пила у него на губах.
   - Мне заплатили, - еле слышно пробормотал он.
   - Кто? Кто заплатил тебе за смерть моего отца?
   - Человек... человек по имени Хуайшань Хан.
   Китаец! - пронеслось в голове Джейка.
   - Кто он такой?
   - Я не... - Хигэ опять зашелся в кашле, и на сей раз  кровь  фонтаном
хлынула из его рта. - Он с материка. Крупный министр.
   - Коммунист? - изумлению Джейка и Микио не было предела. - Ты работал
на человека из коммунистической верхушки Китая? Но почему?
   - Я же... я же сказал тебе.
   Хигэ беспомощно уронил голову. Его веки закрылись, и Джейку  пришлось
несколько раз сильно ущипнуть его за мочки ушей, чтобы он снова пришел в
сознание.
   Джейк повторил вопрос.
   - Деньги, - ответил Хигэ. - Благодаря их деньгам мой клан стал  самым
богатым в Японии.
   - Деньги за нашу смерть? - Джейк сорвался на крик. Он чувствовал, как
почва горного склона, на котором он стоял, уходит  у  него  из-под  ног.
Непроглядная мгла сгущалась вокруг него. Он ощутил  холод  в  спине,  от
которого зашевелились волосы у него на теле. - Я знаю  коммунистов.  Они
не стали бы столько платить только за это.
   - О, нет, - возразил Хигэ. Из  его  горла  вдруг  вырвались  странные
лающие звуки. К своему ужасу, Джейк понял, что умирающий  оябун  смеется
ему в лицо. - Нет. Совсем не за это. И они заплатили нам гораздо больше,
чем ты можешь себе представить.
   - За что? - закричал Джейк.
   Перепачкавшись в крови, он схватил Хигэ за ворот и приблизил его лицо
к своему. Он был так близок к тому,  чтобы  рассеять  мрак,  покрывавший
вершину горы, на которую, как некогда говорил отец, ему, Цзяну,  суждено
карабкаться во что бы то ни стало. Шань содрогалась до самого  основания
от откровений Хигэ Моро.  Джейк  снова  вспомнил  об  отце,  о  времени,
проведенном вместе с ним. Ему было отпущено  судьбой  так  мало!  Смерть
положила конец всему. Никогда ему больше не сидеть  рядом  со  стариком,
впитывая в себя его мудрость, его человечность, его любовь.  Невыносимая
тоска клещами стиснула сердце Джейка. Слезы выступили у него на  глазах.
То были слезы ярости и отчаяния.
   - Говори! За что?
   - Только гора... только гора знает...
   - Что!
   У Джейка волосы встали дыбом.
   Гора?! Что этот оябун из якудзы знает о горе?
   - Какая гора? О чем ты говоришь?
   Однако уже было поздно. Зловещий смех оборвался. Хигэ Моро смотрел на
Джейка немигающими глазами. Дух, уже покинувший остывшее  тело,  унес  с
собой тайну оябуна Моро в неведомую даль.
   ЛЕТО 1950
   ПЕКИН
   Хуайшань Хан вернулся из Гонконга героем. Чжилиню он сказал, что  был
только там. Если он и побывал на Тайване, как собирался до  отъезда,  то
об этом оставалось только догадываться.
   До  отъезда  он  казался  весьма  озабоченным   состоянием   здоровья
Сеньлинь,  однако  по  возвращении  он  даже   не   поинтересовался   ее
самочувствием в его отсутствие, равно как и не поблагодарил  Чжилиня  за
то, что тот заботился о ней.  Казалось,  он  забыл,  что  вообще  просил
Чжилиня об этом.
   Он находился в Пекине уже несколько часов. Сначала он отчитался перед
Ло Чжуй Цинем, а потом - перед Мао. Он показал Чжилиню  и  жене  медаль,
которую ему вручил сам Мао во время, как говорил Хуайшань Хан  небольшой
изысканной церемонии.
   Про себя Чжилинь задавал вопрос, почему его не вызвали в министерство
на эту небольшую изысканную церемонию.
   Сеньлинь хотела знать, что сделал ее муж, чтобы заслужить  этот  знак
почета. Хуайшань же ответил, что  не  имеет  права  говорить.  Но  после
ужина,   когда   двое   мужчин   пошли   прогуляться   по    саду,    он
разоткровенничался с Чжилинем.
   - Я спас жизнь Мао тон ши, - выпалил, прямо выкрикнул он.
   Для Чжилиня это было  равносильно  пощечине.  Конфуций  говорил,  что
гордость  -  признак  порочной  души.   Она   противоречила   его   Пяти
добродетелям:  Справедливости,  Милосердию,  Учтивости,  Преданности   и
Мудрости.
