заблуждение,- подвергнуть  его  пытке,  чтобы добиться
"правдивых",  то  есть  угодных  им,  свидетельских  показаний.  Строптивого
свидетеля инквизиция могла обвинить в лжесвидетельстве и осудить на тюремное
и даже пожизненное заключение  или на  ношение на  одежде позорящих знаков в
виде длинных кусков красного сукна в  форме языков, нашивавшихся на спину  и
грудь.
     Никаких   ограничительных   сроков    для   проведения   следствия   не
существовало.  Инквизиторы могли при желании держать обвиняемого в тюрьме до
вынесения  приговора и  год,  и два,  и десять  лет,  и  всю его  жизнь. Это
облегчалось  еще  и тем,  что  арестованный сам оплачивал свое пребывание  в
тюрьме из своих средств,  секвестр  на которые  накладывался инквизицией при
его аресте.  Разумеется, если арестованный  не представлял особого  интереса
для инквизиторов или у него не было состояния, позволяющего длительное время
содержать  его  в  тюрьме, то судьба его  решалась  без  особых  проволочек.
Неверно  утверждение  защитников инквизиции, будто ее методы соответствовали
обычаям  эпохи. Достаточно  указать на практику светских  судов  в  Милане в
первую  половину  XIV  в.  Истец  был  обязан  дать  подписку и  представить
ручательство, что  в случае  недоказанности обвинения он сам будет наказан и
возместит  обвиняемому  убытки. Последний  имел право взять себе защитника и
потребовать сообщения имен свидетелей  и их показаний. Начав дело, судья под
угрозой штрафа в 50 ливров должен был окончить его в течение 30 дней. Ли  Г.
Ч. История инквизиции в средние века.

        ДОПРОС.
     Следующим этапом в инквизиционной процедуре являлся допрос обвиняемого,
основная цель которого  заключалась в том, чтобы добиться от него признания,
а  следовательно,  и отречения  от  еретических  воззрений  и  примирения  с
церковью. Вымогательство  признания являлось  основным звеном инквизиционной
судебной  процедуры,  что  оказывало,  отмечает  Ли,  "огромное и  печальное
влияние на всю юридическую систему центральной Европы в течение  целых  пяти
столетий". Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века.
     Названный  выше  инквизитор  Арагона  Николас  Эймерик поучал: "Хотя  в
гражданских делах обвиняемый может не свидетельствовать против самого себя и
не раскрывать факты, которые могут служить  доказательством  его вины, такая
обязанность существует в вопросах ереси".
     Инквизитор   тщательно    готовился   к   допросу   арестованного.   Он
предварительно  знакомился  с  его   биографией,  выискивая   в  ней  места,
ухватившись  за  которые  он  мог  бы  сломить  свою  жертву,  заставить  ее
беспрекословно повиноваться своей воле.
     Естественно, что  подавляющее  большинство обвиняемых в ереси  в начале
следствия  клялись  в  своей  невиновности,  в верности  церковным  канонам,
выдавали  себя  за  ревностных  католиков.   Одни  это  делали  потому,  что
действительно  ни в чем не были виновны, другие - потому, что  скрывали свои
подлинные  взгляды.  Инквизиторы  пытались  выколотить признания  из  тех  и
других.
     Однако  было  бы ошибочным считать, что  свою главную задачу инквизитор
видел прежде всего в отправке еретика на костер. Инквизитор в первую очередь
добивался  превращения  еретика  из  "слуги  дьявола"   в  "раба  господня".
Инквизитор  стремился вырвать у еретика раскаяние,  отречение от еретических
верований,  заставить  примириться  с  церковью. Но, чтобы такое превращение
действительно произошло и не было бы очередным обманом лукавого,  обвиняемый
должен  был, в  доказательство  искренности  своего  раскаяния, выдать своих
единоверцев и их друзей и сообщников.
