем  не
менее нам это удалось, Мао тон ши. Разве  одного  этого  не  достаточно,
чтобы понять всю лживость домыслов Сталина?
   Мао же в ответ только качал головой.
   - Нет, ты ошибаешься, Ши тон ши. Как ни горько признавать мне это, но
Сталин и Молотов  правы.  Наша  революция  -  подлинно  коммунистическая
революция - должна была осуществляться пролетариатом.
   - Москва просто старается  затравить  нас.  Вот  и  все,  -  возражал
Чжилинь.
   - Не спорь! Да, мы аграрная  страна,  с  этим  ничего  не  поделаешь.
Однако для того, чтобы выжить  в  грядущих  десятилетиях,  мы  не  можем
позволить, чтобы она и дальше оставалась такой. Чтобы  наша  разваленная
экономика ожила и встала на путь, ведущий к процветанию, нам  необходимо
провести  индустриализацию.  И  в  процессе  индустриализации  мы  будем
создавать свой собственный пролетариат. Неужели ты думаешь, Ши  тон  ши,
что нам не придется  провести  свою  экономику  через  капиталистическую
фазу, чтобы достичь необходимого уровня ее эффективности? Раз так, то  у
нас должна быть полная уверенность, что  мы  сумеем  добиться  появления
этого нового класса. Именно пролетарии, а не вырождающееся крестьянство,
должны будут стать нашей главной опорой в пятидесятых.
   В этом деле помощь Америки может стать поистине бесценной.  Только  у
американцев есть средства, необходимые нам, чтобы встать на ноги. Смогут
ли русские, только-только  приходящие  в  себя  после  столь  тяжелой  и
разрушительной войны,  оказать  нам  достаточную  финансовую  поддержку?
Маловероятно!
   Да, почтенный Ши тон ши, единственно,  на  кого  мы  можем  возлагать
надежды, так это на Америку.
   Это был тот случай, когда оценки Мао вполне соответствовали реальному
положению дел. К  тому  же  подобное  сотрудничество  имело  неоспоримые
выгоды и для Соединенных Штатов. В то время  (то  есть  в  самый  разгар
гражданской войны)  честная  и  сбалансированная  политика  в  отношении
враждующих сторон открыла бы для американцев  массу  новых  возможностей
уже в ближайшем будущем. К тому же она помогла бы им обрести партнера  в
лице народа одной из ключевых стран Азии.
   Однако владельцы крупных состояний, промышленники и банкиры на дух не
переносили  любую  форму  того,  что  они   именовали   не   иначе   как
"коммунистическая зараза". И, напротив, в лице генералиссимуса Чана  они
видели человека в известном смысле сродни им самим и все как  один  были
уверены, что  он  станет  надежным  бастионом  на  пути  распространения
"красной  чумы".  Они  оказались  слепыми  в  отношении  политических  и
социальных перемен, потрясавших Китай. Они не видели и не могли  увидеть
то,  что  давным-давно   понял   Чжилинь:   объединение   под   знаменем
коммунистической идеи являлось единственно разумным и приемлемым выходом
для столь обширной и, справедливо говоря, бедной страны, как Китай.
   Таким образом, слепота  и  предубежденность  капиталистов-магнатов  и
политиков привели к тому, что американская помощь текла  обильной  рекой
исключительно в руки генералиссимуса Чана.  Так  было  в  начале  войны,
когда грузы для националистической армии доставлялись прямиком из Штатов
по морю и по воздуху. Так было и потом. Даже в период  действия  эмбарго
на поставки военного имущества в Китай с августа 1946 года по  май  1947
тысячи  тонн  вооружений  и  боеприпасов,   хранившихся   на   китайской
территории под охраной американских солдат, тайно  передавались  частям,
верным генералиссимусу.
   Соединенные Штаты не оставили выбора Мао  Цзэдуну,  ив  декабре  1949
года  он  отправился  в  Москву,  где  вместе   со   Сталиным   подписал
китайско-советский договор  о  дружбе  и  сотрудничестве.  Так  решилась
судьба Китая на предстоящие десятилетия. С того момента Америка потеряла
всякое влияние на формирование его политики и была  вынуждена  наблюдать
со стороны за развитием ситуации в Азии. Западу, упустившему драгоценный
шанс, долгие годы  пришлось  ограничиваться  на  Дальнем  Востоке  чисто
военной политикой сдерживания.
