ошарашен.  Подумав,
увидел  целесообразность  этого  проекта  сразу  для  нескольких  российских
экономических групп. Но все решила простая мысль, вовремя  пришедшая  ему  в
голову: "А мне-то это на кой хрен?" И он выбросил проект из головы.  Но  это
все так, экзотика.
   Гораздо хуже было то, что  некоторые  из  молодых,  но  резвых,  бредящих
большой властью и большими деньгами - большими по меркам  нового  времени  -
создавали  свои  тайные  параллельные  силовые  структуры  с  целью  активно
вмешиваться в плавное  течение  традиционной  российской  неразберихи.  И  в
последнее время эти  структуры  начали  проявлять  активность,  в  частности
вмешиваться в дела, относящиеся к  его,  Лещинского,  компетенции.  Это  его
озадачивало, поскольку он не  знал,  как  этому  противостоять...  Например,
ситуация с "Интегралбанком". Ведь  с  самого  начала  деньги  предполагалось
выводить из бюджета через другой банк, не такой  крупный  и,  уж  точно,  не
такой строптивый. Так нет же, в последний момент было принято иное  решение,
и деньги попали  к  Кроносову.  Кто  вмешался?  И  как  им  удалось  прижать
министерство финансов? Этого Лещинский не  знал.  Но  вызволять  эти  деньги
довелось ему. И Крестному. Кстати, последнему пришлось туго. Наделал  немало
шуму... А  закончилось  все  банальным  инфарктом.  Счастливая  случайность?
Повезло Крестному? "Повезло всем нам, - поправил себя Лещинский. -  В  конце
концов, это уже не мое дело, от чего умер Кроносов. Его нет, деньги из банка
попали к тем, кому предназначались. Заказ так или иначе  выполнен  и  должен
быть оплачен..." Поэтому Лещинский вез на встречу с  Крестным  туго  набитый
долларами дипломат - гонорар за выполненную работу. Кроме того, был у него к
Крестному еще разговор, в перспективе стоящий гораздо дороже, чем  несколько
таких дипломатов...
   ...Свой разговор был и у Крестного к Лещинскому.
   Прежде всего, что за идиотизм - своими руками отдают в банк деньги и  тут
же начинают вызволять их обратно. При всей российской неразберихе  в  других
делах с деньгами у нас всегда обращались четко и  продуманно,  это  Крестный
знал твердо. Деньги никогда и нигде не лежали безнадзорной  кучей  и  всегда
попадали по назначению... Если, конечно, назначением  считать  не  строку  в
бюджете, а реальное, конкретное, а порой и  именное,  использование...  Хотя
этого  самого  пользователя,  или  потребителя,  чаще  всего  знали  два-три
человека во всей России. "Деньги с пути не собьются"  -  одна  из  поговорок
Крестного, в которых он формулировал свои представления о жизненных законах.
Тревожило его и другое. Что-то охрана у Кроносова была чересчур  сильна.  Не
подобает  банкам  иметь  в  своем  распоряжении  таких  вот  головорезов   с
гранатометами, к тому же действующих столь профессионально. Для безопасности
от мелких шавок, время от времени проверяющих  надежность  банковских  стен,
вполне  достаточно  и  традиционной,  втрое  и  даже  вчетверо  меньшей   по
численности, охранной службы.  Никогда  он  не  видел  и  не  слышал,  чтобы
где-нибудь банковская охрана имела на вооружении гранатометы.  Было  в  этом
всем что-то необычное, что-то не так... И наконец, кто  хотел  убить  Ивана?
Лещинский должен во что бы то ни стало выяснить, кто  заказчик,  пусть  хоть
наизнанку вывернется! По мнению Крестного, один Иван стоил  гораздо  больше,
чем тот же "Интегралбанк" вместе со  всеми  его  знаменитыми  бронированными
потрохами для хранения денег, и даже вместе с содержимым этих потрохов...
   При мысли об  Иване  Крестный  помрачнел.  Не  запсиховал  бы  Иван!  Где
гарантия, что он действительно заляжет на дно, как советовал  ему  Крестный.
Специально для него, и только для него, Крестный держал свободной квартиру в
Одинцово, о  которой,  кроме  него  и  Ивана,  не  знал  никто.  Квартира  и
предназначалась именно для таких случаев.  Но  верит  ли  теперь  ему  Иван?
