айкл,
пока Вирджил произносил свою пламенную речь. Однако вслух  он сказал  совсем
другое:
     -- Мне кажется... Нет, я просто уверен, что в твоих словах есть большая
доля правды! -- поправился Майкл и похлопал Вирджила по плечу.
     Вирджил был так  счастлив, словно его наградили орденом. Он расплылся в
улыбке, и Майклу показалось, что в комнате стало намного светлее.
     --  Но задирать  нос тебе,  думаю,  не следует: во-первых,  не до конца
выяснено,  для  чего все-таки Большой  Стэн пригласил  того  сотрудника?  Ты
говоришь,  чтобы  развязать язык  мальчишке?  Возможно, но  удалось  ли  это
сделать, и  все ли рассказал  паренек -- неизвестно!  --  Чем дольше говорил
Майкл, тем скорее сходила с  лица  Вирджила  самодовольная улыбка. --  Кроме
того, неясно  самое  главное:  кого и как  хочет отправить  Большой Стэн  на
розыски этих контейнеров.
     --  Все,  сдаюсь!  --   замахал  руками   Вирджил.   --  Вы   правы:  я
самодовольный, самовлюбленный индюк!
     -- Ну что  ж, мне нравится, что ты  самокритичен,  -- спокойно произнес
Майкл и улыбнулся. -- А потому  отдаю тебе должное: ты хорошо потрудился. Но
сейчас  нужно  раскинуть  сеть  пошире, чтобы  для  хорошей ухи  наловить  и
маленькой   рыбешки,  как  говорили  мои  знакомые  русские.  И  уха   будет
наваристой, и вкус лучше! -- Он подмигнул Вирджилу.
     Тот смотрел на шефа и удивленно моргал: при чем здесь уха, рыбешки?
     -- Коль  скоро  ты узнал  о готовящемся серьезном деле,  а  оперативных
сведений у тебя не хватает, то необходимо расширить круг поисков информации.
Наверняка к  тебе начнет стекаться много мелочи, шелухи, и тебе просто нужно
отсеивать ненужное...
     --  И отбирать  нужное  для хорошей ухи?  --  попытался закончить фразу
Вирджил: только сейчас он понял, что имел в виду шеф, говоря об ухе.
     -- Должен с удовольствием отметить, что ты схватываешь  на лету, а  это
вселяет в  меня оптимизм! -- улыбнулся  Майкл. -- Наверняка  наш  подопечный
начнет подбирать опытных людей для этой  экспедиции,  и для нас  это хороший
шанс наверстать упущенное.
     --  А может быть,  стоит  им подставить  нашего человека?  -- предложил
Вирджил.
     --  Идея заманчивая, но  весьма рискованная, --  задумался Майкл. --  У
меня  есть  другое  предложение:  мы тоже  должны подготовить опытных людей,
которые смогут пойти их маршрутом, не обнаруживая себя  до самого последнего
момента!
     -- Но ваш план нисколько не противоречит моему: наш человек в той банде
сможет поддерживать связь с нашим отрядом!  -- с горячностью стал отстаивать
свою мысль Вирджил.
     -- А почему ты решил, что я отверг твое предложение? -- снова улыбнулся
Майкл, потом подмигнул: -- Один ум хорошо, а два...
     --  ...сапога -- пара! --  быстро  вставил Вирджил.  -- И  где ты этого
нахватался? --  удивился шеф. -- Как? Вы же мне  говорили... -- Я? Не помню!
-- Майкл немного подумал и добавил: -- Ну  и  память  у тебя! С  тобой нужно
держать ухо востро!.. Ну что ж, на том и порешим. И пусть нам поможет Бог!
     Бондарь
     Камера на  втором этаже Бутырской тюрьмы была заполнена "под  завязку".
Она  была  рассчитана  на  тридцать  четыре  человека  (ровно  столько могло
разместиться  на двух®ярусных нарах, именуемых обитателями  "шконками"),  но
сейчас в ней находилось шестьдесят  два заключенных, и спали они по очереди.
Естественно,  это не касалось шести  "блатных", занимавших нижние нары и  не
ощущавших особых неудобств.
     Плотная завеса табачного дыма висела  над головами обитателей камеры, и
сквозь нее с трудом пробивался свет тусклой лампочки. Это не мешало забыться
глубоким сном тем, чья очередь была  спать днем. Несколько человек сидели за
столом  и  долбили  его доминушками.  Человек  пять  прогуливались по узкому
проходу, держа руки за спиной.