     Бернар  Ги  приводит  в  своем  "пособии"  для  инквизиторов  следующий
примерный  текст  клятвенного  обещания,   которое   заставляли   произнести
раскаявшегося еретика его мучители в рясах: "Я  клянусь и обещаю до тех пор,
пока смогу это делать, преследовать, раскрывать, разоблачать, способствовать
аресту и доставке инквизиторам еретиков любой  осужденной секты, в частности
такой-то, их "верующих",  сочувствующих,  пособников  и защитников,  а также
всех тех, о которых  я знаю или думаю, что они скрылись и проповедуют ересь,
их тайных посланцев, в любое время и всякий раз, когда обнаружу их".
     Допрос начинался с того, что  обвиняемого заставляли  под присягой дать
обязательство   повиноваться   церкви   и   правдиво  отвечать   на  вопросы
инквизиторов, выдать все, что знает о еретиках  и  ереси,  и выполнить любое
наложенное на него наказание.  После такой присяги любой  ответ обвиняемого,
не удовлетворявший инквизитора,  давал повод последнему обвинить свою жертву
в лжесвидетельстве, в отступничестве, в ереси  и, следовательно, угрожать ей
костром.
     При допросе инквизитор избегал  выдвигать конкретные  обвинения, ибо не
без основания опасался,  что его жертва будет готова дать любые требуемые от
нее показания, чтобы поскорей избавиться от своего мучителя.
     Инквизитор задавал десятки самых  разнообразных  и  часто  не имеющих к
делу никакого  отношения  вопросов с  целью  сбить  с  толку допрашиваемого,
заставить  его  впасть  в противоречия,  наговорить  с перепугу  нелепостей,
признать  за  собой  мелкие  грехи и  пороки.  Достаточно  было  инквизитору
добиться признания в богохульстве,  несоблюдении того или другого церковного
обряда  или  нарушении супружеской  верности,  как,  раздувая  эти  не столь
тяжелые  проступки, он  вынуждал  свою жертву признать  и другие, уже  более
опасные и чреватые для нее серьезными последствиями "прегрешения".
     Умение  вести   допрос,  то  есть  добиться  признания  у  обвиняемого,
считалось  главным   достоинством   инквизитора.  \   Со  временем  возникла
необходимость  в детальных инструкциях или  руководствах для инквизиторов, в
которых,  так  сказать,  суммировался  инквизиционный  опыт   и  приводились
варианты  допросов,  предназначенных  для  последователей  различных   сект.
Составители этих инквизиционных "вадемекумов"  исходили из предпосылки,  что
их жертвы  являются бессовестными  лжецами,  хитрейшими лицемерами, "слугами
дьявола",  которых  следовало  разоблачить  и  заставить  сознаться в  своих
"отвратительных преступлениях" любыми средствами и во что бы то ни стало.
     Автор  одного из таких "пособий", инквизитор  Бернар Ги,  отмечал,  что
невозможно  составить  раз  навсегда данную схему  допроса. В таком  случае,
писал  Ги,  сыны преисподней быстро привыкнут  к единой  методе и без  труда
научатся избегать расставляемые им инквизиторами капканы.
     Вот примерный  образец допроса,  которым рекомендовал руководствоваться
инквизитор Бернар Ги:
     "Когда приводят еретика на  суд, то он принимает самонадеянный вид, как
будто он уверен  в том, что  невинен.  Я его спрашиваю, зачем привели его ко
мне.  С вежливой улыбкой  он  отвечает, что он ожидает  от  меня  об®яснения
этого.
     Я: "Вас  обвиняют  в  том, что  вы  еретик,  что  вы  веруете  и  учите
несогласно с верованием и учением святой церкви".
     Обвиняемый (поднимая глаза к небу с  выражением энергичного  протеста):
"Сударь, вы знаете, что я невиновен  и что  я никогда не  исповедовал другой
веры, кроме истинной христианской".
     Я:  "Вы  называете  вашу веру  христианской  потому, что считаете  нашу
ложной и  еретической, но я спрашиваю вас, не  принимали  ли  вы  когда-либо
других верований, кроме тех, которые считает истинными римская церковь?"
     Обвиняемый:  "Я верую в  то, во  что верует  римская церковь и чему  вы
публично поучаете нас".
     Я: "Быть  может,  в Риме есть несколько отдельных лиц,  принадлежащих к
вашей секте, которую вы считаете римской  церковью. Когда  я  проповедую,  я
говорю многое, что у нас общее с вами, например, что есть бог, и вы  веруете
в часть того, что  я проповедую; но  в то же время вы можете  быть еретиком,
отказываясь верить в другие вещи, которым следует веровать".
