дет ожидать  мой человек. На его руке будет этот  перстень. Он
передаст тебе один хитрый прибор,  размером со спичечный коробок. По нему ты
сможешь  общаться  с  моим  посланником,  который  будет  на  всякий  случай
подстраховывать тебя. Позывной посланника -- Треугольник.
     -- Я что, должен буду подчиняться ему? -- не без обиды спросил Честер.
     -- Нет, Брат мой, руководить всей этой операцией будешь ты. А посланник
вместе  со своей  группой должен будет выполнять вспомогательные функции. Не
забывай,  вес каждого  контейнера -- двадцать пять килограммов. Вдруг никого
не останется в живых из твоей группы? Мой человек сообщит тебе место встречи
с транспортом, который доставит этот груз по назначению. Вопросы?
     -- Только один: Большой Стэн и те, кто за ним стоит?
     -- Неужели ты побаиваешься этих уголовников? -- хмыкнул Мастер.
     --  Вы же знаете, Мастер, я никого  не боюсь, -- возразил Уоркер.  -- Я
опасаюсь только за груз!
     -- Давай  поступим так: думай  о тех,  кто встанет там на твоем пути, а
все остальное -- наши заботы. Договорились?
     --  Договорились! -- кивнул Уоркер. -- В таком случае давай приступим к
трапезе. Как странно порой  жизнь  переплетает людские судьбы! Никто из тех,
кто вступил  на путь поиска этих злополучных контейнеров, даже такой умный и
серьезный  стратег, как Пятый член Великого Магистрата, не мог предположить,
что  все  их  тщательно разработанные  планы могут  сорваться  из-за  одного
человека  -- Савелия  Говоркова, которого  прозвали  Рэксом  в  Афганистане,
Зверем и Бешеным в тюрьме и Тридцатым в мафии. Но кто может предугадать свою
судьбу? Только Бог и волхвы: человеку это не под силу...
     Рассказ Воронова
     Пока  судьба  готовила  нашим  героям  новые  испытания,  они  спокойно
занимались  своими делами,  нисколько  не подозревая,  что  над  их головами
сгустились зловещие тучи.
     Воронов  пребывал  в радостно-возбужденном состоянии:  Савелий  сдержал
слово,  которое он дал генералу  Богомолову, и  выиграл пари.  Доктора после
упорных переговоров с  "прилипчивым" генералом оставили  в покое больного  и
вскоре были  вынуждены  признать, что его  дела  быстро пошли  на  поправку.
Савелия готовили к выписке, правда, с оговоркой: "соблюдать домашний режим и
не переутомляться".
     Прямо  из  больницы   майор  поспешил  сообщить  эту  новость  генералу
Богомолову, и тот был настолько удивлен, что попросил Воронова пригласить  к
телефону  лечащего врача. Тот заверил, что более не видит причин задерживать
больного  в стационаре, если он будет соблюдать домашний  режим.  Когда врач
вернул трубку Воронову, он услышал от генерала "поздравляю", сказанное таким
тоном,  что если бы Андрей не знал Богомолова, то подумал, будто тот огорчен
этим известием. Словно  подслушав мысли майора,  Богомолов сразу же  изменил
интонацию и весело добавил:
     --  Ты, майор,  не  думай, я  очень рад!  Короче,  завтра  ты свободен:
встречай  братишку, машину я выделю, можете пользоваться  ей  хоть  до утра.
Повози его  по  Москве, а может, ему за город захочется. Отдыхайте на полную
катушку, а послезавтра к десяти ноль-ноль ко мне в кабинет. Все ясно, майор?
-- Так точно, товарищ генерал! -- в тон ему бодро ответил Воронов.
     --  Кстати,  Говорову  можешь  не звонить:  у  него  что-то  с  внучкой
приключилось, и он срочно улетел к ней в санаторий.
     -- Она что, больна чем-то? -- удивился Воронов. -- А  ты разве не знал?
У  нее врожденный порок сердца,  с трудом отходили  во время родов... Бедная
девочка! С  тех  пор словно  и  не живет:  по  больницам в  основном  да  по
санаториям... Обещал позвонить,  как только выдастся  свободная минутка.  Ты
Савелию не говори об этом, не нужно ему пока лишних волнений.
     -- Понял, товарищ генерал! -- Воронов вздохнул,  прикинув, что придется
ему выдумать, если братишка решит повидаться с Батей.
     Когда Андрей переговорил с Богомоловым,  он вдруг вспомнил о Зелинском,
и на душе  сразу же потеплело: нужно будет ему позвонить и сообщить приятное
известие.