     На нижней  "шконке",  у самой параши, два педераста занимались  сексом,
совершенно не обращая  внимания на окружающих. Словно в театре, двое молодых
парней наблюдали за их играми и восторженно подбадривали "голубых".
     --  Машка,  раздвинь булки  поширше:  пусть  он  вгонит как следует! --
выкрикивал один.
     --  Эй,  Марго, если твой пупырышек  не стоит,  то подставь свои  булки
Машке, пусть он ими займется! Гы-гы-гы! -- подхватил другой.
     -- Ничего, как-нибудь мой дружочек найдет  свою  дорожку... -- пыхтя от
возбуждения, отозвался паренек с розовыми щеками, похлопывая своего партнера
по ягодицам.
     -- Еще!  Еще! --  кричал  его  партнер,  виляя  задницей  из  стороны в
сторону.
     Все это  так  возбудило  одного  из зрителей, что он вдруг  сам захотел
принять участие в игре. Он подскочил к парию, который выполнял роль активной
стороны, спустил с него трусы и без всякой подготовки вогнал в него член.
     --  Ну,  что ты, Вовочка, -- жеманно произнес тот.  -- Предупреждать же
надо! -- Но было видно, что это  нисколько его не смутило. -- Глубже, милый,
глубже! -- выкрикнул он. -- Да, так! Так!
     Вмешался и  второй зритель, огромный мужик с золотой фиксой во рту.  Он
устремился к парню, которого звали Машкой, обнажил свой внушительный член и,
недолго  думая, сунул ему в рот. Тот попытался дернуть  головой, но фиксатый
схватил  его за  уши  и начал  размеренно качать,  кряхтя  и  постанывая  от
удовольствия.  Подчиняясь  грубой силе, парень  зачмокал  губами, давясь  от
проникающего все глубже в горло огромного инструмента.
     Со  всех  сторон  доносилось  улюлюканье  сокамерников,  которые  вовсю
подбадривали этот клубок тел, охваченных животной страстью.
     Первым  завершил свою  работу фиксатый:  выпустив  горячую  струю в рот
Машке, он вытащил обмякший член, обтер  его о лицо бедолаги, потом ни с того
ни  с сего  хряснул "петуха" кулаком в нос.  Брызнула кровь,  и  одна  капля
попала фиксатому на брюки. Это еще больше раз®ярило его, и он начал дубасить
парня по голове, по хребту, приговаривая:
     -- Сколько раз говорил тебе, сучка, не корябай зубами!
     Парень извивался и всхлипывал от  ударов, но  Марго продолжал качать  в
его  заднице своим инструментом, пока не  кончил. Затем с громким  криком не
повалился на него, увлекая за собой и того, кто трудился над его собственным
задом. А тот как  раз тоже намеревался кончить, но ему не хватило нескольких
секунд. Завалившись  на Марго, он ускорил темп и,  наконец,  удовлетворился.
Казалось, он должен был остаться  довольным,  но тоже  с остервенением  стал
избивать Марго.
     -- Петух ебаный, что ты дергаешься, когда тебя трахают! Убью, падаль!
     Марго верещал от его ударов, но ни слова не высказывал против, понимая,
что этим только  навредит себе. Получив  сильный удар в  живот,  он  коротко
ойкнул и без  памяти завалился  в проходе. Его обидчик подошел к нему,  пнул
еще пару раз и медленно пошел на свое место.
     Взобравшись на  второй ярус,  он растолкал впритирку  лежащих  соседей,
освобождая для себя место.
     -- Хватит дрыхнуть!  Поспали  пару часов, дайте и другим отдохнуть, тем
более после  трудов праведных.  --  Он  ехидно  хмыкнул. --  Нужно  же  силы
восстановить!
     -- Ты  не очень-то  толкайся, --  заметил один из  соседей. -- Мог бы и
по-человечески попросить!
     Этот  парень с темным ершиком волос, сбоку  которого взметнулась  седая
прядь,  появился  в  камере не очень давно, дней  пятнадцать назад.  Он  был
угрюм, молчалив, ни во что  не вмешивался, если его лично это не касалось. И
когда кто-то  полез с расспросами,  он ответил столь дерзко, что  сокамерник
стушевался  и  отошел  в  сторону.  Однако  это  не  понравилось  комуто  из
приближенных  к "блатным".  Он подошел к  новичку и попробовал  "наехать" на
него, но Седой, как сразу же окрестили парня, парой  ударов  сбил его с ног.
