иговор. - Ты должен  был  убить
Лещинского, когда понял, что он в чужих руках. Сегодня  ты  обманул  смерть,
оставил ее голодной, неудовлетворенной. И не сможешь теперь считать себя  ее
человеком, тем, кто ей служит, пока Лещин-ский будет жив. Как, когда  и  где
он расстанется с жизнью - абсолютно не имеет значения. Но если  хочешь  себя
уважать - любой ценой сделаешь это!.."
   Иван даже скрипнул зубами от  досады.  Неудовлетворенность  собой  червем
копошилась у него внутри. И с этой червоточиной в мозгу  Иван  отправился  к
Крестному.

Глава 11

   Лещинский сидел в машине фээсбэшников. Он  скорчился  на  заднем  сиденье
"девятки" и негромко по-собачьи подскуливал, не отдавая себе при этом отчета
в том, что он здесь  делает  и  что  происходит  вокруг.  Лещинский  не  мог
заставить себя и  не  пытался  выпрямиться,  поднять  голову,  выглянуть  на
улицу... Он думал лишь об  одном:  как  на  него  напал  убийца  и  как  он,
Лещинский, чудом уцелел...
   ...Когда в  дверном  проеме  появилась  темная  фигура  и  прямо  в  него
запустила огромной китайской вазой, он просто  обезумел  от  страха...  Этой
вазой его  непременно  хотели  убить,  -  так  решил  Лещинский.  Он  помнил
стремительное приближение вазы, закрывшей все поле зрения, и свое судорожное
движение вниз, под стол. Выстрелы, грохот бьющегося стекла,  дождь  осколков
словно ошпарили его, и он, как  таракан,  рванул  на  четвереньках  прямо  к
открытой двери... При этом он, кажется, визжал, но теперь точно  не  помнит,
так ли это было... Он несся в полуметре от пола так быстро, что сшиб  с  ног
попавшегося ему  на  пути  человека,  и,  домчавшись  до  двери,  с  тем  же
бессознательным, непрекращающимся визгом  ломанулся  вниз  по  лестнице.  Он
успел добежать до второго этажа, когда позади него захлопали двери соседей и
раздались их голоса. Входная дверь подъезда тоже хлопнула, и через мгновение
Лещинский оказался лежащим на ступеньках с вывернутой назад рукой. Лицо  его
было прижато к бетону, но визжать он не перестал,  только  тон  и  громкость
крика немного снизились - дышать было трудно...
   - Заткнись, сука! - услышал он злой повелительный голос. - Встать!
   В затылок ему упирался ствол пистолета. Было  больно  и  очень  неудобно.
Лещинский поднялся, но визг не прекратил, а лишь помотал головой - не  могу,
мол, замолчать.
   Офицер из ФСБ, тот самый его знакомый, замахнулся на него рукой, держащей
пистолет. Лещинский зажмурился, но не замолчал.
   - Вот вы  двое,  -  сказал  фээсбэшник  мужчинам  в  халатах  и  домашних
тапочках, которые первыми из жильцов дома вышли на площадку второго этажа, -
держите его здесь. Глаз с него не спускайте!.. Не бойтесь, он не вооружен, -
добавил он, заметив некоторую их нерешительность.
   - Господа, а что случилось? - вылез вперед еще один жилец, в адидасовском
костюме и с газовым пистолетом в руке.
   - Ты встанешь внизу, - тотчас же приставил и его к делу фээсбэшник.  -  В
подъезд никого не впускать, из подъезда никого не выпускать. - Остальным  не
подходить! - крикнул он уже на бегу, прыгая  вверх  по  лестнице  через  три
ступеньки и отталкивая в стороны торчащих на  его  пути  полуодетых  жильцов
подъезда...
   Ворвавшись в квартиру Лещинского, он соблюдал  все  предосторожности,  то
есть двигался, выставив зажатый двумя руками пистолет перед  собой,  обводил
им все подозрительные углы и закрытые двери... Наконец,  фээсбэшник  нашарил
выключатель в коридоре и включил свет...  Пороховая  гарь  от  выстрелов  не
успела еще рассеяться. На пороге раскрытой двери одной из комнат  он  увидел
молодого оперативника, лежащего лицом вниз  в  луже  крови  с  неестественно
заведенными назад руками. Его пистолет валялся рядом.
   - Петя! - заорал фээсбэшник и бросился к нему. На темечке у того, кто еще
недавно был Петей, красовалась небольшая дырка, из которой вытекала  струйка
крови.
   Офицер скрипнул зубами.