     После того как  сорвалась их встреча, Воронов выполнил обещание, данное
Зелинскому,  и  они договорились  встретиться  в  пять часов "на нейтральной
почве", как  сказал  прокурор, у  "Метрополя". Отвечая на  вопрос  Воронова,
почему не прямо у  него  дома, он загадочно произнес, что это сюрприз. Когда
Воронов в своем лучшем костюме под®ехал  на такси ко входу в  "Метрополь"  с
огромным  букетом роз для супруги  Зелинского,  предполагая, что им придется
идти в ресторан, он увидел одного прокурора. Тот обнял удивленного майора за
плечи, посадил к  себе в машину и  радостно сообщил, что они  едут к нему на
дачу.
     У  Воронова  было  такое  выражение лица, что  Зелинский, не  выдержав,
рассмеялся. Он стал расписывать, как супруга второй день готовится к встрече
с "почетным гостем", только и говорит, что о Воронове и Савелии.
     У Андрея совсем  вылетело из памяти имя-отчество жены Зелинского, и он,
сколько  ни пытался,  все  никак не мог вспомнить: -- Ты знаешь, Саша, Савка
тоже вспоминал о... -- Он смущенно прервался. -- Надо же, стареть начал, что
ли? -- Зинаида Сергеевна!
     -- И как я мог забыть? -- сокрушался Воронов. --  Не переживай, ты же с
ней  и  виделся, по-моему, всего пару раз. Немудрено и забыть, -- успокаивал
тот. -- Так что ты хотел сказать о Савелии?
     -- О Савелии? Ах да, как только заходил разговор  о тебе, он непременно
вспоминал  Зинаиду Сергеевну и тут на  него  что-то  накатывало: замыкался в
себе и мог целый вечер промолчать.
     -- Видно, зона вспоминалась.  Это, брат,  тяжелая штука. Зона! Слово-то
какое  противное!  --  Он  поморщился.  --   Веришь  ли,  и  мне  она  часто
вспоминается.  Казалось  бы:  они  по ту сторону забора,  я  по  эту, а если
подумать, то мы тоже жили как  подневольные. Конечно, с лагерем не сравнить,
но  все-таки!  Столкнешься  с  чем-то таким,  что  душа твоя  не  принимает,
бьешься, бьешься -- и все  как  об стенку горох. Нет,  об стенку горох  хоть
звук издает какой-то, а здесь -- как в вату! Никакой отдачи, никакого звука!
Мне бы  помочь таким, как Савелий, еще нескольким, но не получилось. Он ведь
был  единственный... Представляешь, единственный! А  безвинных...  --  Он  с
тяжелым вздохом покачал головой. -- Много! Очень много!
     Воронов бросил на него быстрый удивленный взгляд.
     -- Знаю, что ты хочешь  сказать, -- тут же подхватил он. -- Прокурор --
и вдруг такое говорит. Да, прокурор! Но я знаю больше, чем  другие, и сейчас
всеми способами  стараюсь  помогать тем, кто попал туда по недоразумению или
по ошибке.  И мне не важно, по чьей ошибке: следователя,  судьи или по своей
собственной.  Можешь мне  поверить,  что  у  меня больше, чем  у  кого-либо,
поднадзорных дел. И ты знаешь, я нисколько не жалею, что  работал в колонии.
Мне это помогло увидеть все как бы изнутри места заключения.
     -- Ты считаешь, что колония слишком суровое  наказание для преступника?
--  заметил  Воронов.  --  Давай   сразу  договоримся,  --  горячо  произнес
Зелинский. --  Есть преступление -- и преступление! Украденная буханка хлеба
и  убийство  человека  --  совершенно  разные  вещи!  Одно   убийство  может
отличаться от другого,  несмотря на  то,  что жизнь  убитому  все  равно  не
вернешь. Одно дело -- хладнокровно разработанное убийство,  и совсем  другое
-- совершенное при самообороне. Это абсолютно разные преступления!
     -- Так суд и относится к ним по-разному, не так ли?
     -- Так! -- согласился прокурор --  Но я имею в виду не сроки наказания,
само собой  разумеется, что они разные. Я  имею в виду  места,  где отбывают
наказание. Все сидят в одной и той же зоне. И что получается? -- Что?
     -- Случайно оступившийся человек,  осознавший  свою  вину еще  во время
следствия,  оказывается среди  тех, для кого  преступные  действия  -- образ
жизни. Тех, кого, как говорится, уже ничем не исправишь. Как ты думаешь, что
может ожидать оступившегося человека в колонии?