Это было проделано столь искусно, что  во второй раз бросаться на новенького
он не  захотел и побитый побежал искать  защиты  у  своих  покровителей.  Но
"Хозяин" камеры неожиданно сухо бросил ему:
     -- Сам виноват -- нечего с расспросами приставать.  Не хочет  человек о
себе  рассказывать  --  его  дело!..  Вали  отсюда, дай  покой людям! --  Он
повернулся к своим приятелям и начал им что-то рассказывать.
     Через  некоторое время  к  Седому подошел один из  "блатных", осторожно
подергал его за штанину и, когда тот приподнялся, сказал:
     -- Послушай, Седой, Хозяин просит  подойти к нему.  -- В его  голосе не
было  хамства  или  приказных ноток, скорее некоторое  подобострастие. Седой
согласно кивнул, сунул ноги в изрядно истоптанные ботинки и медленно подошел
к "шконке" слева от окна.
     -- Присаживайся, земляк! -- дружелюбно кивнул Хозяин, освобождая  место
с краю.
     -- Благодарю! -- спокойно ответил тот и присел. -- Чем обязан?
     --  Как тебя  звать-величать, или  и  это тайна? --  Бондарь. -- За что
"залетел"?
     -- Это обязательно? -- нахмурился  Бондарь. -- Мне  --  обязательно! --
спокойно отозвался Хозяин.
     -- Восемьдесят восьмая, часть вторая, -- ответил Бондарь, и было видно,
что сказал он это не от испуга, а просто для того, чтобы его скорее оставили
в покое.
     -- Восемьдесят восьмая? -- с удивлением покачал Хозяин головой. -- Я уж
грешным  делом  думал, что эту валютную статью отменили... Могу  представить
себе, сколько же зелени прилипло к твоим рукам,  если решились припаять тебе
восемьдесят восьмую! -- Он присвистнул. -- Давно в Бутырке? -- Две недели.
     -- Вот как, а я думал, что ты месяцы здесь торчишь, -- кивнул Хозяин на
одежду и ботинки Бондаря.
     -- Свои я одному корешу на этап подарил, -- пояснил Бондарь. --  А  сам
же как?
     -- А я думаю, что здесь долго не задержусь. -- Неужто рвануть собрался?
-- снова удивился Хозяин.
     -- Как получится, -- уклончиво ответил Бондарь. -- Бывай! --  Он  вдруг
встал  и, не говоря более ни  слова, спокойно направился на свое место. Один
из  приближенных дернулся  к  нему,  чтобы  "научить  хорошим  манерам",  но
перехватил взгляд Хозяина и остался на месте.
     Вечером  камеру  проверяли пофамильно. Когда его назвали: "Бондарь", он
отозвался не так,  как все остальные: имя, отчество, статья, а назвал только
статью.  Как  ни  странно,  контролер,  или,  как  его  прозвали  арестанты,
"вертухай", не сделал ему замечания и продолжил проверку. Когда дверь за ним
закрылась,  "Хозяин"  камеры сам подошел к Бондарю, залез  к  нему на второй
ярус и прилег на мгновенно освободившееся рядом место:
     -- А  я ведь слышал о  тебе, --  тихо начал  он.  --  Ты с Лешей-Шкафом
работал. Я даже знаю, что ты не Бондарь, а...
     -- А вот это не надо! -- с неприкрытой злостью оборвал его Бондарь.
     -- Так бы и сказал сразу, что сухаришься! -- примирительно сказал тот и
похлопал дружески по плечу. -- Хочешь, сделаю место внизу?
     --  Нет! --  ответил Бондарь и быстро кинул  взгляд по сторонам, словно
боясь, что их подслушивают.
     -- И это понятно, -- кивнул Хозяин. -- Ты вот что...  если помощь нужна
будет, цынкани! Как?
     --  О'кей!  -- подмигнул Бондарь  и снова хмуро  уставился  взглядом  в
никуда.
     А его собеседник спустился вниз и вернулся на свое место. Когда до всех
дошло,  что сам "хозяин"  камеры  поднимался  к  новенькому и  ничего ему не
сделал,  его  оставили   в   покое.   И  сейчас,   когда  он  огрызнулся  на
разгоряченного парня, тот промолчал и не стал связываться с ним.
     На самом деле все было гораздо проще, чем выглядело со стороны: Бондарь
действительно некоторое время, до  того,  как  был "подставлен"  с  валютой,
работал  на  людей  Мабуту.  Существуют  неписаные  тюремные  законы,  когда
преступники из разных группировок забывают о  разборках на воле  и стараются
помогать друг другу.