   Памятуя о роли, сыгранной Хуайшань Ханом  в  Чунцине,  и  последующих
событиях, не приходится удивляться  тому,  что  Чжилинь  как-то  однажды
привез его на встречу  с  Ло  Чжуй  Цинем.  Ло  в  то  время  возглавлял
министерство   общественной   безопасности.   Его    обязанности    были
разнообразны и многочисленны.
   Тому,  что  Хуайшань  Хан  обладает  значительным  опытом  в  области
"безопасности" - а проще говоря, шпионажа, - Чжилинь и другие  ближайшие
соратники  Мао  получили   достаточно   несомненных   доказательств   на
протяжении последних лет войны. Теперь предстояло поставить этот опыт на
службу стране в мирное время.
   Встреча состоялась примерно тогда же, когда Мао возвратился из своего
продолжительного паломничества в Москву, и время было выбрано отнюдь  не
случайно.
   На протяжении нескольких месяцев  после  нее,  несмотря  на  то,  что
Хуайшань Хан жил буквально по соседству с Чжилинем, двое друзей виделись
нечасто.
   Мао вернулся из поездки со смешанными результатами. По крайней  мере,
у Чжилиня сложилось именно такое впечатление.
   - Именно поэтому, - сказал Мао, - я и не взял тебя с собой туда. Если
и есть что-то, в чем ты плохо разбираешься, так это Россия. Со мной было
то же самое в отношении американцев, но теперь с этим  покончено  раз  и
навсегда. Ты был совершенно прав на их счет. Что же касается русских, то
раз Америка наотрез отказалась иметь с  нами  дело,  приходится  черпать
необходимые средства из любого доступного источника.
   Тем не менее "черпать необходимые средства" предстояло не совсем так,
как  надеялся  Мао.  Сталин   согласился   предоставить   Китаю   сумму,
эквивалентную тремстам миллионам долларов. Беда, однако,  заключалась  в
том, что деньги, по крайней мере отчасти, давались в виде кредитов, а не
прямой ссуды. Это в свою очередь означало, что Китай оказывался довольно
тесно привязанным к  советской  экономике:  промышленности,  технологии,
сырью и специалистам.
   Это, как поведал в приватной  беседе  Чжилиню  удрученный  Мао,  было
максимум того, чего он смог добиться.
   - Сталин по-прежнему не доверяет нам, - говорил он. - Он столько  раз
вспоминал имя Тито и его "пародию" - это слово, которое употребил Сталин
- на "социалистическое государство", что я сбился со счета.  Он  походил
на заевшую пластинку. Наша позиция  на  переговорах  была  исключительно
слабой, - сокрушенно продолжал он. - В конце концов, русские так же, как
и американцы, призывали  нас  в  свое  время  к  созданию  коалиционного
правительства. Вступив в гражданскую  войну,  мы  пошли  наперекор  всем
указаниям Москвы. "Как вы можете ожидать, что я стану верить  вам  после
всего этого?" - сказал мне Сталин тоном обеспокоенного дядюшки.
   Чжилиня, в отличие от Мао, итоги переговоров  нисколько  не  удивили,
однако он промолчал. Зная его предубежденность в отношении Советов,  Мао
не стал бы даже слушать его. Чжилинь нисколько не сомневался, что,  если
бы Мао удалось предоставить самые убедительные доказательства вины  Чана
в разжигании войны, Сталин все равно предложил бы  ему  только  кредиты,
придумав иной предлог.
   После продолжительной трапезы в резиденции Мао, за все время  которой
они не обменялись и парой слов,  Мао  показал  Чжилиню  свой  сад.  День
выдался морозным и безветренным. Жемчужная снежная пыль  осыпала  землю,
гася все звуки.
   Мао сильнее запахнул пальто.
   - Когда я был  в  Москве,  к  северу  от  города  прошел  невероятный
снегопад. Сугробы доходили до  пятнадцати  футов  в  высоту.  Ты  только
представь себе, Ши тон ши!
