предпочтут  не
трогать меня. Известный враг менее опасен, чем неизвестный. Я уже  обвел
их вокруг пальца в случае с "Южноазиатской".
   -  О  да,  -  согласилась  Неон  Чоу.  -  Как  я  уже  говорила,  они
подозревают, что за комбинацией со снятием денег со счетов стоишь ты.
   - Ничего страшного, -  рассеянно  ответил  он,  продолжая  обдумывать
детали плана, созревшего у него в голове.
   Благодаря этим подозрениям, - весело размышлял он, - они  решат,  что
комбинация  с  "Южноазиатской"  и   составляет   суть   моего   замысла,
направленного против них.
   Он еще раз прокрутил в голове все детали.
   - Слушай меня внимательно, - наконец произнес он.
   - Я знаю, что надо сделать. Если, используя тот факт,  что  ты  якобы
следишь за мной, я смогу им внушить кое-какие ложные соображения,  то  у
меня в руках  окажется  все,  чтобы  раздавить  "Общеазиатскую  торговую
корпорацию" и все, что стоит за ней.
   - Это еще не все.
   - Ты узнала, кто прикончил Ши Чжилиня?
   - Забудь об этом, - быстро ответила она. -  Старика  убила  банда  из
якудзы. Конкуренты друга Джейка, я не помню его имени. - Она допила вино
и отставила в сторону пустой стакан. - То, что я хочу  рассказать  тебе,
гораздо серьезней. Когда Цунь Три Клятвы повел меня в  ресторан  на  мой
день рождения, я навела его на разговор об  йуань-хуане.  Так  вот.  Они
ставят перед  собой  цель  связать  каким-то  образом  воедино  интересы
некоторых местных тай-пэней и коммунистического Китая.
   На лице Блустоуна появилось изумленное выражение.
   - Что ты сказала? Гонконг и Пекин вступят в тайный сговор?
   - Да.
   - Этого не может быть! Даже когда Китай получит полный  контроль  над
Гонконгом  в  2047  году,  здешние   воротилы   будут   драться   против
коммунистических перемен до последнего вздоха.
   - Насколько мне известно, - возразила Неон  Чоу,  -  коммунистические
перемены не будут  угрожать  Гонконгу.  Вместо  этого  возникнет  единый
Китай. С единой политической системой, с общей экономической системой.
   И эта система, вне всяких сомнений, не будет иметь никакого отношения
к коммунистическим идеям.
   Все это уже было известно Блустоуну. Однако  для  большей  надежности
всегда, если есть возможность, следует сверять информацию, полученную из
разных, а главное, совершенно независимых источников. Блустоуну  не  раз
приходилось убеждаться в ценности  этой  идеи,  вкушенной  ему  Даниэлой
Воркутой.
   Разведка, - думал Блустоун, пристально глядя на Неон Чоу, - это  игра
не для любителей. Тут выживают только закаленные профессионалы.
 
*** 
 
   Лишенная всяких представлений о времени, Ци Линь  плыла  по  течению,
направляемая умелой рукой. Полковник Ху хорошо знал свое дело.
   Чжинь Канши предупреждал  его,  каким  неподатливым  может  оказаться
разум этой девушки. Ее разум и воля. Было совершенно очевидно,  что  она
обладает исключительным  ки.  Тому,  кто  захочет  преуспеть  в  решении
своеобразной и запутанной задачи перестройки чужого сознания, прежде чем
применять любой метод, необходимо ясно  представлять  себе  величину  ки
подопечного. Ибо это самое ки способно поставить все с ног на голову.
   Полковник Ху в свое время наблюдал сколько угодно подобных случаев  в
Камбодже. Занимавшиеся перестройкой сознания красные  кхмеры,  в  помощь
которым его туда прислали, практиковали весьма грубые и  не  продуманные
как следует методы. С такими людьми было очень трудно иметь дело, и  все
закончилось тем, что полковник  Ху  просто  перестал  помогать  им  даже
советами. С фанатиками нельзя беседовать. Им можно только рассказывать в
расчете на то, что они, быть может, выслушают тебя.
   Пробыв в Камбодже достаточно долго, полковник Ху исполнился презрения
к красным кхмерам. Правда, это не помешало ему кое-чему у них поучиться,
поскольку некоторые  их  методы  оказались  на  удивление  эффективными.
Однако  каждая  минута,  проведенная  в  этой  залитой  кровью   стране,
усиливала его ненависть к союзникам.