   - У-у, бляди! - вырвалось у него. И тут же он заорал:
   - Никитин! Ты жив? Никитин!
   Негромкий  стон  у  окна  заставил  его  броситься  туда   и   отшвырнуть
перевернутое  кресло.  Полноватый  фээсбэшник,  откликнувшийся  на   фамилию
"Никитин", схватившись обеими руками за ногу, пытался подняться с пола.
   - Как ты? Идти можешь?
   Никитин покачал головой.
   - Вызови группу. И медиков, - сказал он. - Что с Лещинским?
   - Внизу он. Соседи сторожат.
   - Живучий, сука. Смотри, Сергей, если убежит...
   - Не убежит. Он там обосрался со страха.
   Никитин глянул на него исподлобья. Прошипел, не разжимая зубов:
   - Гляди я сказал... Яйца оторву, если убежит.
   - Я щас, группу вызову,  -  заявил  тот,  кого  Никитин  назвал  Сергеем,
готовый бежать к машине.
   - Стой. Посмотри, что со вторым. - Никитин смотрел  на  труп,  лежащий  в
дверном проеме комнаты.
   Сергей быстро обшарил комнаты.
   - Не видать его.
   - Этот стервец через лоджию прошел. Там и смотри...
   Сергей вернулся через минуту бледный как мел.
   - На лоджии Андрюха. Мертвый. Дыра на шее. И в  груди.  Чем  это  он  его
так?..
   - Руками. - Никитин усмехнулся. Затем сморщился от боли.
   - Да вызови ты, что ли, медиков, - крикнул он. - Я же кровью истеку.
   Сергей бросился к двери. Но перешагнув  через  лежащий  возле  нее  труп,
остановился, вновь скрипнул зубами и, не выдержав, спросил:
   - Кто это был, товарищ полковник?
   - Отмороженный. Иван, - ответил Никитин. И тут же заорал:
   - Да беги же, блядь ты этакая, к телефону!
   Сергей тут же пропал.
   - Я свой найти не могу, - добавил Никитин уже тихо, то ли самому себе, то
ли вслед убежавшему вниз офицеру...

***

   Жильцы  подъезда  помогли  Сергею  затолкать  Лещинского  в  "девятку"  и
кучковались, обсуждая происшествие...  Слова  офицера,  разговаривавшего  по
телефону со своим управлением, заставили их замолчать и прислушаться.
   - ...Никитин ранен. Двое убитых. Да нет, наши, наши убиты...
   Сергей помолчал, наверное  выслушивая  чье-то  начальственное  мнение  по
этому поводу.
   Лещинский, услышав про убитых, перестал скулить и  начал  икать.  Он  так
ясно представил себя на их месте, что у него начало нестерпимо ломить висок,
куда, как он воображал, должна была бы попасть пуля.
   - Заткнись, блядь поганая! - зашипел на  него  Сергей,  прикрывая  трубку
ладонью, после чего продолжил разговор по телефону:
   - Нет. Ушел, - нехотя выдавил  он  из  себя  в  ответ  на  неслышный  для
остальных вопрос...
   - Мужики, а это кто такой? - вдруг спросил жилец  с  газовым  пистолетом,
указывая им на выходящего из соседнего подъезда человека в шляпе и плаще.
   - Да вроде не знаю такого... - ответил кто-то.
   - Эй, друг! Подойди-ка сюда! - обрадованно закричал  обладатель  газового
пистолета. - Эй!..
   Он даже успел сделать три шага в сторону неизвестного человека, как вдруг
офицер бросил телефонную  трубку  и  стал  судорожно  выдирать  пистолет  из
кобуры. Выхватив его наконец, он вскинул руки и выстрелил, но одновременно с
выстрелом человек, почти дошедший до угла дома, резко дернулся вправо,  упал
и покатился в лужу, успев при этом выстрелить тоже.
   - Ой, бля, мужики! - вскрикнул  один  из  мужчин  и,  схватившись  обеими
руками за живот, начал оседать.
   Когда невольно взглянувший на него Сергей перевел взгляд обратно -  туда,
где только что катился по луже человек, там уже никого не было. Он с размаху
влепил рукояткой пистолета по капоту "девятки" и заорал:
   - Всем по домам!  Быстро!  Сидеть  дома  и  ждать!  -  Вот  ты!  Вызовешь
"скорую", - ткнул он кого-то кулаком  в  спину  и  махнул  рукой  в  сторону
раненого. - Этого оставить здесь.
   Через минуту двор опустел. У подъезда остались только фээсбэшник Сергей и
раненый.