   - О таких вещах не говорят вслух, - заметил Чжилинь.
   - Почему бы и нет, -  отозвался  Хуайшань  Хан.  -  Многие  ли  могут
сказать, что совершили такое, а? По пальцам можно перечесть.
   Чжилинь заметил, что за прошедшие полгода Хуайшань Хан начал отвечать
на свои собственные вопросы.
   - Тем более стоит держать подобное знание про себя.
   - Нет, нет. Как раз с таким подходом  нам  надо  бороться.  Атмосфера
наполнена патриотизмом. Тебе известно, что нам предстоит поход в  Корею.
"Дай отпор Америке и присоедини Корею" - наш новый национальный  лозунг.
Он, несомненно, отражает настроения людей, тебе так не кажется?
   Чжилинь ничего не сказал. Он умел отличать  риторические  вопросы  от
обычных. Он  подумал  о  китайском  народе,  усталом,  слабом,  все  еще
залечивающем раны и хоронящем жертвы долгой и трудной войны. Вне  всяких
сомнений, его соотечественники не могли  испытывать  приливы  энтузиазма
при мысли о предстоящих новых сражениях. С другой стороны, он,  Чжилинь,
сам высказывался в беседах с  Мао  в  пользу  военного  вмешательства  в
корейский конфликт, утверждая,  что  этот  шаг  совершенно  необходим  с
политической точки зрения. Однако утверждал он это скрепя  сердце,  ибо,
сознавая жестокую необходимость похода на Корею и его будущую выгоду для
Китая, ясно представлял себе,  сколько  горя  принесет  новое  испытание
измученному народу. Внутренне содрогаясь, он все чаще задумывался о том,
как долго сможет его совесть нести такое бремя ответственности за гибель
и страдания тысяч и тысяч неповинных людей.
   Мертвецы уже являлись ему во  сне,  вцепившись  костлявыми  руками  в
Афину и Май. Они не пускали их к нему. Он привык разговаривать с  душами
своих жен во сне. Проливая бальзам на  раны,  полученные  им  за  долгую
жизнь, эти беседы хотя  бы  отчасти  утешали  его  измученную  душу.  Но
нередко он лишался даже этого не Бог весть какого утешения.
   Бормочущие духи и хохочущие демоны словно сговорились являться ему по
ночам и не отпускали его до тех пор, пока сон не превращался  в  кошмар.
Тогда он просыпался в ужасе. А  когда  в  конце  концов,  истощенный  до
предела, опять засыпал, сидя с открытой книгой на коленях, то  видел  во
сне весеннюю ночь на краю магического колодца.  Там,  у  порога  обители
злых духов, он умирал вновь и вновь, чтобы потом  воскреснуть  и  сидеть
неподвижно с тяжело бьющимся сердцем, глядя перед собой широко открытыми
глазами, словно пытаясь взглядом пригвоздить к стене  неведомого  врага,
вторгшегося в его дом.
   Но в его доме не было никого. Никого, кроме него самого.
   - Людям  нужно  указать  направление,  укрепить  их  дух,  -  говорил
Хуайшань Хан. - Надо сделать так, чтобы они и сердцем и умом участвовали
в корейской войне, равно как и в той, что продолжается  здесь,  в  нашем
доме. Здесь тоже есть чем заняться, Ши тон ши. В конце концов,  мы  ведь
стремимся преобразить весь мир. Эта задача, естественно, не  из  легких.
Поэтому мы требуем безупречной преданности от каждого человека.
   - Кроме верных людей, нам нужны и  деньги,  -  рассудительно  заметил
Чжилинь. - Все наши добрые начинания останутся ничем, пока мы не  найдем
средства для поддержки реформ Мао. Эти деньги не даст наша экономика. На
данный  момент  у  нас  ничего  нет.  Мы  едва  можем  прокормить   свой
собственный народ, не говоря уже о промышленности, без  которой  нам  не
выжить.
   Если в Корее нас ждет успех, - размышлял он, - то можно ли будет даже
в этом случае рассчитывать, что Сталин честно расплатится с  нами?  Нет,
нельзя исключать возможность того,  что  мы  получим  куда  меньше,  чем
надеемся.
   - Деньги... - произнес Хуайшань Хан задумчиво. - В министерстве много
говорят о деньгах.
   - Да, так много, - отозвался Чжилинь, - что можно подумать, будто  мы
превращаемся в капиталистов.
   Он рассмеялся, но на лице его друга не появилось и тени улыбки.