     Обвиняемый: "Я верую во все то, во что должен веровать христианин".
     Я:  "Эти хитрости я знаю. Вы думаете, что  христианин должен веровать в
то,  во  что  веруют  члены  вашей секты.  Но  мы  теряем время  в  подобных
разговорах. Скажите прямо: веруете ли вы в  бога-отца, бога-сына и бога-духа
святого?"
     Обвиняемый: "Верую".
     Я: "Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии,
страдавшего, воскресшего и восшедшего на небеса?"
     Обвиняемый (быстро): "Верую".
     Я:  "Веруете  ли  вы, что за обедней,  совершаемой священнослужителями,
хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?"
     Обвиняемый: "Да разве я не должен веровать в это?"
     Я: "Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы веровать, а веруете ли?"
     Обвиняемый: "Я верую во все, чему  приказываете  веровать вы  и хорошие
ученые люди".
     Я: "Эти хорошие ученые принадлежат к вашей секте;
     если я согласен с ними, то вы верите мне, если же нет, то не верите".
     Обвиняемый: "Я  охотно верую, как вы, если вы  поучаете меня тому,  что
хорошо для меня".
     Я: "Вы считаете в моем учении хорошим для себя то, что в нем согласно с
учением ваших  ученых. Ну, хорошо, скажите, верите ли  вы, что на престоле в
алтаре находится тело господа нашего Иисуса Христа?"
     Обвиняемый (резко): "Верую этому".
     Я: "Вы знаете,  что  там  есть тело и  что  все тела  суть  тела нашего
господа.  Я вас спрашиваю: находящееся там тело есть истинное  тело господа,
родившегося от  девы,  распятого, воскресшего,  восшедшего  на небеса  и так
далее?"
     Обвиняемый: "А вы сами верите этому?"
     Я: "Вполне".
     Обвиняемый: "Я тоже верую этому".
     Я: "Вы  верите,  что  я верю, но я вас спрашиваю не об  этом, а  о том,
верите ли вы сами этому?"
     Обвиняемый: "Если вы хотите перетолковывать все мои  слова по-своему, а
не  понимать  их просто и ясно, то я не  знаю, как  еще  говорить. Я человек
простой и темный и убедительно прошу вас не придираться к словам".
     Я:  "Если вы  человек  простой,  то  и  отвечайте просто,  не  виляя  в
стороны".
     Обвиняемый: "Я готов".
     Я:  "Тогда не угодно ли вам поклясться, что  вы никогда не учили ничему
несогласному с верою, признаваемой нами истинной?"
     Обвиняемый  (бледнея):  "Если  я  должен   дать  присягу,  то  я  готов
поклясться".
     Я: "Я вас  спрашиваю  не о том,  должны ли  вы дать присягу,  а о  том,
хотите ли вы дать ее".
     Обвиняемый: "Если вы приказываете мне дать присягу, то я присягну".
     Я:  "Я не принуждаю  вас  давать присягу,  ибо  вы, веря,  что клясться
запрещено, свалите грех  на меня, который принудил бы вас к нему; но если вы
желаете присягнуть, то я приму вашу присягу".
     Обвиняемый:  "Для чего  же  я  буду присягать,  раз  вы не приказываете
этого?"
     Я: "Для того, чтобы снять с себя подозрение в ереси".
     Обвиняемый: "Без вашей помощи я не знаю, как приступить к этому".
     Я: "Если бы мне пришлось приносить присягу, то я поднял бы руку, сложил
бы  пальцы и  сказал:  бог мне свидетель, что я  никогда  не следовал ереси,
никогда не верил тому, что несогласно с истинной верой".
     Тогда он бормочет, как будто не может повторить слов, и делает вид, что
говорит от имени другого лица так, что не принося настоящей присяги, он в то
же время хочет показать, что дает ее. В других случаях он обращает присягу в
своего рода  молитву,  например: "Да будет мне  свидетелем  бог,  что  я  не
еретик". И  если  его  после  этого спрашивают: "Поклялись ли  вы?",  то  он
отвечает:
     "Разве вы не слушали?".