   Сергей сел на асфальт у переднего колеса "девятки" и закурил. Машина, как
ему показалось, слегка дрожала. Была ли это  его  собственная  дрожь  от  не
нашедшего выхода напряжения, или  это  вибрировал  трясущийся  от  страха  в
машине Лещинский, Сергея вовсе не занимало... У него  перед  глазами  стояли
пробитая пулей голова Петьки со свежей  струйкой  крови  и  разодранная  шея
застывшего на лоджии Андрея...

***

   Полковника Никитина уложили в спецгоспиталь МВД, как минимум, на  неделю.
Рана, полученная им в квартире Лещинского, оказалась  неопасной,  но  неделю
стационара медики  ему  обещали,  причем  первые  дни  вообще  не  разрешили
вставать, даже на костыли.
   Поэтому, когда генерал-лейтенант  Романовский  вошел  в  его  палату,  он
привел Никитина в немалое беспокойство. Никитин заерзал на своей кровати, не
зная, что делать: попытаться все  же  встать,  несмотря  на  острую  боль  в
простреленной  ноге,  или  воспользоваться  привилегией   тяжелобольного   и
разговаривать с генералом лежа...
   Если бы ногу ему прострелили при  более  благоприятных  для  его  карьеры
обстоятельствах, он, не задумываясь, пренебрег бы  "табелью  о  рангах".  Но
киллер, на которого они охотились уже недели две, опять ушел,  на  этот  раз
уложив двух человек... Жаль, еще  совсем  желторотые!..  При  этом  сам  он,
Никитин, был ранен, хотя его-то уж никак желторотым не назовешь. К  тому  же
он не мог с уверенностью сказать, что ранение случайное.  Скорее,  наоборот:
то, что он остался жив, - случайность...
   В общем, чувствовал он себя крайне неуверенно, оказавшись нос  к  носу  с
Романовским,  этим,  как   говаривали   между   собой   коллеги-фээсбэшники,
"молодящимся старым пердуном весьма интеллигентной наружности".  Романовский
был,  как  всегда,  подтянут,  тщательно  выбрит,  благоухал  "Богартом"   и
поблескивал антикварным золотым пенсне...
   Про генерала ходили разные сплетни: что он красит  не  только  волосы  на
голове, но и брови, что он имеет болезненное пристрастие курировать дела  по
сексуальным меньшинствам и что пенсне  свое  он  приобрел  в  Екатеринбурге,
когда участвовал в работе государственной спецкомиссии,  решавшей  непростую
проблему - являются ли  подлинными  откопанные  там  предполагаемые  останки
членов семьи последнего российского императора...
   Насчет крашеных бровей Никитин не верил. А волосы у Романовского,  в  его
шестьдесят пять лет, были действительно не по годам густы и черны. Но это уж
природа, а не краска. Так, по крайней мере, думал Никитин.
   Намеки  на,  мягко  говоря,  не  совсем  обычную  сексуальную  ориентацию
Романовского Никитин с негодованием отметал просто потому,  что  ему  самому
противно было об этом думать...
   А вот про пенсне - очень  может  быть,  что  генералу  оно  действительно
досталось "по наследству" от  покойного  императора.  Фамилии-то  созвучные:
Романов - Романовский... Было, было у генерала  это  тщеславие,  на  котором
играли порой провинциальные подхалимы. И часто - с большой пользой для себя.
   "Впрочем, возможно, и это тоже вранье", - подумал  Никитин.  Он  вспомнил
неофициальный, иными словами, полный отчет  той  екатеринбургской  комиссии,
который ему удалось  прочитать,  причем  в  подлиннике.  Там,  в  частности,
сообщалось,  что,  судя  по  состоянию   эксгумированных   останков,   перед
захоронением они были тщательно обобраны - и у императора, и  у  императрицы
отсутствовали не только какие-либо украшения, но и все золотые зубы... Хотя,
хер его знает, когда их выломали - перед захоронением или  спустя  несколько
десятков лет после него. Сейчас  народ  пошел  наглый,  а  в  отчетах  можно
сочинить такую повесть, хоть слезы лей...
   ...Романовский заявил прямо с порога,  заметив  неуверенное  беспокойство
Никитина:
   - Лежи, ну тебя на хрен с твоим солдафонским этикетом!
   - Есть, товарищ генерал, - решил прикинуться дураком Никитин.  И  тут  же
пожалел об этом. Потому что сам Романовский был далеко не дурак.
   - Есть - у тебя на жопе шерсть, стрелок долбаный! - мгновенно  разозлился
тот. - Ты бы еще раком передо мной встал и честь при этом отдал...