   - Здесь нет ничего смешного, - мрачно сказал Хуайшань Хан.  -  У  нас
есть немало коварных и сильных врагов, которые хотят просочиться в  наши
новые  структуры  власти.  Нет  сомнений,  что   все   они   приспешники
капиталистов. Неужели ты настолько не в курсе последних событий?
   - Так, слышал кое-что, -  отозвался  Чжилинь  с  легкой  насмешкой  в
голосе. - Я ведь не ушел в отставку за время твоего отсутствия.
   Но он думал о Советах. Он верил, что в будущем именно  Москва,  а  не
Вашингтон, станет непримиримым врагом Китая.  Для  Сталина,  как  и  для
других советских лидеров, следовавших  его  политике  железного  кулака,
коммунизм мог существовать только в одной форме.  Он  видел,  как  любое
отклонение от линии рассматривается Москвой как ересь, как потенциальная
угроза ее планам мирового господства.
   И в каком-то смысле путь  Мао  был  более  опасен  для  Советов,  чем
капитализм. Ведь имея дело с Вашингтоном, они могли указать  пальцем  на
эксплуатацию богатыми рабочего класса и бедняков. Но тот же самый  прием
не проходил в случае с Китаем.  Здесь  различия  были  более  тонкими  и
поэтому более сложными для их устранения,  а  утонченность,  как  хорошо
знал Чжилинь, не была присуща советским политикам.
   В духоте ночи закуковала кукушка. Вскоре она замолчала, однако цикады
продолжали исполнять свою металлическую симфонию. Пионы, за  которыми  с
огромным удовольствием каждый день ухаживала Сеньлинь, наполняли  воздух
нежным ароматом.
   - Хорошо быть героем, - заметил Хуайшань Хан. -  Очень  важно,  чтобы
они имелись в стране, находящейся в переходном периоде.
   Его слова звучали так, словно он пытался  убедить  себя.  Собственная
значимость становилась все более и более драгоценной для него с тех пор,
как  он  стал  сотрудником  государственных  сил  безопасности.  Чжилинь
вспомнил свой разговор с Мао.
   Мы будем вынуждены зависеть все сильнее  и  сильнее  от  министерства
общественной безопасности, - говорил Мао.
   От тайной полиции, - поправил его Чжилинь.
   Да, если тебе так хочется.
   И тогда Чжилинь решился на крамольное замечание.
   Нельзя оправдать власть террора, - сказал он.
   Не поэтому ли его не позвали на эту небольшую  изысканную  церемонию?
Неожиданно меняя тему разговора, он спросил у друга:
   - Каким образом тебе удалось спасти жизнь  Мао?  Хуайшань  Хан  вынул
сигарету из серебряного портсигара с гравировкой и постучал ее концом по
полированной крышке. Чжилинь заметил, что портсигар явно не  китайского,
а западного производства.
   - Откуда он у тебя?
   Либо Хуайшань Хан не слышал вопроса, либо предпочел не заметить  его.
Он положил портсигар в карман и закурил. Некоторое время он курил  молча
и, лишь почувствовав уверенность в том, что нить беседы у него в  руках,
промолвил.
   - В Гонконге я обнаружил заговор, целью которого  было  покушение  на
жизнь Мао. Поэтому Ло Чжуй Цинь и поручил мне  выполнение  этой  миссии.
"Ты единственный, - сказал он, - кто, по нашему  мнению,  может  успешно
выполнить столь сложное задание".
   Чжилиня это не впечатлило. Он знал, что Хуайшань Хан лжет, потому что
Мао уже сообщил Чжилиню, что последние  несколько  заданий  Хан  получал
лично от него.
   Чжилинь задумался. Его друг стоял здесь и врал  ему  в  лицо,  вместо
того чтобы сидеть дома с женой, которую он не видел почти два месяца.
   Почему?  Хуайшань  Хан  неторопливо  затягивался,  выпуская  дым   из
полураскрытых губ.
   - Наша разведка оказалась  права,  -  продолжил  он  через  некоторое
время.
   - И вот ты вернулся домой, воин-победитель, - заметил Чжилинь  резко.
- Вернулся, чтобы потребовать награду.
   - Между прочим, я вернулся не один, - отозвался Хуайшань Хан с легкой
улыбкой. - Я привел с собой пленника.
   - Пленника?
   - Агента капитализма, который руководил подготовкой покушения на  Мао
тон ши.
 
*** 
 
   - Ты видишь его? Океан.  Я  вижу  его  необъятную  ширь,  испещренную
лунными бликами. Мне кажется, я чувствую их обжигающее  прикосновение  к
коже так же легко, как вижу их блеск.
