жны были встретиться после вокзала?
   - Не  доезжая  Балашихи  -  поворот  налево,  на  грунтовку.  Примерно  в
километре - дом отдыха старый, брошенный. Названия нету там...
   - Что ж за адрес ты даешь? Поди туда - не знаю куда... Хитришь?
   - Блядь буду, начальник! Не вру. Нет там никаких указателей...
   - Показать дорогу сможешь?
   - Начальник, я не поеду туда! Нас там перестреляют... Как кроликов!
   - Поедешь. Или я тебя сам шлепну...
   - Вспомнил! Я вспомнил. Там Гладиатор ментов пострелял в ночь на вторник.
   - Хорошо.
   Герасимов повернулся к стоявшему рядом Коробову, подмигнул ему и  сказал,
будто приказывая:
   - Этого отправить на  Лубянку.  Под  усиленной  охраной.  И  поместить  в
отдельную камеру.
   - Есть! - подыграл Коробов.
   Герасимов подошел к раненому Десятому, тронул носком ботинка его ногу:
   - Добавить ничего не хочешь?
   - Пошел ты! - огрызнулся Десятый.
   Герасимов "приказал" Коробову:
   -  Этого  тоже  на  Лубянку...  По  дороге  пристрелить.  При  попытке  к
бегству...
   - Есть! - снова поддакнул Коробов.
   - У-у, суки!.. - прошипел Десятый.
   Наблюдавший за всем этим Никитин отозвал Герасимова в сторону:
   - Цирк устраиваешь? На хрена тебе все это?
   - Так ведь первый же принцип, товарищ генерал: разделяй и допрашивай...
   - Что скажешь про все это?
   - Очень интересная ситуация вырисовывается,  товарищ  генерал.  Неспроста
Гапоненков, убитый в "Савое", и Сафронов, застреленный вчера  здесь  же,  на
вокзале, проходили по одним делам. Уверен, что вся эта братия, о которой мне
сейчас рассказал этот подонок, что очень жить хочет, проходит по одним и тем
же делам.  Это  одна  компания.  Интересно  то,  что  у  них  есть  какая-то
организация с жесткой иерархией. На это указывают и  номера  пистолетов.  Во
главе - некто по имени Илья, номер первый. Кто такой  Крестный,  я  пока  не
понял, но, судя по всему, он выше этой организации, он дает им заказы. Какой
номер у Ивана - тоже непонятно. Он, похоже, не входит в их структуру, он сам
по себе. Почему-то  они  хотели  его  убить.  Этот  хрен  говорит:  Крестный
приказал. Кстати, Илья явно копает под этого Крестного. Наверное, сам  хочет
на его место. Сколько всего человек в организации - пока не  выяснил.  Этого
Шестого возьму в жесткий допрос, из  него,  похоже,  еще  много  чего  можно
выдавить.
   - Что там про милиционеров из Балашихи?
   - Говорит, их пострелял Гладитор. И рядом где-то там  -  база  Крестного.
Точнее выяснить пока не удалось. Выясним. Туда нужно будет наведаться.
   - Заканчивай здесь. Голова уже болит  от  одного  вида  этого  проклятого
вокзала. Опять упустили Ивана, мать твою ети...
   - Скажи спасибо, что хоть этих взяли. А то бы  понавешали  на  тебя  всех
собак!
   - Не спеши радоваться. Еще понавешают...
   В это время к вокзалу подогнали крытый фургон для перевозки  заключенных.
Убитых увезли в морг, когда Герасимов допрашивал задержанных.
   - Давай грузи и работай с ними всю ночь. Меня утром  "на  ковер"  дернут.
Нужно будет козыри иметь.
   - Найдем козыри, Никитин. Не волнуйся!..
   Герасимов уверенно улыбнулся и махнул рукой Коробову - давай, мол, грузи,
мы тоже едем...
   Коробов лично наблюдал за погрузкой задержанных. Он поспешил  лишь  самую
малость: не дожидаясь, когда молоденький сопровождающий,  уже  взявшийся  за
ручку дверцы фургона, распахнет ее, скомандовал: "Пошел!"
   Задержанные, сначала один, а затем и  другой,  оказались  на  улице.  Они
подошли к фургону. Дверца не открывалась. Сержант с мальчишеской физиономией
остервенело  ее  дергал,  но  дверцу  заклинило.  Задержанные  "зависли"  на
открытом пространстве. Коробов похолодел. "Быстро назад!" -  заорал  он.  Но
было поздно...