   Если говорить совсем начистоту (сам полковник Ху  вспоминал  об  этом
постыдном  и  отвратительном  факте  только  иногда  по  ночам,   когда,
запершись от всех,  напивался  вдрызг),  то  следует  признать,  что  он
испытывал настоящий ужас перед красными кхмерами. Для него они, по  сути
дела, ничем не отличались от роботов, если иметь в  виду  разум,  точнее
говоря, его отсутствие. Они были запрограммированы точно так же,  как  и
их  несчастные  жертвы.  Разумеется,  полковнику  Ху  в  жизни  пришлось
повидать "немало и других фанатиков: Китай в свое  время  "славился"  на
весь  мир  идеологическим  фанатизмом  своих  граждан.  Однако  то  были
цветочки по сравнению с тем, что ему довелось наблюдать в Камбодже.
   В его сознании животное варварство красных  кхмеров  было  неразрывно
связано со смрадом горящего человеческого мяса  и  паленых  волос.  Этот
запах преследовал его в Камбодже буквально на каждом шагу.  Со  временем
полковник Ху привык к нему, как привык к жизни среди злобных дикарей.
   Впрочем, находясь в Камбодже, он очень много пил, стараясь избавиться
от чувств, внушенных ему этими  чудовищами  в  обличье  людей.  Отслужив
положенный срок, он вернулся домой и, улучив  момент,  когда  поблизости
никого не было, опустился на колени и поцеловал землю родного Китая.
   Он продолжал  пить,  чтобы  забыть  увиденное,  но  память  оказалась
живуча. Далее чудовищные дозы алкоголя не могли прогнать страх,  глубоко
засевший в подсознании полковника Ху. Лишь когда  он  засыпал  -  обычно
незадолго до рассвета, -  его  измученный  рассудок  получал  передышку.
Однако  наступало  утро,  и  рой  воспоминаний,  похожих   на   злобных,
завывающих демонов, с Новой силой набрасывался на него.
   Не  раз  во  время  особо  мучительных  приступов  у  полковника   Ху
появлялось желание покончить с собой,  убив  тем  самым  и  свой  страх,
однако вместо этого  он  только  ожесточался  еще  больше  и  с  головой
окунался в работу. В настоящий момент его  работой  являлось  прочищение
мозгов Ци Линь.
   Эта задача была отнюдь не простой. Имея дело с  девушкой,  полковнику
Ху приходилось решать целый ряд непривычных (если не сказать  небывалых)
и поначалу сбивающих с толку проблем. Впрочем, ему это  даже  нравилось.
Чем труднее оказывался объект, тем больше внимания и сил приходилось ему
уделять. Это, в свою очередь, означало, что хотя бы днем  полковник  мог
вздохнуть посвободнее.
   Поэтому он испытывал панический ужас перед ночью... В одну  из  таких
ночей полковник Ху по обыкновению был в одиночестве. Его подчиненные уже
спали, и Хуайшань Хан, проведший целый день  с  ним  и  его  подопечной,
отбыл восвояси. В который раз он  остался  один  на  один  с  промозглым
мраком за окном. Ночь была полна шорохов  звериных  лап  и  шума  ветра,
похожего на отзвуки отдаленных  голосов...  голосов  умерших,  проклятых
людей. Полковник Ху поежился и потянулся за бутылкой.
   Он частенько обходился без стакана, замедлявшего течение  целительной
струи.
   В эту ночь, когда  порывы  ветра  швыряли  в  окна  пригоршни  песка,
принесенного из пустыни Гоби, полковник Ху пребывал в состоянии, близком
к апатии. Он не смел  притронуться  к  бутылке,  пока  старый,  горбатый
Хуайшань Хан был здесь. Однако Хана давно уже след простыл, а  бессонные
часы тянулись удручающе медленно, поэтому полковник Ху вспомнил про свое
лекарство. Он судорожно ухватился  за  горлышко  почти  пустой  бутылки.
Отчаяние,  охватившее  его,  было  сравнимо  разве  что   с   чувствами,
переживаемыми тонущим человеком.
   На  подстриженных  коротким  ежиком   волосах   полковника   блестели
крошечные капельки пота. Перед  его  затуманившимся  взором  маршировали
бесконечные ряды грозных призраков.
   Он  лежал  босым  и,  казалось,  чувствовал  под  ногами   хлюпающую,
пузырящуюся, чавкающую  жижу  -  отвратительную  смесь  грязи,  крови  и
гниющих потрохов, столь хорошо знакомую ему по Камбодже. Там, куда бы он
ни шел, он всюду наталкивался на это месиво, так что в конце концов стал
сомневаться, остался ли во всей стране  хоть  один  клочок  незагаженной
земли. Мерзкая жижа растекалась по долинам, полям, берегам озер, подобно
лаве, извергаемой из чудовищного вулкана.