     --  Вряд ли здесь  можно ответить однозначно,  -- задумчиво  проговорил
Воронов. -- Для этого нужно знать его характер, силу воли...
     --  Людей,  обладающих  силой  воли,  очень  мало, а тех,  кто  мог  бы
выдержать  два, три,  тем более четыре года в  колонии  строгого режима и не
сломаться   --   и  того  меньше.  Вроде  справедливо   поступая  со   всеми
преступившими закон,  общество приговаривает  их  к  лишению свободы,  но  в
конечном счете наказывает само себя. -- Не понял...
     -- Ну как же? Случайно оступившийся человек, отбывая наказание с  теми,
кто тюрьму  считает  матерью родной, тоже  становится преступником. То  есть
общество само  увеличивает их  число.  -- Так что же делать, всех отпускать,
что ли. -- Нет, этого я не предлагаю.
     --  Какой-то замкнутый круг получается: сажать плохо, и не сажать  тоже
плохо. -- Ты правильно заметил: вроде бы замкнутый круг... Но!  -- Зелинский
поднял    указательный   палец.   --   Выход   есть.   Он    заключается   в
дифференцированном  подходе не только к личности  преступника, не  только  к
характеру преступления, но и к местам отбытия наказания.
     -- Строить  для оступившихся  отдельные  колонии,  когда страна  и  так
нищая? Ты посчитал, сколько потребуется средств для этого?
     -- В том-то вся и штука, что никаких новых колоний строить не нужно! --
устало возразил Зелинский. -- Вполне хватит  и тех,  что у  нас имеются.  --
Опять не понял!
     -- Я  считаю, что деление на общий,  усиленный, строгий и особый режимы
--  давно  отжившая  система. Почему человека  сразу  отправляют  на строгий
режим,  если у него уже  есть судимость? Приведу пример: подросток  совершил
глупость  и  отбыл наказание  на  "малолетке";  лет через  двадцать допустил
какую-то  провинность, за которую получил  срок, и его,  заметь, по  закону,
автоматически  отправляют на строгий режим.  Нет, я уверен, что это в  корне
неверно!  Мне  кажется,  что  в  наше законодательство должны  быть  внесены
существенные  изменения,  прежде всего в Уголовный кодекс. Но и это не решит
проблемы,  если  в правоохранительные и в  судебные органы  не придут умные,
честные, справедливые работники!
     -- С каких это пор  ты стал  фантазером? -- с улыбкой удивился Воронов.
-- Такие работники нужны везде.
     -- Согласен, но начинать-то  нужно  именно с органов власти, от которых
зависит судьба,  а порой и жизнь человека. А фантазером  я не стал, я всегда
им  был, --  с грустью сказал Зелинский. -- Просто  так  получалось, что мне
много  раз  приходилось идти на  компромисс с  самим собой. Сначала в малом,
потом в большом, пока я не встретил твоего братишку. Он  заставил  взглянуть
на себя как бы со стороны. Взглянул и ужаснулся:  что я делаю? Как живу? Чем
живу? Савелий стал для меня  своеобразным  барометром, что  ли.  Сначала я к
нему придирался,  третировал его, а  он... --  прокурор глубоко вздохнул. --
Никогда  не забуду его  взгляда. В нем не было  жалобы, недовольства, страха
или презрения. Я увидел в его  глазах усталость  умного, пожившего человека,
который, казалось, говорил мне:  "Ну, что  тебе,  человече, надо от меня? Ты
еще так глуп!"
     -- Да, глаза у  Савки... -- начал Воронов, но не смог найти определения
и лишь добавил:  --  Иногда  так взглянет,  что  чувствуешь  себя  полнейшим
идиотом.
     --  Даже  не идиотом, а...  как бы  это сказать,  маленьким  человеком,
который варится в своем мирке. Мне  тогда  показалось, что  я стою рядом  со
старцеммудрецом,  прожившим  огромную жизнь, который все видит  и все знает:
твои  достоинства и недостатки, хорошие дела и ошибки, и ты ничего не можешь
возразить ему.
     -- Интересно! -- Воронов задумчиво покачал головой. -- Ты, Саша, открыл
для меня Савку с совершенно неизвестной стороны.
     --  Никто не может до конца понять человека, разве что Бог,  -- заметил
Зелинский.
     --  Трудно не согласиться  с  этим. Но у меня сейчас промелькнула  одна
мысль: мне кажется, что главные изменения произошли  с ним в то время, когда
он бежал из плена.
     -- Из  плена?  -- нахмурился Зелинский. -- Я  чтото об  этом слышал. Ты
можешь рассказать поподробнее?