   Чжилинь вновь промолчал. Его сердце  забилось  быстрее  от  недоброго
предчувствия. Мао не стал бы зря тащить его из дома  на  улицу  в  такой
холод. Значит, он собирался  сообщить  своему  верному  советнику  нечто
такое, что должно было остаться между ними двоими. Но вот что?
   - Есть еще одна проблема, - наконец заговорил  Мао.  Его  взгляд  был
устремлен в глубину  темного  сада,  обнесенного  чернеющей  в  сумерках
изгородью, буйно заросшей плющом. Нужды революции отодвинули, по крайней
мере временно, на второй план все остальные заботы. - Сталин говорил  со
мной еще на одну тему. О Корее. - Мао  сделал  небольшую  паузу,  словно
запнувшись.
   - Северокорейские коммунисты при поддержке Москвы собираются  напасть
на южан.
   - Как скоро?
   - В июне.
   Чжилинь понял все сразу.
   - Это означает, что будет война.
   Мао молча кивнул. На его лице была написана великая грусть.
   - Наш бедный народ. Он только начал отходить от войны, длившейся  так
долго.
   - Значит, Сталин не оставил вам выбора.
   Мао повернулся к Чжилиню.
   - Никакого, - ответил он и зашагал к дому.
 
*** 
 
   - Я нашел ее!
   Чжилинь оторвался от бумаг,  которые  сосредоточенно  изучал  уже  на
протяжении нескольких часов, и поднял голову. Стремительно ворвавшийся в
кабинет Хуайшань Хан стоял перед ним. Новенькая  форма  плотно  облегала
его тощую фигуру.
   - Мой друг, я нашел ее!
   Худое, обычно неподвижное лицо его точно преобразилось и ожило.
   Чжилинь перевел взгляд на человека, замешкавшегося в дверях.
   Хуайшань Хан нетерпеливо махнул рукой.
   - Заходи, Сеньлинь! Хао чжио хуо! Ну же!
   Женщина, вошедшая наконец в кабинет, по всей  видимости  и  без  того
никогда  не  отличавшаяся  полнотой,  находилась  на  грани  физического
истощения. Ее изможденное лицо носило следы  прежней  красоты.  Судя  по
землистому оттенку кожи на щеках, ее  здоровье  находилось  в  плачевном
состоянии. В огромных, широко расставленных  светящихся  глазах  застыло
испуганное выражение.  Она  беспрестанно  моргала,  очевидно  вследствие
необычайного беспокойства и робости.
   Легонько подталкивая  в  спину,  Хуайшань  Хан  заставил  ступить  ее
несколько шагов вперед. От внимательного взгляда Чжилиня не ускользнуло,
как она вздрогнула, попытавшись скрыть это.
   - Знакомься, Ши тон  ши,  -  провозгласил  Хуайшань  Хан  с  оттенком
какой-то особенной гордости. - Это моя жена, Сунь Сеньлинь.
   -  Твоя  жена?  -  Чжилинь  был  настолько  потрясен,  что,  забыв  о
самообладании, позволил себе открыто выразить  изумление  в  присутствии
других.
   Стараясь скрыть это, он  отвесил  легкий  поклон.  В  ответ  на  этот
традиционный  знак  вежливости  на  измученном  лице   молодой   женщины
появилась бледная тень улыбки.
   - Вы себя хорошо чувствуете, Сеньлинь? - спросил Чжилинь.
   - Разумеется, она чувствует себя хорошо, - ответил  за  нее  Хуайшань
Хан. Он произнес эти слова, пожалуй, чуть громче, чем  следовало  бы.  -
Или уж, во всяком случае, она скоро будет  в  полном  порядке,  когда  я
отвезу ее в больницу. С ней ничего страшного.
   Чжилинь предложил женщине  свое  кресло.  Сквозь  маску  бледности  и
страданий он сумел разглядеть, что она молода: лет  на  двадцать  моложе
Хуайшань Хана. С признательностью взглянув на Чжилиня, она села, и сразу
же напряженные черты ее лица смягчились.
   Чжилинь  налил  ей  чаю.  Она  взяла  чашку  в  обе   ладони,   точно
вознамерилась  вобрать  в  себя  все  тепло  крошечного  сосуда.  Качнув
головой, она пробормотала слова  благодарности  и  стала  пить  с  такой
жадностью, как будто уже давно не пробовала приличного чая.
