я не назвал  бы.  К  тому  же  с
интуицией у него тоже было все в порядке. Развитая была интуиция.  Она-то  и
заставила его обратить внимание  на  этих  рабочих.  А  элементарная  логика
подсказала, что не будет никто тратить деньги на  рабочих,  которые  еле-еле
ковыряются, вместо того чтобы работать. Подсадные рабочие,  ментовские.  Что
это у них за агрегаты такие интересные по залам расставлены?
   Илья насчитал таких "рабочих" больше двух десятков. "И все это на  одного
Ивана? Ни хрена себе, вот это они его уважают! Гораздо  больше,  чем  мы,  -
хмыкнул про себя Илья. - Он, сука, конечно, боец. Но и не таких  обламывали.
Не сможет один человек победить Союз киллеров. Не  сможет.  Надорвется...  А
менты - что ж, они не помеха. Нас не трогают, и хрен с ними.  А  если  Ивана
ненароком завалят - так  это  хорошо,  нам  мороки  меньше...  Союзнички!  -
ухмыльнулся Илья. - Всех вас прижучим, придет время..."

***

   ...Иван проснулся от настойчивого запаха духов, который лез ему  прямо  в
ноздри. Он вряд ли сумел бы отличить "Boucheron" от  "Dolce  &  Gabbana",  а
среди торговой марки "Salvador Dali" почувствовать разницу между "Laguna"  и
"Dalissime", но аромат духов  его  чем-то  взволновал,  о  чем-то  напомнил:
что-то такое туманное и  очень  приятное  мелькнуло  в  голове,  отдалось  в
пояснице и вызвало слабое напряжение в паху...
   Иван повернул  голову  в  сторону  запаха  и  сначала  увидел  обнаженную
женщину, спящую на его правом плече, а затем и почувствовал  ее  тело  своим
телом. Он и сам оказался обнаженным, что его немало удивило.
   Было странно, что он по-прежнему  не  чувствовал  никакой  опасности.  Он
внушал себе, что опасность должна быть, что забывать  о  ней  нельзя,  но...
совершенно не ощущал ее.
   Не было никакой опасности. Была  только  женщина,  мирно  спящая  на  его
плече, и она вызывала у него интерес. Нет, не желание, а именно интерес.  Он
осторожно вытащил правую руку из-под ее головы и сел  на  кровати.  В  своей
левой  руке  он  обнаружил  пистолет...  Женщина  не  проснулась,  а  только
пошевелила головой, устраивая ее  поудобнее  на  подушке,  слегка  почмокала
губами, сглатывая скопившуюся во рту слюну. Затем она потянулась, расправляя
затекшие ноги, повернулась, чтобы лечь на спину, длинными ногтями  поскребла
волосы на лобке и, взяв себя правой рукой  за  левую  грудь,  успокоилась  и
задышала глубоко и ровно.
   Иван встал и начал одеваться, разглядывая  лежащую  перед  ним  на  спине
женщину. Фигура у нее была чуть полновата и тем не менее привлекательна. Она
притягивала  взгляд  Ивана.  Округлые  плечи   придавали   ей   подчеркнутую
женственность. Резко выраженная талия переходила в крутые бедра. Не  в  теле
женщины,  как  таковом,  а  именно  в  линии  перехода  от  талии  к  бедрам
заключалась какая-то волнующая тайна... Черный треугольник лобка,  тщательно
подбритый по бокам и кудрявившийся густыми волосами в центре,  почему-то  не
напоминал Ивану о близости влагалища: чего не  видишь,  того  как  бы  и  не
существует в природе... У этой женщины было просто красивое тело, на которое
приятно смотреть...
   Иван одевался машинально, не думая о том, что и зачем  делает.  В  голове
сработала какая-то вложенная туда помимо  его  воли  программа,  которой  он
подчинился, не рассуждая...  Хотелось  остаться  и  продолжать  смотреть  на
спящую женщину, потому что Иван чувствовал  нечто  необычное.  Он,  конечно,
видел женщин в постели, но  они  всегда  лежали  с  раздвинутыми  ногами,  с
приподнятым, беспокойно ерзающим тазом,  готовые  втянуть  в  себя,  как  бы
всосать его плоть. И он боролся с ними в постели, побеждал их своими  руками
и своим членом.  Они  были  привлекательны,  но  только  как  соперники.  Не
соперницы, а именно соперники Ивана. Враги... Видел он и мертвых женщин,  но
это была всего лишь мертвая, разлагающаяся плоть...
   Иван оделся. Его пистолет был на своем месте, но чего-то еще не  хватало.
Иван оглянулся, увидел на тумбочке  у  кровати  пять  пистолетов,  взятых  у
убитых "охотников". Он несколько секунд смотрел на них, но затем все  же  не
стал брать с собой.
   Иван нагнулся и  положил  руку  на  бедро  женщины.  Она  открыла  глаза,
спокойно, без  всякого  испуга,  посмотрела  на  него  и  улыбнулась.  Потом
потянулась, провела правой рукой по соскам тугих  продолговатых  грудей,  по
упругому животу, лобку, ногам. Собственное тело явно нравилось ей, само  его
существование доставляло удовольствие. И еще Иван понял: ей приятно то,  что
он на нее смотрит. Ему тоже было приятно на  нее  смотреть.  В  ней  напрочь
отсутствовала агрессия...
   Иван неожиданно вспомнил, что уже наступил четверг, и взглянул на часы. О
женщине он почти сразу перестал думать... На часах было девятнадцать сорок.
   - Я ухожу, - сказал Иван. - Спасибо. Я хорошо отдохнул.
   Иван говорил очень непривычные для него слова. Вернее, непривычными  были
испытываемые при этом ощущения. Он,  к  примеру,  с  удовольствием  произнес
фразу: "Я хорошо отдохнул". И не только потому, что последние  года  два  он
вообще не отдыхал... Отдыхать ему не давало что-то такое, что  вошло  в  его
жизнь в Чечне, а может  быть,  и  еще  раньше,  что-то,  заставляющее  Ивана
ненавидеть весь мир, всех  людей,  поклоняться  Великой  Смерти,  убивать  и
чувствовать от этого наслаждение... А эта простая фраза несла в  себе  заряд
какой-то непонятной пока Ивану свободы...
   Он сделал шаг к двери.
   - Подожди, - сказала женщина.
   Она села на постели, подогнув под  себя  по-турецки  ноги  и  открыв  для
обзора щель пониже лобка, которая у Ивана ассоциировалась с агрессией. Но он
по-прежнему  не  ощущал  ничего,  что  бы  говорило  об  исходящей  от   нее
опасности...
   - А это? - показала она подбородком на тумбочку с пистолетами.
   - Я вернусь за ними, - ответил Иван и вышел из комнаты.