   Выстрелов он не услышал, но увидел, что  раненый  начал  заваливаться  на
спину, а другой задержанный - оседать на колени. Через секунду оба  валялись
на асфальте. Весь конвой лежал рядом с ними. Разница была только в том,  что
конвой был жив и заботился о сохранении своей жизни, а тем, кто  только  что
еще назывались задержанными, заботиться было уже не  о  чем.  Они  оба  были
мертвы.
   Перепрыгивая через живых и мертвых, Коробов выбежал из-за машины и  успел
увидеть, как хлопнувшая дверцей  "девятка"  рванулась  с  места  и  ушла  на
проспект Академика Сахарова.  Но  пока  он  успел  добежать  до  милицейской
машины, пока разогнал ее и тоже выскочил на проспект, "девятки" уже  и  след
простыл... Коробов объявил, конечно, тревогу на  ближайших  постах  ГАИ,  но
никакого результата это не принесло...

Глава 9

   Выйдя из метро на Октябрьской, Иван попытался вспомнить, в  какой  именно
стороне  находится  дом  той  девушки,  в  квартире  у  которой  он  недавно
отсыпался, но это ему  не  удалось.  В  сознании  не  отложился  маршрут  их
движения, когда девушка вела его, смертельно уставшего,  почти  под  руку  к
себе домой. Как он шел от нее, тоже не запомнилось. Иван тогда думал  только
о предстоящей встрече с "охотниками" на Казанском вокзале...
   Иван мог рассчитывать лишь на свои бессознательные реакции. Если сознание
вновь каким-то образом отключить или отвлечь,  маршрут  как-то  проявится  в
голове Ивана, ноги сами отведут его туда, куда он хочет попасть.
   Иван закурил и облокотился на какую-то ограду, чтобы  немного  разгрузить
раненую ногу. За весь год пребывания в Москве  он  не  был  ранен  ни  разу.
Последнее ранение он получил в Чечне... Иван попытался  подсчитать,  сколько
всего боев он провел в качестве раба-гладиатора. Это оказалось бессмысленным
- он и тогда, в Чечне, свои бои не подсчитывал. А сделать  это  сейчас  было
просто невозможно. Иван твердо помнил одно: он выиграл все эти бои, во  всех
стал победителем. Наглядное доказательство этому  то,  что  он  до  сих  пор
жив...
   ...Иван убивал всех своих соперников в бытность рабом-гладиатором. Убивал
всех своих противников, когда был солдатом. Убивал все  свои  жертвы,  когда
был киллером. Иван был самым  эффективным  орудием  убийства,  какое  только
можно создать из человека... "Кто создал меня? - думал Иван.  -  Кто  научил
меня убивать? В лагере, где меня учили стрелять без промаха в любой ситуации
и уходить  от  выстрела,  нам  не  объясняли,  как  чувствовать  приближение
смерти... Как ее встречать, как с ней общаться... Нас учили вовремя взводить
курок. Но, умея только это, я никогда бы не  стал  профессионалом.  Когда  я
понял, что смерть можно любить? И что она тоже  может  быть  неравнодушна  к
тебе? В Чечне. Там каждое утро начиналось с одной и той  же  мысли:  если  я
сегодня никого не убью, значит, убьют меня...  Это  была  даже  не  мысль  -
просто вот так работал закон самосохранения..."
   Что-то здесь было не так, ощущалась  какая-то  не  правильность...  Какая
именно - Иван до сих пор не мог  понять,  уже  не  впервые  думая  об  этом.
Человек, как и любое животное, продолжает жить только тогда, когда стремится
к жизни, когда хочет жить. Почему же Иван всегда оставался в живых, хотя шел
навстречу смерти? Может быть, он сам был не  правильным?  Или  не  правильно
устроен мир, в котором он живет? Это были слишком сложные вопросы для Ивана,
но и без ответов на эти вопросы жить ему становилось все сложней...
   Хотеть жить означало бояться  смерти.  Но  стоило  гладиатору  испугаться
смерти в любом бою, и он сразу  делал  шаг  ей  навстречу.  Жизнь  почему-то
всегда доставалась ему, не боявшемуся смерти и  любившему  ее,  а  тех,  кто
очень хотел жить, Иван убивал...
   Сможет ли он когда-нибудь жить, не убивая? Эта мысль впервые пришла ему в
голову, и ответа на нее у него не могло быть, Иван чувствовал: впервые после
Чечни что-то изменилось в нем. Изменилось за эти несколько дней, которые  он
прожил в роли "дичи", в роли "зайца"...  Игра,  придуманная  Крестным,  была
слишком похожа на жизнь, которой Иван давно уже не жил.  Она  заставила  его
бояться преждевременной смерти. Крестный поставил условие -  сохранить  свою
жизнь до определенного времени. И Иван выполнял это условие:  он  не  просто
боролся, он даже боялся за свою жизнь. Боялся настолько, насколько умел  это
делать...