   Чжилинь вопросительно посмотрел на друга. Хуайшань Хан пожал плечами,
промолвив:
   - Она была в плену у коммунистов.
   - Ты говоришь, в плену?
   - Их командир слышал обо мне. Как же, известный националист,  а?  Вот
чем я был для всех, кроме тебя и Мао тон ши, - Хуайшань Хан  сопровождал
свои слова оживленными жестами. - В  конце  концов,  они  видели  в  ней
врага, потому что  она  -  моя  жена.  Жена  Хуайшань  Хана,  полковника
националистической армии. Я думаю, что они пытали ее,  хотя  она  упорно
отказывается говорить об этом, По правде сказать, мне приходится клещами
вытягивать из нее каждое слово.
   - Я  и  не  знал,  что  ты  женат,  -  заметил  Чжилинь,  ужаснувшись
жестокости людей, бывших его соратниками.
   Впрочем, особо удивляться не приходилось. Он достаточно нагляделся на
горькие последствия кровавой и беспощадной войны. Тем не менее вид этого
несчастного, ни  в  чем  не  повинного  создания,  попавшего  в  жернова
кошмарной мельницы, подействовал на Чжилиня сильнее обычного.
   Быть может, виной тому стала вопиющая несправедливость случившегося с
Сеньлинь,  символизировавшая  собой  безумие,  которое  толкало   мирных
крестьян с оружием в руках подниматься  на  своих  братьев,  но  Чжилинь
внезапно осознал,  в  какой  чудовищной  игре  он  принимал  участие  по
собственной воле.
   - Если бы ты сказал мне, - беспомощно промолвил он, - то я бы  послал
людей, которые бы проследили за тем, чтобы с ней ничего не случилось.
   Хуайшань Хан отвернулся.
   - В то время я не мог думать о ней, Ши тон ши. Я  должен  был  делать
свое дело. Я вел слишком опасную игру. Все мои мысли сосредоточились  на
том, как бы не оступиться в темном туннеле, по  которому  я  продвигался
шаг за шагом, повинуясь воле твоей и Мао тон ши. - Он снова взглянул  на
Чжилиня. - Принимая во внимание твои личные обстоятельства, я думаю,  ты
один из немногих, кто в состоянии понять меня.
   Хуайшань  Хан  произнес   последнюю   фразу   в   качестве   обычного
комплимента, доказывавшего глубину и искренность их дружбы,  однако  его
слова поразили Чжилиня в самое сердце.  Не  столько  они  сами,  сколько
горькая правда, заключавшаяся в них. Он отказался от Афины и  маленького
Джейка так же, как и от своей любовницы Шен Ли и  их  ребенка,  который,
повзрослев, принял имя Ничирена. Отказался во имя своего  дела,  во  имя
настоящего и будущего Китая. Пожертвовав всем, что он имел,  он  целиком
отдался служению своему народу.
   Взглянув на друга, он  опять  обратил  внимание  на  его  непривычный
наряд.
   - Что это за форма на тебе? Я не узнаю ее.
   - Это форма Службы общественной безопасности,  -  в  голосе  Хуайшань
Хана опять появились нотки гордости. - Ло Чжуй  Цинь  поставил  меня  во
главе пекинского окружного управления.
   - Тайная полиция, - задумчиво пробормотал Чжилинь.
   - Благодаря  этому,  мой  друг,  я  и  нашел  Сеньлинь.  Наша  Служба
общественной безопасности крепнет и  набирает  силу  с  каждым  днем.  Я
послал наших людей на поиски, и они нашли ее. - Он повернулся к жене,  и
его голос изменился. - Сеньлинь! Нам пора идти.
   Чжилинь перевел взгляд на женщину. Та встала, отдала ему пустую чашку
и сдержанно поклонилась.
   После ухода неожиданных гостей он вернулся за свой  письменный  стол.
Колонки иероглифов, выведенных на бумаге аккуратным, красивым  почерком,
разбегались у него перед глазами. Он пытался сконцентрироваться на  них,
но тщетно. Вместо них перед его глазами стояли руки  Сеньлинь,  держащие
белую фарфоровую чашку: длинные, узкие ладони,  заканчивающиеся  тонкими
пальцами, такие нежные, белые, точно посыпанные пудрой. Лишь сломанные и
обкусанные до основания ногти  несколько  смазывали  впечатление  от  их
необыкновенной красоты.