***

   Когда Иван  закрыл  за  собой  дверь,  Надю  почему-то  охватило  сильное
волнение. Откинувшись на постели, она  сжимала  руками  груди  и  напряженно
прислушивалась к звукам в квартире...
   Шаги  Ивана  медленно  удалялись  от  двери  ее  комнаты.  Она   мысленно
представила себе, как  он  идет  по  коридору,  вот  поравнялся  с  комнатой
матери... Вдруг  шаги  смолкли  -  очевидно,  он  остановился.  Сердце  Нади
провалилось куда-то в живот и еще дальше в пах. Она сейчас  хотела  его  так
сильно, что, казалось, кончила бы от одного его взгляда - такого, как тогда,
в метро...
   Скрипнула дверь в комнату матери. Надя  застонала  и  почувствовала,  как
сладкие волны, берущие начало в паху, разливаются по  всему  телу  и  яркими
вспышками сверкают в мозгу...

***

   В тот момент, когда Иван покидал  спальню,  он  и  не  думал  заходить  в
комнату к больной старухе. Но его чуткое, тренированное  ухо  вдруг  уловило
хорошо знакомое слово, произнесенное старческим голосом... Это заставило его
напрячься, прислушаться и в конце концов  остановиться  у  двери  старухиной
комнаты.
   - Смерть... - доносился до Ивана свистящий шепот. - Смерть ходит... Стоит
за дверью... Заходи... Устала ждать... Заходи...
   Иван толкнул дверь, которая едва слышно скрипнула. Старуха лежала,  глядя
в потолок, иссохшие губы шевелились, издавая невнятные звуки, которые  время
от времени складывались во вполне различимые слова:
   - Устала... Болит внутри... Смерть... Устала ждать... Заходи...
   Иван слушал старуху, ни о чем не думая и не испытывая никаких чувств.  Он
вспоминал прощальный взгляд, брошенный ему обнаженной женщиной в ее спальне,
и постепенно осознавал, зачем зашел в комнату старухи... Зашел,  потому  что
его звали, потому что просили у него милостыни...
   - Болит все... Болит... Устала ждать...
   Иван подошел ближе к постели старухи. Она по-прежнему смотрела в  потолок
и Ивана не замечала.
   - Ну-у-у... - протяжно произнесла она. - Ну-у же...
   Иван протянул к ней руку и приставил средний палец правой руки  к  центру
груди между ключицами - к основанию горла.
   - А-а-а-х!.. - выпустила из себя воздух старуха.
   Иван слегка  надавил  пальцем  и  секунд  двадцать  держал  его  в  таком
положении... Горло старухи некоторое время делало  судорожные  движения,  но
очень быстро успокоилось... Старуха молчала и больше не шевелилась...
   Иван постоял минуту, глядя на затихшую старуху... И решил для  себя,  что
все сделал правильно.
   Он вышел из квартиры и с этой минуты думал только о  предстоящей  встрече
на Казанском вокзале.