     Биография  Бондаря вмещалась на одном листочке. Вырос в неполной семье,
воспитывала  мать, отца никогда  не  видел, учился довольно посредственно. А
мать ни в чем старалась ему не отказывать. Она иногда погуливала, но никогда
не позволяла  себе  приводить кого-либо  в дом, и  не было ни одного случая,
чтобы она не ночевала с сыном.
     Когда  Коломейцеву  Георгию Викторовичу,  которого  сверстники называли
Жорой,  пришло время идти в армию, он попал в воздушно-десантные войска.  Он
был  высокого роста, ничем не болел, правда, спортом до призыва  занимался в
пределах  школьной  программы  и особой  мускулатурой не отличался,  но, как
говорится, были бы кости, а мясо нарастет. Это  выражение вполне подходило к
нему.  Довольно  быстро  он окреп,  раздался  в  плечах,  накачал бицепсы  и
уверенно чувствовал себя в рукопашных схватках. Будь он  честолюбив, мог  бы
далеко  пойти, но... Здесь  действует  своеобразный закон природы:  если она
кого-то одарила в одном, то в другом, как правило, недодала. Так  получилось
и с Жорой. Симпатичный, высокий, сильный и выносливый, явный тип Победителя,
он был  абсолютно  флегматичным  человеком, испытывавшим  полную  апатию  ко
всему. Он безропотно  и честно  выполнял  возложенные на него задачи, но  от
"сих и  до сих". Никогда  и ни в чем  не проявлял инициативы.  Не  дай  Бог,
командир недоскажет ему до конца задание, понадеявшись на сообразительность,
-- Жора  выполнит его до того момента, до которого ему было рассказано, и не
более.
     Он  попал в  Афганистан за полтора  года  до  вывода советских  войск и
прослужил там до самого конца. Как ни странно. Бог его хранил на этой войне:
он не получил ни единой царапины.  Как это могло произойти при его отношении
к делу, невозможно и представить.
     Вернувшись  на родину, в Подмосковье, он долго  приходил  в  себя, пил,
дрался, спокойно относился к слабому полу, во если кто-то  из девушек, запав
на  него, проявлял инициативу, Жора спокойно поддавался и шел туда, куда его
вели.  Если  утром просыпался один,  сразу  же уходил домой, где его  всегда
ждала рано поседевшая  мать. Когда она впервые увидела сына, возвратившегося
с войны, то внимательно посмотрела на него, смахнула  украдкой слезу  и тихо
сказала, проведя рукой по его седой пряди волос:
     -- В нашем роду  рано начинают  седеть... и твой дед поседел как лунь в
двадцатилетнем возрасте, когда мать похоронил.
     -- Ничего, мама, седая прядь -- не пуля под кожей! -- весело  отозвался
он и подмигнул. -- Ты лучше скажи, что делать, чем по хозяйству помочь?
     --  Сиди  уж,  помощник! -- улыбнулась  она  и стала хлопотать по дому,
радуясь,  что рядом появился  родной человек, за  которым можно поухаживать.
Так и повелось  в доме: она делала  все  сама и ничего не давала делать ему.
Жора запротестовал. Нет, он не стал кричать, топать ногами, хлопать дверями,
а просто ушел из дома куда глаза глядят.  Знакомых было много, но их-то и не
хотелось видеть.  Он быстро познакомился с одной компанией и через некоторое
время стал в  ней своим  человеком. Желая  забыть  все,  что было связано  с
прошлым, он ни с того ни с сего назвался  Бондарем и на  все  попытки узнать
подробности о его жизни отвечал -- Бондарь! Постепенно все смирились с этим,
как и с  его именем-прозвищем-фамилией. Когда же он, совершенно безразличный
ко  всему человек, случайно  применил свое  умение классно  драться, защитив
парня  из их компании, то его просто зауважали,  а этот  парень, связанный с
"крутыми ребятами", рассказал им об отличном малом по имени Бондарь.
     Прошло несколько дней, и его пригласили на встречу с этими "крутыми" --
как ему  передали, для серьезного разговора. Собственно, говорили в основном
они,  он же  старательно  слушал  и  молчал.  О  его  странностях  они  были
предупреждены и поэтому старались  не придираться  и  даже  посчитали их  за
достоинства.  Проверив  Жору  в паре  разборок,  эти  парни  представили его
Мабуту. Бондарь и ему  поправился, и вскоре Мабуту решил  использовать его в
качестве курьера.  Он правильно  выбрал  ему  работу, и Жора выполнял ее без
всяких ошибок, пока кто-то из завистников не решил подставить "этого флегму"
властям.  Так и  оказался  Бондарь  в  тюрьме. Он  не стал  никого  называть
следователю, и не только потому, что был  "стойким оловянным солдатиком", но
и потому, что его мозг обладал одной удивительной способностью: если Жора не
хотел оставлять что-то в голове, то он  стирал это из своей памяти. И потому
он не мог, даже если бы захотел, что-то рассказать ментам.