 
*** 
 
   В следующий раз, когда они встретились, ее ногти уже успели  отрасти,
и было заметно, что над  ними  трудился  мастер  своего  дела.  Покрытые
лаком, они блестели и при этом были изогнуты изящной дугой.
   - Не знаю, что мне делать с ней, - признался другу Хуайшань  Хан.  Он
вместе с женой пришел в гости к Чжилиню на званый обед. Оставив женщин -
Чжилинь пригласил в гости свою знакомую и в придачу  еще  одну  семейную
пару,  дабы  избежать  числа  четыре,  несчастливого  в  соответствии  с
китайскими традициями, - мужчины удобно разместились в кабинете.  Третья
пара, оставившая дома грудного младенца, ушла довольно рано.
   - В чем дело?
   Хуайшань Хан курил сигарету советского производства. Он имел привычку
постукивать сигаретой о край пепельницы,  даже  когда  на  ней  не  было
лишнего пепла. Возможно, все дело было в  избытке  энергии,  от  которой
чересчур беспокойный (по мнению Чжилиня) Хан избавлялся лишь у  себя  на
работе. В промежутках между заданиями или когда ему на дому  приходилось
ковыряться с нудными  бумагами,  выносить  его  присутствие  становилось
нелегко. Так было и теперь.
   Нервным движением вскочив с кресла, он стал расхаживать взад и вперед
по темно-бордовому ковру.
   - Дело в Сеньлинь.  Если  быть  откровенным,  то  это  совсем  не  та
женщина, которую я оставил дома, уходя на войну.
   - Ей пришлось многое пережить, - возразил Чжилинь. - Почему бы  тебе,
набравшись терпения, не подождать, пока она вновь не станет  собой?  Дай
ей время забыть о своих невзгодах.
   - Время! - Хуайшань Хан негодующе фыркнул. - У меня  нет  времени.  У
меня уже накопилась целая куча дел, моя голова забита работой. И работой
не пустяковой, уверяю тебя! А эта  постоянная  нервотрепка  дома  мешает
мне.
   - М-м-м... Что ты имеешь в виду?
   - Я имею в виду докторов. Анализы, обследования, осмотры и  еще  один
Будда знает что!.. - речь Хуайшань Хана от злости  и  раздражения  стала
отрывистой.
   Все это время он продолжал метаться по комнате, точно тигр,  запертый
в клетке.
   - И что же у нее находят? - поинтересовался Чжилинь.
   - Понятия не имею.
   - Ладно, но скажи хоть,  какого  рода  ее  болезнь?  Медицинская  или
психологическая?
   Хуайшань Хан выпустил изо рта большое облако дыма, зашипев при  этом,
что сделало его еще больше похожим на дракона.
   - Это никому не известно. Врачи не могут мне  сказать  ровным  счетом
ничего.  Они  испробовали  все  средства.   Иглоукалывание,   мануальную
терапию, травы... Полный перечень займет весь вечер.
   - И что же Сеньлинь?
   - Ты сам видел ее сегодня за столом. Она не ела вообще  ничего.  Тебе
это не кажется странным?
   - Она не была голодна. Хуайшань Хан воздел руки к небу.
   - О Будда! Она никогда не бывает голодна! Она только пьет чай. И все.
   - Она все больше теряет в весе.
   - Что? - Хуайшань Хан пыхтел, точно паровоз. - О да, еще бы! Да и как
может быть иначе?
   - Когда я впервые увидел ее, она уже была чересчур худой.
   - Вот именно чересчур.
   - Значит, исходя из того, что ты только что говорил, она  уже  должна
была умереть.
   Хуайшань Хан, остановившись  на  мгновение,  пристально  взглянул  на
Чжилиня.
   - Однако она жива. Быть может, врачи пытаются найти этому объяснение.
   - Что бы они там ни пытались найти, -  фыркнул  Хуайшань  Хан,  вновь
срываясь с места, - они до сих пор так ничего  и  не  нашли.  Между  тем
время не терпит.
   - Почему?
   -  Потому  что  я  получил  от  Ло  тон  ши  задание   исключительной
политичес