***

   Иван был уверен, что на Казанском вокзале его поджидают не один и не  два
"охотника": как минимум - десяток, причем самых  лучших...  На  внимание  со
стороны Никитина тоже можно было рассчитывать... Если, конечно, он вмешается
в игру. Встретил же он никитинских людей в Измайловском парке! Столкнулся-то
он с ними случайно, но это не значит, что они не успели сесть ему  на  хвост
или вычислить его по каким-то своим каналам. А каналов у них немало...
   Отправляться  сразу  на   Казанский   было   нецелесообразно.   Несколько
успокоенный мыслью о том, что главные силы "охотников" должны  собраться  на
Казанском вокзале и, следовательно, вероятность напороться на них на  улицах
Москвы снизилась, Иван без приключений преодолел путь  до  метро,  почти  не
обращая внимания на взгляды в свою сторону.
   Иван не разрабатывал заранее план действий. План всегда диктовали внешние
обстоятельства - особенности поведения жертвы, жесткие ограничения в  выборе
способа убийства, как в случае с Кроносовым,  которого  Иван  отравил  через
водопровод, или плотность  преследования,  как  сейчас...  Иван  изучал  эти
обстоятельства, принимал их как данность, пропускал через себя, делая частью
своего понимания ситуации, а уж  это  понимание  само  рождало  некий  план,
всегда нетрадиционный и трудно вообразимый для противника.
   Переиграть Ивана можно было только  с  помощью  таких  же  нетрадиционных
методов... Если предположить, что Иван знает о  наличии  "охотников"  внутри
здания вокзала и не полезет на рожон, а постарается найти  обходной  маневр,
тогда ставить стрелков на вокзале бессмысленно... Правда, с таким же успехом
можно допустить, что Иван вычислит такой ход мысли и реакцию  "охотников"  и
сделает наоборот - устремится в здание вокзала и уже оттуда, изнутри,  будет
организовывать свою атаку...
   От рассмотрения всех  возможных  вариантов  развития  событий  у  Ильи  -
Председателя Союза киллеров - голова  шла  кругом.  Но  в  конце  концов  он
успокоил себя тем, что диспозиция все равно будет  складываться  стихийно  -
как следствие господствующего в СК  принципа  демократического  автономизма:
цель общая, но каждый действует в одиночку.
   Никитин же вообще был лишен возможности строить какие-либо  предположения
по поводу поведения Ивана, поскольку у него не имелось для этого необходимой
информации. Догадки Герасимова были, конечно,  хороши,  но  оставались  лишь
догадками,  и  Никитин  вынужден  был  действовать  самым   традиционным   и
прямолинейным  образом:  повышать   концентрацию   своих   людей   во   всем
пространстве предполагаемого контакта и ждать, пока активизируются  субъекты
этого контакта. И он ждал... Ждал  уже  двенадцать  часов,  то  окончательно
теряя терпение, то вновь вдохновляясь единственным своим  аргументом  -  чем
больше проходит времени, тем вероятнее, что вот-вот, сейчас появится Иван...
   ...С "Октябрьской" Иван поехал не сразу к  "Комсомольской",  а  в  другую
сторону по Кольцевой линии и вышел из вагона на станции "Парк культуры". Там
он пересел на Кировско-Фрунзенскую линию и, миновав чуть ли все  весь  центр
Москвы, выбрался за пределы Садового кольца.  Он  не  сошел  ни  на  станции
"Красные ворота", ни на "Комсомольской"... Иван покинул метрополитен, только
доехав до станции "Красносельская".
   Иван вышел на Краснопрудную улицу и направился  в  сторону  Комсомольской
площади. Он тщательно  исследовал  все  попадающиеся  по  пути  забегаловки,
подвальные бары, столовые, рюмочные, шашлычные-чебуречные, винные магазины с
отделами, торгующими в розлив. И вот наконец в каком-то Давыдовском переулке
нашел то, что  искал...  В  грязной,  заплеванной  забегаловке,  торговавшей
пивом, портвейном "Анапа", причем  сильно  разбавленным,  и  бутербродами  с