   ...Генерал  и  не  заметил,  что  его  язвительная   "шутка"   прозвучала
двусмысленно. Может быть, такого рода шуточки и дали повод  для  намеков  на
его пристрастие к делам о гомосексуалистах?..
   - ...Как ты встал раком перед  этим  мокрушником,  -  продолжал  бушевать
генерал. - А он и натянул тебя, как хотел, - по самые яйца!
   Никитин только молча хлопал глазами.
   Тут Романовский все же взял себя в руки и минуты две молча сопел, сидя  у
кровати Никитина и куря тонкую коричневую дамскую сигарету с ментолом...
   - Долго тебя здесь держать не будут, - сообщил он Никитину после паузы. -
Я уже распорядился. Отпустят через два дня. Но в течение этих двух дней ни в
коем случае не вставай - ты мне нужен в рабочем состоянии, а не  таким,  как
изуродованный в битвах герой, знаменитый на весь свет, но  беспомощный,  как
младенец! Этакий Геракл в доме престарелых...
   Романовский сунул окурок в цветочный горшок  на  окне,  достал  еще  одну
сигарету.
   - Можешь, кстати, курить открыто, -  добавил  он  и  сделал  такой  жест,
словно отмахнулся рукой от кого-то - скорее всего, от медиков.
   - Шли бы они в жопу со своими запретами...
   Никитин достал из-под матраса мятую пачку "Примы".
   Романовский поморщился, но промолчал.
   Подымили, стряхивая пепел в стоящий на тумбочке стакан с остатками чая.
   - Напишешь в рапорте все, что знаешь об этом деле. -  Романовский  утопил
окурок в остатках чая. - Подробно напишешь. Со всеми  деталями,  источниками
информации, ну и прочее...
   Помолчав, Романовский как будто еще что-то вспомнил.
   - Хозяин интересуется подробностями.  Кстати,  просил  передать  от  себя
лично, - генерал достал из кармана походную фляжку и протянул ее Никитину. -
Короче, чтобы через два дня отчет был у меня, - закончил разговор генерал и,
не прощаясь, вышел.
   Никитин вздохнул с  облегчением...  Взболтнул  фляжку.  Полная!  Открутил
крышку, понюхал - и задохнулся от удовольствия: "Ух ты, сука! Неужели Хозяин
знает мои вкусы?" Этот запах Никитин ни с чем не мог перепутать...
   Густой, тягучий аромат французского коньяка защекотал ему  ноздри,  будил
острую жажду. Заставил ее из желудка подняться по пищеводу к  самому  горлу,
порождал ожидание жгучей волны, падающей прямо  в  душу  и  ласковым  теплом
разливающейся по всему телу...
   Никитин сделал большой глоток,  медленно  процедил  его  в  горло  и,  не
выдержав паузы, сразу сделал еще один.
   - "Готье", VSOP, что означает - "особо старый высшего качества", -  почти
пропел он вслух. Эти слова звучали для него приятнее, чем любая музыка.
   ...Вернувшись пару месяцев назад из Чечни, Никитин дня не мог прожить без
коньяка...
   Пил он, конечно, и раньше, но для  удовольствия:  ну,  с  бабами,  ну,  с
друзьями, ну, дома иногда, с женой.
   Коньячок просто помогал ему освободиться  от  некоторой  заторможенности,
скованности, которую вызвало в нем ежедневное  копание  в  закулисной  жизни
России. Слишком много грязных тайн этой жизни хранила его память, чтобы  вот
так, легко, можно было освободиться от них - взявшись за теплые бабьи титьки
или потрепавшись с хорошим другом о легендарных делах  далекой  молодости...
Не отпускало!
   А коньяк помогал. Топил все темное и грязное в своей пронизанной  солнцем
золотистой  глубине,  терпким  ароматом  отбивал   преследовавший   Никитина
неприятный душок...
   ...Но после Чечни Никитин как-то  вдруг  поймал  себя  на  том,  что  без
коньяка вообще обойтись не может. Трезвому ему становилось тоскливо, холодно
и одиноко. Он не мог заставить себя работать так эффективно, как прежде.  Да
что там говорить - работать вообще не хотелось! Никитин даже стрелять не мог
трезвым: мишень расплывалась в неопределенное  пятно,  пули  шли  в  молоко.
Коньяк обострял и зрение, и мысли - тельные способности...
   Коньяк обострял само ощущение жизни. Хлебнув коньяку, Никитин даже на баб
иногда обращал внимание, хотя трезвым на них и вовсе не смотрел.  Просто  не
вспоминал о их существовании... После Чечни не стоял у него "бабский вопрос"
на повестке дня. Да и в штанах - тоже ничего не стояло...