   Сеньлинь  открыла  глаза  и  пристально  взглянула  в  лицо  Чжилиня,
находившегося совсем рядом с ней.
   - Ты видела его? Я говорю об океане.
   - Нет.
   - Интересно, почему?
   Она взяла его руки в свои и перевернула их ладонями кверху.
   - Я думала, если бы  мы  соприкоснулись...  если  бы  мы  переплелись
каким-то образом... ты бы тоже это увидел.
   - Но я не могу, - сказал Чжилинь, - это твой талант, Сеньлинь,  а  не
мой.
   - Нет, - твердо сказала она. - Он наш.
   Она вспомнила, как открылась ее душа, когда небо было затянуто тучами
и шел дождь, а он был глубоко внутри нее.  Она  подумала,  была  ли  она
права, действительно ли они нуждались в более тесном слиянии плоти.
   - Я уверена в этом. Я не обладала этим талантом до встречи с тобой.
   - Ты хочешь сказать, до того, как я тебя взял к Фачжаню.
   Веки ее  затрепетали  при  упоминании  о  мастере  фэн-шуй.  Как  она
неповторима, - подумал Чжилинь. - В таком  хрупком  теле  такой  могучий
дух. Это сочетание напомнило ему полупрозрачные вазы,  созданные  руками
древних умельцев Китая. Ему вдруг пришло в голову, что  красота  -  сила
уже сама по себе.
   - Нет, -  возразила  Сеньлинь.  -  Я  не  стану  отрицать  того,  что
случилось со мной той ночью. Я лучше, чем кто бы то ни было,  знаю,  что
именно изгнали из моей души заклинания  Фачжаня.  Дух  Ху  Чао,  супруги
последнего из императоров династии Мин, - вот от чего я освободилась.
   - У зла много имен.
   - Ты думаешь, Ху Чао была только злой? - Сеньлинь вздохнула. - Дух ее
был изуродован и отвратителен. Он был результатом того зла,  которое  ей
причинили. Зло вошло в нее и поглотило целиком. Оно разрушило ее тело  и
разъело душу.
   - И как же этот злой дух вошел в тебя? - спросил Чжилинь полушутливо.
   - У Сонов глубокая история, - спокойно ответила Сеньлинь. - Может, Ху
Чао была моей прапрапрапрабабушкой.
   - Но ведь наверняка даже не известно, были ли у нее  дети,  -  сказал
Чжилинь.
   - Она воскресла во мне.
   Этот разговор о душах и возможных перевоплощениях раздражал  его.  Он
был буддистом. Для него существовали земля, подъемы и спады  ки,  но  не
мистика. Тайны бытия не казались ему проявлением  какого-то  волшебства,
но лишь частью жизни.
   - Как бы там ни было, - сказал он, - зло ушло из тебя.
   Сеньлинь, сидевшая в беседке  из  шелестящего  бамбука,  была  словно
расчерчена узкими полосками света и тьмы.
   - Да, зло, - полосы света и тени лежали на изысканных чертах ее лица.
- Но что-то остается. Точно лунные блики на челе  океана.  Что-то  зовет
меня. Сверкающие точки на гребнях волн, тянущихся бесконечной вереницей.
   - Ты можешь сказать мне, что?
   Он чувствовал жар этих десяти тысяч крошечных огней своей плотью. Они
появлялись, исчезали, появлялись вновь, точно брызги звездной пыли.
   Ему послышался чей-то зов...
   Он открыл рот,  но  ни  один  звук  не  вырвался  из  него.  Вибрации
передавались от нее к нему, а затем - усеянной звездными блестками глади
океана.
   Где мы?
   Погребенные в бездонной толще воды,  там,  где  глубинные  прохладные
течения,  сплетаясь  друг  с  другом,  кружатся  в   пространстве   этой
вселенной, служащей обителью иной жизни, вдыхающей не воздух, а воду.
   Сеньлинь и Чжилинь соединились совершенно иначе, чем до сих пор.  Еще
никогда их близость не была столь полной, объятия столь тесными.  В  это
мгновение максимального единения она поняла,  что  была  права.  Музыка,
которую они слышали, видели, обоняли, осязали,  была  гармонией  их  ки,
играющих одно с другим, сплетающихся...
   ...превращающихся в единое целое.
 
*** 
 
   Корейская кампания набирала ход. Фантастическая волна побед на первом
этапе породила своего рода эйфорию,  поднимавшую  моральный  дух  нации,
испытавшей множество унижений во время мировой войны и теперь неожиданно
обнаруживавшей себя в центре внимания  международного  сообщества.  Если
прежде, там, где китайский солдат, терпя поражение за поражением, служил
объектом насмешек, то теперь народы мира  вдруг  стали  соревноваться  в
выражениях восхищения свежеиспеченной китайской доблести.