килькой, он увидел форменную фуражку носильщика с Ярославского  вокзала.  Ее
обладатель, краснолицый мужичок  лет  пятидесяти,  разговаривал  с  типичным
московским "синяком" неопределенного возраста. "Синяку" с равными шансами на
успех можно было дать и тридцать лет, и шестьдесят. Иван взял кружку пива  и
пристроился за соседним столиком.
   - Нет, - говорил "синяк", водя перед своим лицом указательным пальцем  из
стороны в сторону, - я поднялся не в восемьдесят пятом, а в девяностом...  -
Он  иногда  задевал  себе  пальцем  за  нос  и  вздрагивал.  -  Я...  Я  все
направления... Я всю  площадь  снабжал  водкой...  У  меня  здесь  до  самой
Краснопрудной очередь стояла. В два ряда... - "Синяк"  придвинулся  ближе  к
краснолицему носильщику и понизил голос до шепота, поведя по сторонам ничего
не видящими глазами:
   - Я деньги из воздуха делал... Я продал  три...  пять...  не  помню...  Я
продавал вагоны водки... На запасных путях Казанского стоял состав с  водкой
для Москвы... Ко мне пришел Батя...
   - Я с ним  поработал,  еще  застал...  Он  бригадиром  был...  -  вставил
краснолицый.
   "Синяк"  утвердительно-понимающе   покивал   головой   и   вновь   поднял
указательный палец, желая продолжать делиться своими воспоминаниями:
   - Батя сказал, что мне дадут всего десять процентов, но  там  этой  водки
было море, вагоны... "Вези водяру, Батя, - заорал я ему. - Я согласен!.."
   Теперь краснолицый точно с таким же выражением кивал головой.
   - Через две недели! Ты понял?.. Через две недели, Петя, я стал  приезжать
сюда на "форде". У меня тогда был красный "форд" и свой  шофер.  Самому  мне
водить  нельзя  было.  Права  у  меня  еще  в  восемьдесят  пятом  отобрали.
Насовсем... Правда, потом вернули... - "Синяка"  разбирал  смех.  -  Ты  мне
веришь, Петька? Ко мне на прием записывались, я шишка  тогда  был  для  всех
Сокольников. В Сокольниках только у меня водка была...
   Пиво в забегаловке было отвратительным, пить его Иван просто  не  смог  -
так и стоял перед полной кружкой, разглядывая кильку, лежащую перед  ним  на
кусочке черного хлеба. Килька была украшена одиноким засохшим колечком  лука
и благоухала подсолнечным маслом... "Вечер воспоминаний окончен,  -  подумал
Иван. - Пора прогуляться". Он  подошел  к  стойке,  купил  бутылку  "Анапы",
попросил открыть, взял один бутерброд, один  стакан,  нахлобучил  стакан  на
бутылку и  протолкался  от  стойки  к  столику,  за  которым  и  "синяк",  и
Петя-носильщик теперь оба понимающе  кивали  друг  другу  перед  опустевшими
кружками.
   - Не помешаю, ребята? - спросил Иван и,  не  дожидаясь  ответа,  поставил
бутылку на стол.
   Он снял стакан с горлышка  бутылки  и  стал  наливать  в  него  портвейн.
Взглянув как бы случайно на стоящих напротив него "синяка" и носильщика,  он
резко остановил процесс наполнения стакана и громко воскликнул:
   - Петька! Ты откуда, брат?
   Краснолицый носильщик очень сосредоточенно на  него  смотрел,  нисколько,
впрочем,  не  узнавая.  За  годы  путешествий  по  портовым   и   вокзальным
забегаловкам Петя успел обрести столько "братьев", что число  их,  наверное,
превысило численность населения славного города Бомбея, в котором побывал он
тридцать лет назад, служа тогда в советском торговом флоте.
   - Мы с тобой год назад на этом же самом месте эту же "Анну Палну" пили! -
орал на всю забегаловку Иван, хлопая Петьку по плечу.
   Носильщик счастливо улыбался, уже представляя себе,  как  будет  пить  до
утра за счет этого  денежного  "знакомого"...  А  может,  и  дольше  -  если
"знакомый" вырубится раньше него и даст возможность спокойно ознакомиться  с
содержанием своих карманов и кошелька... Он старательно напрягал память,  но
вспомнить новоявленного "брата" никак не мог.  Однако  тот  держал  в  руках