     -- Почему бы и нет, --  улыбнулся с грустным вздохом Воронов, но в этот
момент машина остановилась. -- Мы что, приехали? -- Воронов посмотрел в окно
и увидел, что их "Волга" стоит перед зелеными деревянными воротами. --  Что,
выходим?
     -- Подожди, -- улыбнулся тот и  хотел что-то об®яснить, но за маленьким
окошечком слева  от ворот мелькнуло чье-то лицо, и почти сразу же  они стали
автоматически открываться. Только сейчас Воронов заметил, что ошибся: ворота
были  не  деревянными,  а  цельнометаллическими,  но  окрашены  под  дерево.
Перехватив  его  взгляд,  Зелинский   смущенно  пояснил:  --  Хотел,   чтобы
деревянные были, но, оказывается, не положено -- техника безопасности, вот и
пришлось пойти на компромисс --  расписать их под дерево. Дача-то служебная.
-- Поэтому  и  охраняется? --  Приходится  мириться, -- вздохнул  он. --  Ты
напрасно смущаешься, Саша, -- решительно заявил  Воронов. -- Время-то какое!
А у тебя профессия и должность опасные для жизни. Так  что все нормально. --
Он хитро подмигнул: -- Я бы и сам с удовольствием так жил!
     "Волга"  в®ехала  внутрь,  и ворота  сразу  же  закрылись. Участок  был
довольно большой, соток шестьдесят. Огромные многолетние сосны росли по всей
территории, но был там и довольно внушительный дуб, и три  березки,  похожие
на  деревенских  сплетниц,  сбежавшихся  в  кучку,  чтобы обсудить  какую-то
новость.
     К бревенчатому гаражу вела асфальтовая дорога, единственная на участке.
Везде пролегали тропки, но вряд  ли в сырые дни здесь было  грязно: сосновые
иголки,  налетевшие с  сосен  за  много лет, образовали мягкий ковер,  и под
ногами приятно пружинило.
     --  А  это что  за  строение?  -- спросил  Воронов,  кивнув  в  сторону
какого-то домика.
     --  А  это...  --  Зелинский  многозначительно  причмокнул  губами.  --
Догадайся!
     Воронов  машинально   потянул   носом  и  тут   увидел  чуть  заметный,
поднимающийся   кверху  белый   дымок.  --  Неужели  банька?  --  обрадовано
воскликнул он.  --  А как  же без  баньки  на даче? --  улыбнулся  довольный
Зелинский. -- Ты, выходит, тоже любитель? -- Почему тоже?
     -- Краем уха слышал, что ваш Бешеный -- большой любитель.
     -- Савка не любитель, Савка  -- профессионал,  --  поправил Воронов. --
Если  бы  ты  хоть  разок с  ним  попарился, то понял,  что  такое  париться
по-настоящему.  Высший пилотаж! Он к бане готовится как к  священнодействию:
тщательно  выбирает  веники,  колдует   над   различными   настойками...  --
Настойками?  --  удивился Зелинский.  -- Это еще зачем? Я бы  не сказал, что
пить и париться -- совместимые вещи.
     --  Да не  пить,  -- рассмеялся  Воронов.  --  Настойки для раскаленных
камней.  Какой  запах  он  делает  в  парной! --  Андрей восторженно покачал
головой.  -- Это нечто!  После его парилки  так легко дышится, а  тело такое
невесомое, что кажется, еще немного -- и взлетит.
     -- Ты так здорово рассказываешь, что и мне захотелось попариться вместе
с ним, -- с завистью проговорил Зелинский.
     --  Это с  кем тебе  захотелось попариться?  -- раздался  за  их спиной
женский голос.
     От неожиданности Воронов даже вздрогнул и быстро повернулся: перед ними
стояла довольно крупная миловидная женщина. Она приветливо улыбалась.
     --  Зинаида  Сергеевна, здравствуйте!  --  радостно воскликнул Воронов,
подхватил протянутую руку и поцеловал ее в полупоклоне.
     -- Какой  галантный  мужчина! -- смущенно сказала она  и,  чтобы как-то
скрыть смущение, шутливо бросила своему мужу:  -- Вот, Зелинский, учись, как
нужно с дамами обращаться.
     --  Между  прочим...  --  начал  он,  но  его тут  же перебила  Зинаида
Сергеевна:
     -- Между прочим, ты так и не ответил на мой  вопрос: с кем это тебе так
хотелось попариться?
     -- С кем? Никогда не догадаешься! -- Он исподтишка подмигнул Андрею.