   По мере того как развивался успех Китая в Корее, расцветала и карьера
старшего сына Мао, Мао Аньина. Был ли юноша так талантлив или, возможно,
он действовал в соответствии с хитроумным планом великого  кормчего,  но
Мао Аньин получил почетное назначение на службу в  полевой  штаб  Второй
Китайской армии.
   Американские  бомбардировщики,  словно   стервятники,   кружили   над
лагерем, вываливая свой смертоносный груз на тех, кто  замышлял  там  их
поражение. И Мао Аньина не обошла участь многих его товарищей по оружию.
   Новости сообщались Мао так быстро, как только это было возможно.  Но,
как нетрудно представить, определенная задержка все же имела место, пока
солдаты прочесывали зловонные, дымящие развалины в поисках оставшихся  в
живых. В конце концов генерал узнал старшего сына Мао.
   - Война, - говорил Мао Чжилиню позже, - похожа на горький чай.  Сила,
которую он дает телу и душе, ослабляется вкусом пепла, который  остается
у тебя во рту.
 
*** 
 
   - Это - грех, то, что мы делаем.
   - Тебе так кажется?
   - Да.
   - Тогда нам следует остановиться.
   Она издала глубокий стон. Лоб ее был прижат к его груди.
   - Я не могу.
   Чжилинь провел рукой по каскаду ее волос, черных, как вороново крыло.
В лунном свете казалось, будто серебряные  нити  были  пропущены  сквозь
них. Он подумал о беспредельной энергии моря.
   - Твой муж, - сказал он, - он интересуется твоим здоровьем?
   Он  никогда  не  называл  Хуайшань  Хана  по  имени,  разговаривая  с
Сеньлинь.
   - Он видит, как я ем, видит, как я выхожу на улицу, - прошептала она.
- Этого достаточно для него.
   - Вы разговариваете?
   - Да, иногда.
   - И... прикасаетесь друг к другу?
   На сей раз была его очередь снизить голос до шепота.
   - Ты имеешь в виду, близки ли мы?
   Он беззвучно кивнул. Сеньлинь положила свои ладони к нему  на  грудь,
подняла  голову,  чтобы  между   ними   было   расстояние.   Ее   черные
миндалевидные глаза смотрели на него пристально, словно пытаясь пронзить
тьму окружавшей их беседки.
   - Мой ответ, я полагаю, важнее вопроса, но так ли?
   Женщины, - подумал Чжилинь, - намного мудрее мужчин в  тех  вещах,  о
существовании которых последние часто и не догадываются.
   - Поверишь, если я скажу тебе, что нет никакой разницы в том, что  ты
услышишь в ответ - правду или ложь?
   - Нет.
   - Но это так, - она погладила его по щеке, - разницы нет.
   - Правда, - сказал он, - легко отличима от всего остального.  В  этом
несовершенном мире нет иного идеала, кроме истины.
   Сеньлинь широко развела руки.
   - Но истина не живет здесь, в этом мире,  что  окружает  нас.  Она  в
да-хэй, в великой тьме, в  которой  обитают  души  всех  людей.  Истинно
только то, что происходит, когда мы вместе в да-хэй.
   - Значит, ты близка с ним?
   - Ты не имеешь права задавать этот вопрос.
   - Не имею права?
   - Он мой муж, а не ты.
   - Жестокие слова.
   - Но это истина, - она взглянула на него. - Истина - твой бог,  а  не
мой. - Ее пальцы гладили его по лицу. - Я не хотела причинить тебе боль,
но ты сам сделал себе больно.
   Чжилинь закрыл глаза.
   - Этого нельзя было избежать?
   - Нет, - сказала она, - нельзя, раз ты решил докопаться до истины.
   Истина, - подумал Чжилинь. - Сеньлинь права, истина - мой бог. Мне не
следовало винить Сеньлинь за  ее  слабость.  Он  заглянул  внутрь  себя,
очищаясь от гнева.
   Открыв глаза, он подумал о портсигаре Хуайшань Хана. Это было уже  не
в первый раз. Ему удалось только мельком взглянуть на него, но он не мог
избавиться от уверенности, что что-то в этом предмете ему было знакомо.
   Он взял Сеньлинь за руку  и,  размышляя  об  истине  -  его  госпоже,
сказал:
   - Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.
 
*** 
 
   Прошло больше недели, пока она смогла  принести  ему  то,  о  чем  он
просил ее. Во-первых, Хуайшань Хан уезжал из города н