   Полковник Ху вздрогнул и принялся икать. Он пробормотал  вслух  нечто
столь нечленораздельное, что даже сам не смог разобрать.
   Потом он поднял глаза и увидел Ци Линь, стоявшую в двери. Позади  нее
начинался непроницаемый мрак. На его фоне Ци Линь выглядела еще меньше и
походила на тощую, вечно голодную уличную бродяжку.
   - Разве Хуайшань Хан уже уехал?
   - Что ты делаешь здесь? - вместо ответа осведомился полковник.
   Его язык слегка заплетался.
   - Мне приснилась... - дрожащий голосок Ци  Линь  оборвался.  Она  вся
была такой юной, такой...
   - Что?
   - Жизнь. Настоящая жизнь.
   Полковник Ху подумал о том, какие сны являлись бы  ему,  если  бы  не
забвение, даруемое алкоголем. Он снова вздрогнул и судорожно сглотнул.
   Он поднял руку и, с удивлением обнаружив, что в ней  все  еще  зажата
бутылка, вяло помахал девушке, добавив:
   - Заходи.
   Охрана была расставлена по всему  периметру,  но  у  комнаты  девушки
никто не дежурил.
   - Садись.
   Ци Линь присела на край  бамбукового  дивана.  Маленькая  и  хрупкая,
словно птичка, она, не  отрываясь,  смотрела  на  полковника  Ху  своими
огромными, темными, загадочными глазами. Странные это были глаза: что-то
в их черной глубине неудержимо влекло к себе полковника  с  того  самого
дня, когда он впервые увидел девушку. В них горел несомненный ум и нечто
еще, не имеющее названия. Да, несомненно, это были китайские  глаза.  Но
не только. Они  имели  определенное  сходство  с  глазами  европейца,  и
полковник Ху знал, почему это так.
   Вот и сейчас он снова попал в плен этих глаз. Их  взгляд  проникал  в
его  душу  сквозь  завесу  пьяного  отупения,  подобно   лучам   солнца,
пробивающим пелену утреннего тумана.
   - Расскажи мне свой сон, - промолвил полковник.
   - Мне приснился город, - послушно начала Ци Линь. -  Огромный  город,
похожий на улей. Он стоял на холме... Вернее, на многих холмах, и оттого
ни одна из  его  улиц  не  была  ровной.  Ни  одна.  Они  поднимались  и
опускались, подобно океанским валам. И это было очень странно.
   - Что именно показалось тебе странным?
   - Там я чувствовала себя совсем как дома,  -  продолжала  Ци  Линь  с
легким удивлением  в  голосе.  -  Я  не  понимаю,  как  такое  оказалось
возможным. Я знаю джунгли. Я жила там. И там я чувствую  себя  дома.  Вы
сами мне время от времени говорили об этом.
   - Верно.
   - Значит, город...
   - Город - всего лишь сон.
   - Однако он выглядел совсем как настоящий. Я видела все до мельчайших
подробностей... Улицы, дома, магазины... Даже людей.
   - Каких людей? - полковник Ху выпрямился. Проведя ладонью по затылку,
он вытер руку о штаны.
   - Не знаю.
   - Но ведь ты сказала, что видела все до мельчайших подробностей.
   - Да, видела.
   - Тогда опиши мне этих людей.
   - Не могу.
   - Нет, можешь.
   Ци Линь от неожиданности вскрикнула: ее  глаза  наполнились  страхом.
Какая жалость, - подумал полковник Ху. - Гак они совершенно теряют  свой
удивительный  блеск.  Подернувшись   мутной   пленкой,   глаза   девушки
действительно лишились своей неповторимости.
   - Нет!
   - Рассказывай!
   - Не могу!
   - Рассказывай! - полковник Ху вдруг понял, что он перешел на крик.
   Крепко схватив девушку, он с силой тряс ее. Он задыхался  от  ярости,
ибо заунывный, похоронный вой проклятых призраков стоял у него в ушах.
   Захлебывающаяся  от  слез  Ци  Линь  походила  на  нежный   стебелек,
согнувшийся перед ураганом.
   - О Будда! - вырывалось из ее дрожащих губ. - Будда, защити меня!
   Взбешенный окончательно, полковник Ху затряс ее с удвоенной силой.
   - Не смей взывать к Будде! Это запрещено! Категорически запрещено!