   К  французскому  "Готье"  он  привык  в   Грозном.   Предыдущий   куратор
спецподразделений ФСБ в Чечне оставил в наследство Никитину ящик настоящего,
не левого, "Готье" под кроватью в гостиничном номере и  еще  целый  КАМАЗ  -
фуру, полностью загруженную такими  же  ящиками,  в  спецгараже  Российского
представительства  в  Чечне.  КАМАЗ  числился  за  ФСБ   как   "вещественное
доказательство".
   Никитин жил там месяца три, и дня  не  проходило,  чтобы  он  не  выпивал
одну-две бутылки... Трезвому слишком сложно было сохранять спокойствие, видя
то, на что ему приходилось смотреть, и слушая то, что он  выслушивал  каждый
день.  Он  занимался   розысками   следов   пропавших   без   вести   бойцов
спецподразделений ФСБ. Искомые следы он  находил  практически  ежедневно,  и
почти каждый из этих следов  оставлял,  в  свою  очередь,  отпечаток  в  его
душе... Хотя и душа, и разум Никитина были закалены десятками  сложнейших  и
порой весьма жестких специальных операций: какими-то  из  них  ему  довелось
руководить, а в каких-то он участвовал в качестве рядового исполнителя.
   Да!.. "Поучаствовать" Никитину пришлось немало...
   Чего стоила, например, ликвидация лидера оппозиции в одном из  государств
экваториальной  Африки?  Если  бы  тому  удалось   скинуть   пробрежневского
президента, Россия потеряла бы свое политическое влияние не  только  в  этой
стране, но и еще в добром десятке соседних государств с таким  же  полудиким
населением... "Ведь вся эта черножопая Африка, - думал раздраженно  Никитин,
- это тоже, что одна наша огромная российская деревня. Стоит  одному  мудаку
придумать какую-нибудь херовину, через час об  этом  вся  деревня  знает,  и
каждый норовит установить у себя на дворе такую же хренотень. А на хрена она
ему нужна - и сам не  знает...  Этого  черного  оппозиционера,  -  как  его,
кстати, звали? Мванга? Нбанга? Нет,  не  вспомнить!  -  убрали  тогда  лихо:
запалили саванну, когда он поехал агитировать за свою кандидатуру  население
родной  деревни.  Хижины  из  сухих  стволов  вспыхнули  как  спички,  сразу
похоронив под  собой  полдеревни.  Остальных  добили  из  автоматов...  Всех
пришлось перебить. Этих обезьян, их же не отличишь  друг  от  друга  -  поди
разбери, кто там политический лидер, а кто вчера с  ветки  впервые  слез.  У
всех рожи идиотские..."
   Но все, что Никитин видел в Африке, в Гондурасе, в Чили, в  Камбодже,  на
Кубе, в Ольстере, наконец, в Нью-Йорке в Гарлеме, все осталось в его  памяти
каким-то Приключением. Именно Приключением с большой  буквы...  Хотя  там  и
гибли его друзья. И сам он был  дважды  ранен...  А  однажды  чудом  избежал
гибели: приговоренный в Камбодже к смертной казни,  успел,  воспользовавшись
сумятицей после случайного  взрыва  бензовоза,  добежать  до  реки,  кишащей
ядовитыми змеями... Его  товарищ,  подвернувший  ногу,  добежать  не  успел.
Красные кхмеры догнали его, забили насмерть мотыгами.  А  Никитин  успел.  И
кхмеры его не догнали, и в реке не утонул, и змеи не укусили... Конечно,  он
потом вернулся. И превратил весь их лагерь  в  золу  и  перегной  с  помощью
напалма и огнеметов.  Красные  кхмеры  превращались  в  пылающих  кхмеров  -
факелами разбегались по полю, а Никитин со своей группой гонялся за  ними  и
щедро поливал огнем... Ни один кхмер до реки тогда не добежал...
   ...В Чечне не было никакого приключения. Ни с большой буквы,  ни  даже  с
маленькой. В Чечне была Смерть с большой буквы... Страх  -  тоже  с  большой
буквы. Привыкнуть к Чечне - означало быть готовым к тому,  что  вместо  воды
тебе каждый раз будут предлагать кровь, а вместо хлеба - человеческое мясо.
   Никитин не смог к этому привыкнуть. Он привык к коньяку...
   Никитин сделал еще один  большой  глоток.  Вот  теперь  он  вполне  готов
вспомнить  и  подробно  изложить   все,   что   хранилось   в   его   цепкой
профессиональной памяти. Он сел на кровати, подложив под спину подуш