Крестный хорошо изучил его повадки: Иван действовал,  скорее,  инстинктивно,
чем рассудочно. Если Иван "психанет", как называл это Крестный, он ни за что
не послушает совета и не пойдет на квартиру. Затеет игру со смертью.  Будет,
наоборот, торчать в самых людных местах,  где  у  киллеров  появятся  тысячи
возможностей  всадить  ему  пулю  в  затылок.  Почему  в  затылок?  Крестный
усмехнулся. Да потому, что  в  лоб  ему  никто  и  никогда  не  успеет  даже
прицелиться - раньше получит пулю от Ивана. Крестный пару раз  видел  его  в
деле. Это выглядело не  просто  красиво  -  страшно  в  своей  красоте...  В
отточенности и строгой целесообразности движений будто  присутствовала  сама
смерть собственной персоной. Иван как бы одаривал ею своих врагов, награждал
их за достойное соперничество... Что греха  таить,  Крестный  боялся  Ивана.
Любил и боялся.

Глава 3

   Иван выполнил просьбу Крестного. Залег.
   В Одинцово он, конечно, не поехал. Не потому, что не верил Крестному.  Он
доверял  ему,  верил  его  словам.  Но  не   был   уверен   в   его   полной
информированности, в  точном  понимании  им  ситуации.  Иначе  говоря,  Иван
интуитивно не доверял  его  источникам...  Уж  если  его  выследили  у  дома
Кроносова, что может помешать тем же людям устроить засаду в Одинцове?
   И Крестный тут, скорее всего, ни при чем. Иван  хорошо  знал  себе  цену,
особенно в нынешней Москве.  Он  слишком  нужная  фигура  для  Крестного,  и
жертвовать им тот не станет. С чем он тогда останется? И с кем?..
   ...Ивана, откровенно говоря, так и подмывало на  драку.  Поймав  себя  на
этом желании, он усмехнулся. На драку ли? Ему  ли  не  знать,  чем  эта  так
называемая драка закончится? Одним или несколькими трупами. В зависимости от
того, сколько человек против него выйдут. "Не ври, -  сказал  себе  Иван,  -
тебе не драться хочется, а убить кого-нибудь!.."
   ...Крестный  прав,  нужно  залечь.  Но  не  затем,  чтобы  спрятаться  от
опасности, а для того, чтобы не убивать направо и налево, пьянея от близости
смерти. Смерть не должна быть случайной. Ее нужно заслужить, совершив зло, и
получить от него, Ивана, как возмездие.  Не  дарите  милость  свиньям,  ибо,
сожрав, превратят ее в свинину... Смерть, высшая в  этой  жизни  милость,  -
награда, а не милостыня.
   ...Он вспомнил  свои  первые  сутки,  проведенные  в  яме  под  чеченским
сортиром - в яме, заполненной почти доверху помоями, говном, мочой и всякими
огрызками. Иван стоял по горло в этой жиже, от которой при  каждом  движении
поднималась такая густая вонь, что он почти терял сознание.  Руки  его  были
прикованы цепями к вбитым рядом с сортиром  толстым  бревнам.  Тусклый  свет
проникал к нему в яму только через зияющее над головой отверстие...
   Ивана  посадили  туда  после  первого,  неудавшегося,  побега  с  маковой
плантации... Его сильно порвали тогда посланные вдогонку  волкодавы.  Одного
он разорвал почти пополам, схватив руками за челюсти, но  остальные  три  на
какое-то время задержали Ивана. Подоспевшие чеченцы набросили на него сеть и
волоком притащили обратно на плантацию. Затем его посадили в "карцер" -  так
чеченцы называли свой сортир...
   К концу первых суток он настолько ослабел от усталости  и  потери  крови,
что дрожавшие ноги сводило судорогой.  Невозможно  было  даже  присесть,  не
погрузившись с головой в зловонную жижу. Несколько раз он  пытался  дремать,
повиснув на цепях. Но стоило сознанию хоть  слегка  затуманиться  сном,  как
хватка рук ослабевала, и  он  резко  приходил  в  себя  оттого,  что  ноздри
заполняла едкая, омерзительно воняющая жидкость. Теперь он знал  ее  уже  не
только на запах, но и на вкус...
   Когда наверху внезапно  скрипнула  сортирная  дверь  и  в  отверстие  над
головой ударил яркий луч фонарика, Иван, задрав голову, разглядел через дыру
бородатое лицо... не выдержал и заплакал.  Он  кричал  что-то  несвязное  и,
сквозь рыдания, просил, умолял пристрелить его,  повесить,  отдать  собакам,
сбросить со скалы в ущелье...
   Он просил смерти как милости, подаваемой из жалости.