     -- А тут и догадываться  нечего,  --  усмехнулась Зинаида Сергеевна, --
вероятнее всего, речь идет о Савелии Говоркове.
     -- От тебя ничего не скроешь. Как это ты догадалась?
     -- Методом дедукции! -- Она напустила на  себя важный  вид  и  пояснила
этаким менторским тоном: -- Все очень просто, дорогой  Ватсон! Кого мы видим
перед  собой?  Мы  видим перед  собой  капита...  простите майора  Воронова,
братишку Савелия Говоркова.  О  ком  еще может  идти  речь,  если вы столько
времени  не  виделись? Конечно  же о  Говоркове!  А  он  --  ты мне это  сам
рассказывал -- заядлый парильщик. Так с кем тебе хотелось бы попариться?
     -- Сдаюсь, уважаемый  Холмс!  -- Зелинский поднял  руки вверх. -- Сразу
видно бывшего майора внутренней службы.
     --  Еще бы.  -- Она  хитро  подмигнула.  -- Как-никак,  а  долгие  годы
проработала помощником министра внутренних дел, который курировал  уголовный
розыск, другими словами -- сыщиков всего Советского Союза.
     --  Ты  нам  зубы-то  не  заговаривай! Люди,  можно сказать, с  работы,
голодные,  уставшие, а она тут воспоминаниями  потчует.  Хороша хозяйка!  --
укоризненно проговорил Зелинский и покачал головой. -- Как думаешь, Воронов?
     -- Не  по адресу вопрос, -- заметил он. -- У меня есть правило: в чужой
монастырь со своим уставом не  хожу. А вдруг у вас заведено  так,  что перед
тем,  как  сводить  в  баньку и  угостить  чем-то,  принято сначала  угощать
разговорами? --  Он  проговорил  это  таким  серьезным  тоном,  что  Зинаида
Сергеевна попалась на удочку и растерянно  повернулась к мужу за помощью, но
Воронов не выдержал и рассмеялся.
     -- Да ну вас... обоих!  -- добавила она, потом шутливо скомандовала: --
Быстренько  в  дом, переодеваться и в баньку.  Все уже готово: веники, квас,
пиво, простыни, шапки. -- Золотце ты мое!
     -- Скажешь  тоже... Подхалим несчастный! -- Было  видно, что она сейчас
на седьмом небе,  ее  глаза светились особым  светом,  какой бывает только у
счастливых людей.
     Разморенные  после парилки, они посидели в предбаннике, потом  не спеша
оделись и пошли в дом, где их ждал накрытый стол.
     -- Дорогой Андрюша, вы со своим братишкой всегда самые желанные гости в
этом  доме!  -- взволнованно  начала Зинаида  Сергеевна,  когда все  наконец
уселись за стол. -- Мне хочется, чтобы вы знали: здесь никогда не забывают о
вас. Как жаль, что обстоятельства  мешают нам видеться почаще! Сейчас выпьем
за здоровье  отсутствующего Савушки, а  потом вы  нам все расскажете  о нем,
договорились?
     --  Естественно!  --  улыбнулся  Воронов,  и  все с  хрустальным звоном
соединили бокалы, наполненные шампанским.
     -- Зинаида Сергеевна, -- начал Андрей, когда все выпили, -- Чем вызвана
ваша печаль?
     -- Мне  кажется, что с Савелием  что-то  случилось,  -- после небольшой
паузы  ответила  она. --  Это  было, но  прошло,  --  улыбнулся  Воронов. --
Рассказывай, рассказывай, -- вмешался Зелинский.
     -- Ну, если вы оба настаиваете... --  Он взглянул на Зинаиду Сергеевну,
и та  сразу же согласно  кивнула  головой. --  В  таком случае,  слушайте...
Насколько я знаю, вы потеряли из виду Савелия Говоркова,  когда его,  не без
вашей помощи, реабилитировали.
     -- Несколько позднее! -- возразил Зелинский. -- Я еще помогал ему снова
вернуться в  Афганистан. Пришлось  Богомолова  подключать... -- Он с тяжелым
вздохом махнул рукой. -- Извини, что прервал, продолжай, пожалуйста!
     -- Я  не буду вдаваться  в подробности,  остановлюсь только на основных
жизненно  важных моментах.  Так вот, судьба распорядилась так, что мы  снова
служили  вместе. Но вернулся он  в  Афганистан  какой-то странный, сначала я
даже не совсем понял, что с ним, почему он ищет смерти.
     --  А сейчас тебе известно?  -- спросил Зелинский. --  Нет, он так и не
захотел ничего об®яснить. Может, тюрьма, несправедливое  обвинение заставили
его так из