     Он сжился со своей  кличкой и  даже  сам  себе не  признавался, что  он
Коломейцев  Георгий  Викторович.  В  нем  жила  вера,  что  в тюрьме  он  не
задержится и вскоре окажется на  свободе. Почему? Он  этого  и сам  не знал.
Хотя нужно  признать, что пребывание в тюрьме Бондаря нисколько не угнетало:
пусть плохое, но трехразовое питание, пусть и с трудом, но ему удалось  уйти
в себя, и его никто не беспокоил, не лез в душу. Возможно, это была защитная
реакция  организма.  Со  стороны могло показаться,  что все его  это  вполне
устраивает. Но сам-то он знал о себе то, о чем никто не мог  догадаться. Все
было  по-другому, когда  он  оставался наедине  с  самим  собой ночью, когда
спадало  постоянное напряжение, не нужно было следить за окружающими и быть,
как говорится, наготове.
     По  ночам  в  его мозгу  всплывали  воспоминания. Чаще всего  они  были
связаны с Афганистаном.  Он  вновь  и  вновь переживал гибель своих  друзей,
бессмысленность  боевых  операций,   тупоголовость   некоторых   командиров.
Сначала, в  силу своего  характера, Георгий четко и беспрекословно  выполнял
свой долг  солдата,  но чем больше он служил, тем  больше сталкивался с тем,
что не мог принять ни головой, ни сердцем. Неизвестно, чем бы окончилась эта
война для него, если бы политики Советского Союза не решились на вывод войск
из Афганистана.
     Сейчас,  находясь  на  тюремных  нарах,  Жора  имел  много  времени для
осмысления  своего недавнего прошлого.  Эти размышления  приводили его  не к
самым хорошим выводам. В какие-то моменты Бондарь ненавидел себя  в прошлом.
Он продолжал  называть себя другим  именем,  чтобы забыть того Жору, который
вызывал в нем неприятные ощущения. А  ночью,  когда в камере стояла тишина и
многие спали, а те, которым не хватило спального места, сидели на  корточках
в проходе, стараясь  хотя бы  подремать,  Бондарь снова превращался в Жору и
его терзали воспоминания.  Но  стоило ему приблизиться в мыслях к  тому дню,
когда  их, семь  человек,  вызвал к себе замполит, подполковник Крутицкий, и
взял с  них подписку о неразглашении того, что им предстоит услышать и в чем
участвовать, как его мозг моментально  переключался на чтото другое,  словно
не хотел перегружаться лишними волнениями.
     Но именно  это  событие,  случившееся  незадолго  до  вывода  войск  из
Афганистана,  и  сыграет   огромную  роль   в   судьбе  Георгия  Викторовича
Коломейцева.  Именно  из-за  него  Бондаря  вытащат  из тюрьмы  и  бросят  в
смертельный круговорот. Но это будет  чуть позже,  а сейчас Бондарь лежит на
тюремной "шконке", тщетно пытаясь заснуть или подумать о чем-то приятном.
     Воронов идет на встречу
     Георгий Коломейцев "парился" на тюремных  нарах, а его судьба уже  была
предрешена и находилась  в руках  одного из наших героев -- Андрея Воронова.
Когда он доложил  о странном предложении,  полученном  по телефону, генералу
Богомолову  и Говорову, те особого значения этому  звонку не придали и после
некоторых раздумий предоставили Воронову действовать по обстоятельствам,  но
не давать никаких гарантий.
     Как  и  было уловлено, звонок раздался через день в  шестнадцать часов.
Голос был тот же -- хрипловатый, явно измененный.
     -- Майор, ты подумал о моем предложении? -- Если вы говорите о встрече,
то  подумал.  Я  готов.  --  Воронов  подчеркнул  обращение на  "вы",  чтобы
дистанцироваться от собеседника.
     -- В  таком  случае запоминайте: в конце  Фрунзенской  набережной  есть
железнодорожный мост через Москву-реку, знаете?
     -- Да,  знаю... -- с  улыбкой заметил майор, отметив для  себя, что его
собеседник перешел на "вы".
     -- От вас  добираться до этого моста минут тридцать, не  больше.  Чер