   И замолчал, когда услышал в ответ смех чеченца:
   - Вай, какой слабый... Нэ мужчина. Такой нэльзя убить.  Аллах  нэ  вэлит.
Такой сам сдохнэт.
   Затем  чеченец  стал  мочиться  ему  на  голову,  смывая  горячей  струей
прилипшие куски говна с волос Ивана и засохшую вонючую грязь  с  его  лба  и
щек. Иван рвался, дергал цепи, мотал головой, но струя, под  хохот  чеченца,
все равно настигала его...
   На вторые сутки Иван завыл... Сначала он просто орал, пока  хватало  сил.
Потом стал завывать по волчьи, находя в диких  звуках  странное  облегчение,
забывая, кто он и где находится. Вой, который он издавал, приобретал важное,
почти сакральное значение - это был знак его  жизни,  находящейся  на  грани
смерти. Иван вкладывал в этот вой всю свою  жажду  свободы,  жгучее  желание
мести, все свои воспоминания. Он сам  как  бы  становился  звуком  и  рвался
наружу, вверх из своей зловонной тюрьмы...  Собаки  в  селении  поднимали  в
ответ истошный лай, а он, бессознательным удовлетворением, выл  еще  громче,
еще сильнее...
   Позже он мог только мычать и хрипеть, уже не  тревожа  собак.  Но  теперь
Иван знал, что не захлебнется в чеченском дерьме, что умрет стоя.
   Чеченец пришел еще раз. Прислушался к хрипам Ивана, спросил:
   - Что пэть пэрэстал, а?
   В ответ Иван смог только поднять голову, он хотел, чтобы  чеченец  увидел
его лицо. На губах Ивана была улыбка. Страшная улыбка мертвого человека...
   На третьи сутки он потерял сознание... Но  не  утонул  в  зловонной  яме.
Мышцы рук одеревенели и не расслабились, когда Иван впал в беспамятство.  Он
давно потерял счет времени и  не  смог  бы  сказать,  сколько  провисел  без
сознания на своих ставших, как каменные, и этим спасших ему  жизнь  руках...
Через какое-то время  окаменевшее,  бесчувственное  тело  с  неопускающимися
руками вытащили из сортира да рядом с тем же сортиром и бросили...
   Очнулся он от страшной боли в руках. Руки оживали и будили  все  тело,  в
первую очередь - голову, мозг. Первое, что сделал оживший Иван, -  продолжил
выть. Это был торжествующий вой зверя, познавшего смерть  и  вернувшегося  к
жизни, полюбившего смерть  так  же  крепко  и  навсегда,  как  любят  только
жизнь...
   Иван осознал, что жив.  Из  осознания  этого  факта  как  бы  сама  собой
родилась и другая непреложная истина: все  чеченцы,  живущие  в  селении,  у
этого макового поля, обречены на смерть. От его руки.

***

   ...Иван вспоминал Чечню без страдания, без озлобления или  боли,  даже  с
каким-то ностальгическим сожалением.  С  таким  чувством  вспоминают  обычно
школьные или студенческие годы. Убивать ему приходилось и прежде,  до  того,
как он попал в плен. Ведь Иван воевал  в  составе  спецназа  и  приклад  его
автомата к тому времени украшала уже не одна зарубка. Много раз  царапал  он
ножом приклад, но так ни разу и не понял глубокого смысла  предшествовавшего
события - просто отдавал дань обычаю...
   И только много позже,  в  плену,  валяясь  у  стены  чеченского  сортира,
облепленный дерьмом и мухами, он наконец осознал смысл своего  бытия:  нести
смерть тем, кто ее заслужил, кто ее достоин - вот миссия всей его жизни...
   Он очнулся окончательно от тычка палкой: подошедший чеченец  пытался  его
перевернуть на спину, очевидно чтобы удостовериться,  что  Иван  сдох.  Иван
вздрогнул и вдруг понял,  что  может  двигаться.  Преодолевая  слабость,  он
приподнялся на руках и сел, подставив улыбающееся лицо лучам солнца.  Открыл
глаза. Первое, что он увидел, было лицо чеченца - бородатое  и  суровое.  Но
Иван ясно прочитал на нем смешанное выражение удивления и испуга.
   - Зачэм смэешься, вонючий собака! -  хрипло  закричал  чеченец  и  ударил
Ивана палкой по лицу. - Иди в рэку!