   Ослепленная, оглушенная Ци Линь поперхнулась и  стала  ловить  воздух
ртом. Она почувствовала себя во власти сил, куда  более  могущественных,
чем она, угрожавших самим основам новой жизни, к  которой  ее  приучили.
Это означало возврат к боли, ужасной, острой, раскатывающейся  по  всему
телу, боли, за которой таилась чернота, внушавшая девушке  непреодолимый
ужас.
   Ци Линь отчаянно сопротивлялась. Полковник с такой силой тряс ее, что
она билась грудью о его грудь, а ее слезы чертили полосы по  его  щекам,
попадая ему в глаза и на губы.
   Полковник Ху чувствовал тепло ее тела. Дрожь девушки передалась  ему,
и, совершенно не задумываясь, что делает, он обнял Ци Линь и прижал ее к
себе.
   Полковник действовал, подчиняясь  инстинкту,  как  ведут  себя  дикие
животные  в  лютую  стужу,  когда,  забыв  про  извечную   вражду,   они
прижимаются друг к другу во имя выживания. Не только жалость к  девушке,
но и инстинкт самосохранения двигали полковником, хотя сам  он  вряд  ли
отдавал себе в этом отчет.
   - Малышка, -  бормотал  он.  -  Малышка.  Он  прислушивался  к  тихим
всхлипам, к которым  примешивались  мучительные  стоны  десятков,  сотен
тысяч  искалеченных,  морально  изуродованных  во  имя   разрушительной,
нигилистической идеологии, не ведающей жалости  и  сомнений.  Тех  самых
десятков и сотен тысяч,  чьи  останки  и  кровь,  смешавшись  с  глиной,
образовывали зловонную жижу, которая просачивалась даже в его  армейские
сапоги и жадно чавкала под ногами.
   Он чувствовал, как девушка все сильней прижимается к нему. Ее рыдания
постепенно стихали, по мере того как цепкие когти  страха  отпускали  ее
сердце.
   От девушки исходило необычайное  тепло,  и  полковник  Ху  с  немалым
удивлением отметил про  себя  сей  факт.  Он  вовсе  не  был  убежденным
холостяком. Скорей напротив: он  искал  наслаждения  в  объятиях  многих
женщин. Эти женщины не походили друг на друга во многом, часто во  всем,
но одна черта была общей у всех: их точно выточенные из алебастра  бедра
оставались, несмотря ни на что, холодными и неподатливыми. Их нефритовые
ворота напоминали тоннели из тщательно отполированного мрамора.
   Однако сейчас полковнику Ху казалось, что он прижимает к себе жаркое,
июльское солнце, а не крошечную хрупкую женщину-девочку. Постепенно,  не
сразу,  он  стал  замечать,  что  его  организм   вполне   определенным,
недвусмысленным образом реагирует на этот поток лучистого тепла.
   Ци Линь слегка зашевелилась, и полковник издал слабый стон.
   Происходило  нечто  незапланированное  и  нежелательное.  Хуже  того,
совершенно немыслимое. Тем не менее, ощущение тепла,  источник  которого
прятался  между  бедер  Ци  Линь,  было  настолько  восхитительным,  что
полковник Ху ничего не мог с собой поделать.
   Он вовсе не хотел приходить в возбужденное состояние, однако не желал
лишаться столь нужного ему живительного тепла.  Их  объятия  становились
все более тесными.
   Полковник Ху старался убедить себя в том, что не хочет ее;  не  имеет
права хотеть. Ее нефритовые ворота были  для  него  столь  же  запретны,
сколь для нее упоминание имени Будды. Разве он не получил в  свое  время
вполне ясное предостережение от Чжинь Канши? Эта ягодка еще не  созрела.
Однако это не означает, что она  не  опасна.  Напротив,  она  смертельно
опасна.
   Однако, решил полковник Ху, подобное тепло не может излучать  смерть.
В его мозгу наряду с назойливым хором мертвецов звучало лишь настойчивое
желание не выпускать девушку из своих рук. Однако другие части его  тела
явно стремились к чему-то большему. Полковник весь изнывал от внутренней
междоусобицы рассудка и инстинктов, и если бы Ци Линь сама не перешла  к
активным действиям, неизвестно, чем бы все закончилось.
   Опустив руку, она легонько коснулась его плоти, и полковник  едва  не
задохнулся от этого электризующего прикосновения. Воля покинула  его,  и
он покорно капитулировал перед ее лаской.
   В тот же миг снаружи донесся шум: капли  внезапно  начавшегося  дождя
хлестнули по окнам, точно хвост разъяренного дракона.