   ...Иван давно уже неосознанно повторял  тот  путь,  которым  его  недавно
провела встреченная в метро девушка.  Он  пересек  Крымский  вал,  почти  не
замечая  направленных  на  него  взглядов,  во  множестве  привлекаемых  его
отрешенным видом и замедленными движениями. Но он уже выключился из  игры  -
вновь был прежним Иваном, не "зайцем", убивающим  "охотников",  а  прошедшим
Чечню Иваном, знающим и любящим смерть... Незаметно для себя  он  свернул  в
немноголюдные московские дворы и минут через пять оказался  перед  одним  из
подъездов шестнадцатиэтажного дома. Даже не думая о том, сколько этажей  ему
следует пройти, Иван начал подниматься по лестнице пешком, пройдя два этажа,
остановился на третьем и уверенно повернулся к квартире слева. Дверь  в  нее
была не заперта.
   Иван, не стучась, толкнул дверь и  вошел.  Он  сразу  узнал  квартиру,  в
которой уже побывал. Вон там, направо,  комната  больной  старухи.  Прямо  -
комната девушки, ее дочери. "Вернее, женщины", - подумал Иван, вспомнив, как
разглядывал ее тело, в котором  не  было  ни  капли  целомудрия,  зато  ярко
проявлялась зрелая женственность. У невинных девушек не бывает таких тел...
   Как звали женщину, Иван  не  запомнил,  хотя  мать,  кажется,  ее  как-то
называла. Его не волновало  имя.  Он  хорошо  представлял  себе  то  чувство
глубокого покоя и вместе с тем почему-то ощущение близости  смерти,  которые
он испытал, глядя на обнаженную женщину. Тогда,  впервые  за  долгое  время,
женское тело не внушило ему никаких опасений,  не  было  воспринято  им  как
источник агрессии... И он не боялся, что оно засосет  его  в  себя,  затянет
обратно в небытие, из которого он когда-то появился на свет...
   После Чечни Иван брал женщин, ничего особенно  интересного  при  этом  не
испытывая. Брал, как берут хлеб, воду, вино, даже  просто  как  сигарету  из
пачки. Он телом женщины доставлял  себе  удовольствие...  И  в  эти  моменты
продолжал  оставаться  один,  не  допуская  и  мысли  о  том,  чтобы  как-то
обнажиться, разоблачиться перед ней. Это было слишком опасно - все равно что
врагу подставить незащищенную спину. А женщина и являлась для Ивана  врагом,
ведь ее нужно было побеждать, причем каждый раз заново...
   И вдруг он встретил  женщину,  которая  не  была  для  него  врагом.  Она
вызывала у него уже гораздо более сложные чувства, чем  простой  и  понятный
интерес...
   ...Иван толкнул дверь в комнату старухи. Первое, что он увидел, был гроб.
Старуха в гробу все так же устремляла глаза в  потолок,  только  теперь  эти
глаза были закрыты. Но Ивану казалось, что и через опущенные  веки  старухин
взгляд устремляется ввысь, пронизывает потолок и пытается что-то отыскать  в
ночном московском небе...
   Иван хорошо знал, что, кроме холодных звезд и еще более холодной  черноты
между ними, там ничего нет, ничего найти невозможно. Звезды всегда  и  везде
оставались для Ивана далекими и холодными - и в Чечне, во  время  изнуряющих
тело и опустошающих душу ночевок в  горах,  под  ледяным  чеченским  ветром,
пахнущим смертью, и в Москве, в пустом, безлюдном ночном городе, где  десять
миллионов москвичей каждую ночь прячутся под одеялами от холодного звездного
ветра и все же не все могут согреться...
   Иван точно знал, что в небе нет абсолютно ничего, кроме черноты, звезд  и
этого ветра. Должно быть, поэтому мертвое упрямство старухи вызывало у  него
какой-то  давно  забытый,  бессознательный  страх,  сродни  детским   ночным
страхам... Что ищет там  мертвая  старуха?  Или  смерть  открывает  человеку
какую-то тайну?..
   Иван далеко не сразу перевел взгляд со старухи на сидящую рядом с  гробом
ее дочь. Надя была в черном платье, волосы покрывала тонкая черная  косынка,
а в руках  она  теребила  черный  платок.  Но  в  широко  раскрытых  глазах,
смотревших на Ивана, не было ни скорби, ни душевной  муки.  Она  смотрела  с
удивлением  и  радостью.  Увидев  Ивана,  Надя  встала  и  сделала  шаг  ему
навстречу.