   Иван поднялся, пошатываясь на дрожащих ногах, спустился к ручью и упал  в
него во весь рост, не подумав о том, что мог разбить голову о камни. Ледяная
стремительная влага плотно обняла его, смыла ненавистный запах, открыла путь
притоку свежего воздуха. Эта горная,  снеговая  свежесть  влилась  в  Ивана,
благодаря струям живительной воды, - летевшая с  заснеженных  вершин  горная
река отдала ему часть своей энергии.
   "Я жив!" - сказал он реке, прибрежным камням и солнцу, как бы призывая их
быть тому свидетелями.
   "Я жив", - повторил он еще раз уже для самого себя, чтобы больше  никогда
в этом не сомневаться.
   Дней десять он восстанавливал силы. Его и второго раба-русского, забитого
и вечно дрожащего молоденького  солдата,  пресмыкавшегося  перед  чеченцами,
кормили отбросами раз в сутки... Солдатик, всегда  молчавший,  а  тут  вдруг
впервые заговоривший плачущим голосом, рассказал Ивану, что, когда он  сидел
в "карцере", бородатый чеченец пристрелил еще двоих русских, они  отказались
срать в сортире на Ивана. Их трупы отволокли к обрыву и сбросили  в  ущелье.
Почему он сам еще жив, солдат не объяснил, а Иван не спросил, и так все было
ясно. Больше они не разговаривали.
   Как ни жидка была чеченская баланда, как ни противно было жевать  маковые
листья и горькие, хоть и сочные, корешки какой-то травы с  сухими  шершавыми
листьями, но в течение этих десяти дней  Иван  старательно  впитывал  каждую
калорию, каждый луч солнца, каждый глоток воды из ручья, поглощая энергию  с
какой-то почти ритуальной сосредоточенностью. Ближе к концу второй недели он
почувствовал себя если не восстановившим  прежние  силы,  то  накопившим  их
вполне достаточно для выполнения той задачи, которую перед собой поставил.
   Случай подтолкнул его к тому, чтобы осуществить уже созревшее решение. На
поле за ними присматривали по очереди старик чеченец и его внук -  подросток
лет четырнадцати. Сын старика  такой  ерундой  не  занимался,  он  постоянно
куда-то ездил в поисках покупателей,  увозя  с  собой  маковую  соломку,  и,
по-видимому, еще и подбирал  рабов  для  работы  на  плантации...  Бежать  с
плантации было некуда, в этом Иван убедился при своем первом побеге.  Кругом
непроходимые горы, тропа одна - ни свернуть, ни спрыгнуть. Собаки, а за ними
и хозяева на лошадях все равно догонят... Как-то  вечером  Иван,  пропалывая
мак, дошел до края поля, заканчивавшегося у обрыва, и остановился, глядя  на
сваливающееся за горы солнце. Закат в горах почти мгновенный по сравнению  с
равнинными закатами средней полосы России. И Иван  распрямился  и  расправил
плечи, чтобы впитать в себя  последние  лучи  заходящего  солнца...  Он  так
сосредоточил внимание на зрелище заката, что не  заметил  подошедшего  сзади
старика чеченца. Привел его в себя удар палкой по голове.
   - Хоп! Дэлать! Хоп! - надтреснутым старческим голосом  прокричал  старик,
гораздо хуже сына говоривший по-русски.
   Реакция Ивана была мгновенной.
   - Делаю, - ответил он, не поворачиваясь.
   Ориентируясь на голос, он шагнул влево, одновременно сложив пальцы правой
руки в фигуру, характерную для жеста, которым в голливудских фильмах  обычно
сопровождаются слова "Фак ю!", поднял правую руку на уровень плеча и  придал
корпусу вращательное движение. Он  даже  не  прикидывал,  куда  попадет  его
выставленный вперед средний палец, уверенный заранее, что не  промахнется...
Иван пробил висок старика так же легко, как пробивал фанеру  на  занятиях  в
лагере спецподготовки, - практически  не  почувствовав  сопротивления.  Лишь
вынимая палец из головы чеченца, он оцарапал его об  острые  осколки  костей
черепа. "Почему бы и не сегодня? - спросил себя Иван. - Ждать уже нечего".
   Он хорошо запомнил подробности своего первого побега, в том числе  и  то,
кто первым его остановил. "Сначала собаки", - решил он. Собаки не  заставили
себя долго ждать. Каждый вечер они сами прибегали на поле и загоняли рабов в
землянку, лая на отстающего и хватая его за ноги. Обученные пасти скот,  они
и людей пасли, как баранов... Три упитанные псины, каждая ростом до  Иванова
бедра, сразу почуяли неладное, увидев лежащего в  маке  старика  и  стоящего
рядом Ивана. Они помнили, что  уже  рвали  однажды  это  податливое  мясо  и
заслужили за это одобрение хозяев... И вот это  странное  животное,  убившее
тогда одного  из  них,  стоит,  выпрямившись,  рядом  с  беззащитно  лежащим
хозяином. Животные не должны выпрямляться во весь рост, эта поза  угрожающая
и опасная. Так могут ходить хозяева, но не животные.