   Полковник Ху почувствовал, как пуговицы на  его  брюках  словно  сами
собой расстегиваются одна за другой. И каждая приближала его к желанному
источнику тепла. Он потянулся к пуговицам на кофте Ци Линь.  Эта  кофта,
как и штаны девушки, хотя и была сшита из грубого полотна, тем не менее,
совершенно не походила на арестантскую робу.
   Он обнажил ее упругие, спелые груди и, дрожа, приблизил  их  к  своим
губам. Ему так не терпелось притронуться к ее обнаженным бедрам, что его
пальцы тряслись, когда он пытался  развязать  узел  на  поясе.  В  конце
концов, Ци Линь самой пришлось помочь ему.
   Не опуская  ноги  на  пол,  она  выскользнула  из  штанов,  оставшись
полураздетой. Кофта, хотя и расстегнутая, все еще была на ней, и от вида
этого зрелища желание полковника Ху возросло еще больше.
   Наконец он притронулся к ее бедрам и, лаская их, обнаружил,  что  они
вовсе  не  холодны,  как  алебастр.  Его   мозолистые   пальцы   впервые
прикасались к такой нежной и гладкой коже.
   Ци Линь осторожно и медленно направляла его...
   Полковник почувствовал удивительно мягкое прикосновение нежной  ткани
желанной плоти и застонал от предвкушения  небывалого  наслаждения.  Его
напряжение стало почти болезненным.
   Ее тонкие руки легли ему  на  плечи,  затем  скользнули  ниже,  вдоль
спины. Чуть наклонившись вперед, она прижалась  влажными  губами  к  его
шее, и электрические импульсы побежали по его телу вниз.
   Больше он выдержать не мог. Глубоко и протяжно  застонав,  он  рывком
поднял бедра, проникая сквозь трепещущие  створки  нефритовых  ворот  Ци
Линь.
   В то же мгновение ее руки напряглись. Еще раньше она положила  их  по
обе стороны от головы полковника Ху так, что ее  левый  локоть  упирался
сбоку в его подбородок. Используя его в качестве точки  опоры,  Ци  Линь
сильно и резко надавила правой рукой.
   Она выполнила этот прием безупречно, в точности, как ее учили  в  Гон
лоу  фу.  При  других  обстоятельствах  шея  полковника  Ху   непременно
сломалась бы, однако его любовный пыл спутал девушке все карты.
   Правда, она услышала, как что-то хрустнуло, но вслед за этим раздался
взрыв отборной брани, и  Ци  Линь  почувствовала,  как  внутри  нее  все
оборвалось.
   В ушах полковника Ху стоял звон. Перед глазами все смешалось.  Острая
боль пронизывала его тело. Он пребывал в полушоковом состоянии, и к тому
же его физические реакции оказались замедленными из-за  оттока  крови  к
бедрам и низу живота.
   Все это, однако, не помешало ему мгновенно понять, что  произошло.  В
его голове вновь  промелькнули  слова  Чжинь  Канши:  Она  исключительно
опасна. Он  отчаянно  старался  высвободить  руки,  зажатые  ее  гибкими
бедрами. Вспышки чувствительной  боли  заставили  его  наклонять  голову
вправо. Не смолкавший ни  на  мгновение  замогильный  хор  звучал  точно
блеяние ягнят, ведомых на заклание. Перед его мысленным взором  возникла
знакомая  картина:  отвратительное  желтое  небо  Камбоджи,  отравленное
напалмом, разорванное артиллерийским огнем и взрывами бомб.
   Ци Линь причинила ему жестокую боль.  За  время  службы  в  армии  он
дважды мог погибнуть, но все-таки уцелел. Ему тогда повезло, и теперь он
тоже вовсе не собирался  умирать.  Ценой  чудовищного  усилия  он  сумел
высвободить одну руку  и  наотмашь  ударил  Ци  Линь  в  грудь.  Девушка
вскрикнула, но не сдвинулась с  места,  и  его  рука  упала,  тяжелая  и
неподатливая, как мешок с  цементом.  Его  зрение  немного  прояснилось,
однако перед глазами по-прежнему плавали  цветные  пятна,  вызывавшие  у
него тошноту и головокружение.
   Как ни странно, он все еще находился внутри нефритовых ворот Ци Линь.
Его возбуждение, по крайней мере, чисто физиологическое, еще не  прошло,
несмотря даже на боль, и он сам не мог понять почему. Он двинул в  живот
девушке, но из-за слишком  короткого  расстояния  удар  вышел  слабый  и
неэффективный.
   Высвободив вторую рук