   - Ее никто не пришел проводить, - сказала она. - Кроме тебя.
   Она подошла к нему совсем близко, и Иван уловил тот же запах  духов,  что
разбудил его всего несколько часов назад.
   - Как называются эти духи? - спросил Иван. - Хороший запах.
   -  "Indian  Summer",  -  ответила  женщина.  -  Странно,  я  впервые   их
попробовала только сегодня утром. А теперь мне кажется, будто  хожу  с  этим
запахом всю жизнь...
   Иван закрыл глаза, глубоко вдохнул ее запах и  сказал  осторожно,  словно
шел по первому, еще не окрепшему льду:
   - "Индейское лето"... Мне нравится...
   - Ее знали в Москве столько людей, - сказала Надя, поглядев на гроб, - но
никто не пришел и даже не позвонил. Может быть, еще придут? Завтра...
   - Она не хочет никого видеть, - возразил Иван. - Она смотрит на звезды...
   Он  хотел  еще  что-то  добавить,  но  женщина  посмотрела  на   него   с
недоумением.
   - Не мешай ей! - Иван взял женщину за плечо и  вывел  ее  из  комнаты.  -
Закрой дверь в квартиру, - сказал он, - никто не придет.
   Женщина закрыла дверь, и они прошли в ее комнату.
   Иван не спрашивал, как ее зовут, и не хотел этого вспоминать, потому  что
не желал превращать все происходившее  в  обычное  сексуальное  приключение.
Пусть она остается для него просто женщиной.  Даже  не  олицетворением  всех
женщин на свете, а просто существом по имени Женщина. Иван не  хотел,  чтобы
она имела другое имя.
   Он помнил ощущение покоя, испытанное им, когда она лежала на его  руке  и
ее сосок запутался в волосах на его груди. Он взял ее за талию и посмотрел в
глаза. Иван не увидел в них ни острого желания завладеть им,  ни  стремления
перебороть его волю. В ее глазах он прочел лишь  желание  принадлежать  ему,
желание покоряться... Иван чуть не задохнулся от того, что вдруг понял:  она
хочет умереть вместе с ним. Он ясно прочитал в ее глазах желание смерти.  Ее
жизнь была в его руках. И не потому, что он  обладал  способностью  в  любую
минуту лишить ее жизни, изломать это тело, заставить кричать и корчиться  от
боли. Она добровольно, сама отдавала ему право распоряжаться ее жизнью.
   Ивану захотелось увидеть ее тело. Он развязал черную  косынку,  и  волосы
легли на плечи женщины, закрытые черным платьем. Расстегивая ее  платье,  он
почувствовал, как она прижалась щекой к его руке, и понял, что это  была  не
ласка. Это было признание его силы, его власти над ней.
   Платье упало на пол. Иван положил ей руки на  плечи,  затем  взял  ее  за
горло, нащупав то самое место, которого  он  касался  недавно  на  горле  ее
матери. Женщина слегка дрожала, но не сопротивлялась. Она неуверенно  начала
расстегивать  его  рубашку,  но  он  не  почувствовал  в  этом  ее  движении
стремления сделать его беззащитным... Теплая волна выплеснулась откуда-то из
глубины, закружила ему голову  и  опустилась  к  бедрам,  заставив  толчками
напрячься его член.
   Не сумев расстегнуть черный  бюстгальтер,  Иван  просто  разорвал  его  и
обнажил ее груди, тут же прижав их к своей груди. Он опускался руками по  ее
спине все ниже и ниже, проник  под  черные  трусики  и  сжал  руками  теплые
ягодицы. Ее руки еще возились с пуговицами на его джинсах, а  Ивану  уже  не
терпелось освободить свой член от прикосновений грубой материи и ощутить его
в руках этой женщины. Первое прикосновение ее пальцев к  головке  его  члена
вызвало у него легкую дрожь, по спине пробежали  мурашки...  Ему  захотелось
войти в эту женщину - медленно-медленно, чтобы ощутить все  оттенки  первого
узнавания. Ее руки легко поглаживали его член, совершая движения, от которых
ему  было  невыразимо  приятно.  По-прежнему  не  было   никакого   ощущения
опасности, более того, хотелось погрузиться еще глубже  в  это  растворяющее
его тепло, в это изумительное чувство, предваряющее полное овладение женским
телом, Женщиной.
   Он поднял ее за бедра и поставил на кровать, опуская руки еще ниже, к  ее
ногам, вместе с трусиками... Он положил руку ей  на  лобок,  и  она  тут  же
слегка раздвинула ноги, пропуская руку  к  влагалищу.  Он  взял  ее  ладонью
правой руки снизу, левой обхватил за спину и положил на кровать...