   Обученные драться с волками, собаки кинулись на Ивана без рычания и  лая,
как кидаются на опасного врага. От броска  первого  кобеля,  бежавшего  чуть
впереди, Иван увернулся и на лету перерубил ему хребет ребром ладони. Второй
промахнулся  и  пролетел  мимо,  тормозя  всеми   четырьмя   лапами,   чтобы
развернуться и напасть на Ивана сзади. Но третий ударил  его  в  грудь  всей
своей тушей и вцепился зубами Ивану в плечо, одновременно  раздирая  задними
лапами его живот. На ногах Иван все же устоял. А это была уже половина дела.
Возможность победы теперь зависела только от быстроты  реакции.  Не  обращая
внимания на боль, Иван повернулся вместе с повисшей на нем собакой навстречу
новому броску промахнувшегося кобеля, оторвал  от  себя  псину,  схватив  ее
правой рукой за горло, а левой за заднюю  ногу,  и  уже  задыхающейся  тушей
отбил новый бросок.
   Пока ошарашенный кобель вставал на ноги, Иван успел переломить  о  колено
спину дергающейся у него в руках собаки и отшвырнуть ее в сторону...
   Оставшись один, третий пес не спешил нападать - стоял  и  злобно-изучающе
смотрел на  Ивана.  Бока  его  тяжело  вздымались,  задние  лапы  замерли  в
напряжении, готовые в любой момент бросить тело навстречу врагу.  Кобель  не
привык отступать перед волками. Но это животное  было  уж  очень  похоже  на
человека. А человек гораздо сильнее и опаснее волка. Это пес знал по  опыту,
ему приходилось охотиться и на людей вместе со своими  хозяевами.  Иной  раз
справиться с человеком оказывалось сложнее, чем с двумя,  а  то  и  с  тремя
волками.
   Пес уже готов был отступить и, не боясь позора поражения, бежать  к  дому
хозяина, чтобы поднять там тревожный лай. Иван его хорошо понял. Но  это  не
входило в его планы.
   - Ну же! Иди ко мне, - сказал Иван псу.
   И тот кинулся на него... Если  бы  Иван  промолчал,  пес  не  решился  бы
напасть на человека. Но услышав  голос,  так  живо  напомнивший  ему  волчьи
завывания, не выдержал...
   Иван отбил летящую на него морду  ударом  кулака,  как  боксеры  отбивают
перчатку атакующего соперника. Не дав псу даже упасть на землю,  он  схватил
его за задние лапы, раскрутил и бросил в ущелье.
   Собачий визг взметнулся над ущельем и затих в пропасти...
   Иван отдышался и приложил маковые листья к  сочащемуся  кровью  укусу  на
плече. "Осталось еще двое - отец и сын, - думал он. - Да не  порвется  связь
времен. И серебряный шнур, обмотавшийся вокруг горла старшего,  задушит  два
следующих поколения". Откуда взялся в его  мыслях  этот  "серебряный  шнур",
Иван не понимал, но фраза ему понравилась, и он несколько  раз  повторил  ее
про себя по дороге к жилищу чеченцев...
   Пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами Иван и  запуганный
солдатик.  Подросток-чеченец  принес  ведро  с  похлебкой,  поставил   перед
дрожавшим даже перед ним солдатом и развлекался тем,  что  плевал  в  ведро,
заставляя после каждого попадания съедать ложку  похлебки.  Он  так  увлекся
этой игрой, что не услышал, как сзади подошел  Иван,  схвативший  пацана  за
ворот кожаной тужурки и приподнявший его над землей. Пацан  завизжал,  начал
хватать себя за пояс, где у него  болтался  кинжал,  но  никак  не  мог  его
ухватить.
   - Поужинай с нами, парень, - сказал Иван и сунул его  головой  в  горячую
похлебку.
   Ухватившись руками за  края  ведра  и  расставив  по-паучьи  ноги,  пацан
пытался, но не мог выдернуть голову из-под твердой руки Ивана, только пускал
пузыри через жидкое, обжигающее варево... Вскоре ноги  его  подогнулись,  он
упал на колени, сунулся головой еще глубже в  ведро,  пару  раз  дернулся  и