бутылку, и Петя  решил-таки  проявить  к  нему  самые  теплые  "родственные"
чувства.
   - Мужики! Угощаю! - шумно радовался встрече Иван. - Каждому по бутылке! Я
мигом.
   Он сбегал к стойке, взял еще две таких же бутылки "Анапы" и два таких  же
бутерброда, все это принес и выставил на столик. В соответствии с  неписаной
традицией  каждый  распоряжался  предназначенной  ему  бутылкой  по   своему
усмотрению. Носильщик Петя налил половину кружки и принялся прихлебывать  из
нее по глоточку. "Синяк" набузовал полную кружку, но пить начал из  горлышка
- то, что осталось в бутылке. Иван наполнил свой стакан доверху, взял его  в
руку, но потом поставил на столик и сказал, указывая  пальцем  в  самый  нос
"синяка":
   - И тебя я тоже знаю. Ты - Равиль!
   - Я?! - возмутился "синяк". - Я никогда не был татарином! Ни-ког-да! -  И
он по своей привычке поднял указательный палец  и  отрицательно  помахал  им
перед собой. - ...Нет, одно время я был евреем. Был... - Неожиданно  "синяк"
смягчился и утвердительно закивал головой. - Но тебя я не знаю...
   - Слушай, а сейчас ты кто? - не отставал от него Иван.
   - Я?! - крайне удивился  тот.  -  Я  русский.  Или  российский?  Не  знаю
точно...
   - Тогда давай... И за тех, и за других...
   Иван поднял его кружку с вином и  сунул  ему  в  руку.  "Синяка"  немного
покачивало, и он вцепился в кружку, как в точку опоры. Начал пить, но осилил
только половину, после чего прижал кружку к щеке и так стоял, покачиваясь  и
глядя на Ивана. Только Иван якобы собрался выпить  свое  вино,  как  "синяк"
попытался усесться прямо под столик, что было категорически  запрещено  теми
же неписаными традициями московских забегаловок - где угодно,  только  не  в
заведении! Иван с носильщиком подхватили его под руки и потащили  на  улицу.
"Синяк" бороздил носками ботинок асфальт...
   - Давай сюда, - сказал  Иван,  заметив  невдалеке  очень  соблазнительный
каменный заборчик, каких в Москве не так уж много и какие  привлекают  всех,
не рассчитывающих добежать до туалета.
   На пространстве вдоль забора было действительно не слишком  чисто,  более
того,  вся  обозримая  территория  была  основательно  "заминирована".   Они
затащили бесчувственное тело за забор, и Иван,  отстранив  грузчика,  слегка
толкнул "синяка" в спину. Тот, полетев носом вперед, влип  плашмя  в  хорошо
удобренную московскую почву.
   - Ты чего?! - закричал носильщик. - Безрукий, что ли?
   Иван посмотрел на Петю абсолютно  трезвым  взглядом,  сразу  вызвавшим  у
последнего серьезные опасения.
   - Не волнуйся!  Тебя  я  положу,  где  почище.  Фуражку  сними,  чтоб  не
испачкалась...
   - Ты чего, брат? - бормотал носильщик, пятясь назад, но  фуражку  все  же
снял.
   - Я тебя раздеваю, браток, - ласково ответил Иван  и  слегка  врезал  ему
левой в подбородок.
   Носильщик резко дернулся назад и с глухим  звуком  стукнулся  затылком  о
кирпичную стену какого-то сарая. Иван подхватил его под  мышки  и  аккуратно
усадил на землю. Затем стащил с него форменную куртку, быстро натянул ее  на
себя, взял из рук у  Пети  фуражку  и,  помахивая  ею,  двинулся  в  сторону
Краснопрудной... Он был почти готов к свиданию с "охотниками"  на  Казанском
вокзале.

***

   В зале для транзитных пассажиров Ярославского  вокзала  Иван  взглянул  в
зеркало  и  с  удовлетворением  отметил,  что  не  может  сам  себя  узнать.
Надвинутая на глаза фуражка  закрывала  половину  лица,  во  всей  остальной
внешности не осталось ни одной индивидуальной черты. Единственное, что могло
привлечь внимание, - бляха  носильщика,  на  которой  можно  было  разобрать
надпись: "Ярославский".
   Проторчав примерно полчаса у транзитных касс и успешно отбившись от  всех
пассажиров Ярославского и Ленинградского вокзалов, пытавшихся  его  "снять",
Иван услышал наконец обращенную к нему дол