   Он уже ни о чем не думал, ни о чем не заботился, ни о чем не беспокоился.
Он забыл о  Казанском  вокзале,  о  пистолетах  с  номерами,  о  Крестном  и
Никитине, он забыл о всей Москве и о Чечне тоже, он забыл о  всей  России  и
обо всем мире, он забыл, наконец, что он Иван, что его профессия  -  смерть,
забыл, что он вообще жив. Он чувствовал теперь одну только Женщину и  больше
ничего не хотел...

***

   ...Едва вынырнув из водоворота новых для него  и  столь  ярких  ощущений,
Иван вспомнил почему-то о мертвой старухе, лежащей в соседней  комнате...  И
тут же подумал о Крестном. Из холодной черной пустоты с такими же  холодными
звездами выплыло лицо  Крестного...  Крестный  смотрел  на  Ивана  пустым  и
холодным, как это межзвездное пространство в московском небе, взглядом...
   - У тебя есть телефон? - спросил Иван женщину.
   Она молча взяла с тумбочки  сотовый  и  протянула  Ивану.  Не  вставая  с
кровати и одной рукой продолжая обнимать теплое женское  тело,  Иван  набрал
контактный номер Крестного.
   - Я выиграл, Крестный, - сказал Иван, едва  услышав  ответ  в  телефонной
трубке. - Семь номерных игрушек лежат у меня перед глазами.
   Иван скосил взгляд на тумбочку, на которой лежали восемь пистолетов, лишь
один из них был без  номера.  Тот,  который  Иван  забрал  у  балашихинского
лейтенанта.
   - Тебе перечислить их номера?
   - Не надо, Ваня, я и так тебе верю. Я знал, что ты выиграешь, и сам хотел
этого. - Крестный вздохнул в трубку:
   - А вот я, похоже, проиграл.
   - О чем ты? - не понял Иван.
   - Игра с летальным исходом, Ваня. Это наша жизнь. Я  придумал  эту  фразу
давно. Очень давно. И  вот  проигрываю.  Приближаюсь  стремительно  к  этому
исходу. "Game over..."
   - Крестный, ты пьян? - спросил Иван.
   В трубке неожиданно возник другой голос - жесткий и нервный:
   - Он трезв. И почти мертв. Я его, суку, буду  медленно  убивать!  Как  он
убивал всех нас, заставляя рвать друг друга голыми руками. Теперь я буду его
рвать...
   - Кто это? - перебил Иван.
   - Мы с тобой знакомы, чеченская тварь! Я пожалел тебя год назад.  Оставил
в живых. Надо было шлепнуть тебя там же, у гостиницы "Украина"...
   "Илья, - понял Иван. - Первый номер..."
   - ...Ты спрашиваешь, кто я? Я тот, кого ты увидишь последним. Я лучший  в
России. Первый! Потому, что я убью тебя. Ты узнаешь, кто я. И ты, и вся  эта
гребаная Россия узнает, кто такой Илья!..
   Иван тут только обратил внимание на то, что сам уже не лежит в постели, а
стоит возле нее и автоматически, торопливо одевается, прижимая трубку плечом
к левому уху...
   - Где ты находишься? - спросил он.
   - Я знал, что ты захочешь меня увидеть, - удовлетворенно сказал  Илья.  -
Потому что думаешь: первый - ты! Нет, чеченский  козел,  ты  никто.  Ты  был
ничем и снова станешь ничем, как только встретишься  со  мной.  Потому,  что
первый - я!
   - Мне плевать, кто первый, - сказал Иван. - Отпусти старика...
   - Я отпущу... Я обязательно отпущу его душу на  волю...  Приезжай  с  ним
попрощаться. Хочешь попрощаться?.. А ты хочешь, труп смердящий?  Скажи  ему,
что ты хочешь!..
   Последние фразы явно были адресованы не Ивану.
   В трубке вновь послышался голос Крестного:
   - Я не прошу тебя, Ваня, ни о чем. Но я знаю, что ты  сам  по-другому  не
сможешь... Ваня, их тут трое. Остальных Никитин спугнул.  Одни  разбежались,
других никитинские люди  похватали...  А  меня  этот  вот  увез,  Илюшенька,
первенец мой... Пьяный сейчас... в жопу!..
   - Это ты, Гладиатор, жопа!.. - вновь ворвался в трубку голос  Ильи.  -  И
будешь всегда в жопе!.. Вечная тебе будет жопа!.. И почиешь ты в жопе!..
   - Ч