     Прижатый к стене,  обвиняемый  обращается к милосердию  судьи и говорит
ему: "Если я согрешил,  то я  согласен покаяться;  помогите мне смыть с себя
несправедливое и  недобросовестное обвинение". Но энергичный  инквизитор  не
должен позволять  останавливать себя  подобным образом, он должен  неуклонно
идти вперед, пока не добьется от обвиняемого сознания в заблуждениях или, по
меньшей  мере,  открытого  отречения  под  присягой,  так  что  если позднее
обнаружится,  что  он дал ложную клятву, то его  можно будет,  не  подвергая
новому допросу, передать в руки светской власти. Если обвиняемый соглашается
клятвенно подтвердить, что он не еретик, то я говорю ему следующее: "Если вы
собираетесь дать присягу для того, чтобы  избежать костра,  то ваша  присяга
меня  не удовлетворит ни  десять, ни  сто,  ни тысячи раз,  ибо  вы  взаимно
разрешаете  друг другу известное число клятв, данных в  силу  необходимости.
Кроме того, если я имею против вас, как думаю, свидетельства, расходящиеся с
вашими словами, ваши клятвы не спасут вас  от  костра. Вы только  оскверните
вашу совесть и не избавитесь от смерти. Но если вы просто сознаетесь в ваших
заблуждениях, то к вам можно будет отнестись со снисхождением"".
     Естественно, что такая или подобная схема допроса могла сбить с толку и
запутать как  виновного  в  ереси,  так  и совершенно невиновного  человека,
попавшего в инквизиторские тенета. Но все же добиться признаний только путем
хитроумно  и  коварно  построенного  допроса  инквизиторам далеко не  всегда
удавалось. Тогда пускались в ход другие, не  менее  действенные  средства  -
ложь,  обман, запугивание,  рассчитанные  на  то,  чтобы  подавить  личность
обвиняемого,  психологически загнать его в  тупик,  вызвать у  него  чувство
обреченности. Чтобы добиться желаемого эффекта, инквизитор не останавливался
перед  прямой фальсификацией  фактов. Не  имея  на  то никаких оснований, он
утверждал,    что   преступление   обвиняемого   доказано   и   подтверждено
многочисленными  свидетельскими  показаниями, в  том числе  его сослуживцев,
соседей, родных и знакомых, что обвиняемый может избежать костра и спасти от
такой  же  участи  своих  родственников  и  друзей  только  путем полного  и
искреннего признания своей вины.
     Для  убеждения  обвиняемого дать требуемые от него  показания к нему  в
камеру  подсаживались  специально  натренированные  для  этого  провокаторы,
которые,  прикидываясь   единомышленниками  и  доброжелателями  обвиняемого,
стремились   или  заполучить  против  него  новые  улики,  или  убедить  его
сознаться.  Если  это не давало результатов, то с этой же целью использовали
жену  и  детей,  слезы  и  убеждения  которых  могли  сделать  жертву  более
сговорчивой.
     "После  угроз,- пишет  Г.  Ч.  Ли,-  прибегали  к  ласкам. Заключенного
выводили из его смрадной тюрьмы и помещали в удобной комнате, где его хорошо
кормили и  где  с  ним  обращались с  видимой  добротой в  расчете,  что его
решимость ослабнет, колеблясь между надеждой  и отчаянием". Ли Г. Ч. История
инквизиции в средние века.
     У  инквизиторов было множество  и  других "гуманных" средств  для того,
чтобы сломить  волю своей жертвы.  Они могли  держать узника годами в тюрьме
без следствия и  суда, создавая  у него впечатление, что он заживо погребен.
Инквизиторы  не  дорожили временем, они могли  ждать. Они могли симулировать
суд в  надежде,  что  после  вынесения  ложного смертного приговора жертва в
порыве отчаяния "заговорит". Они могли поместить свою жертву, как это делали
в Венеции,  в  камеру с подвижными стенами, которые  ежедневно сближались на
вершок, угрожая неминуемо раздавить узника, или в камеру, которую постепенно
заливала вода. Они могли морить узника голодом, мучить его жаждой, держать в
сыром, темном и зловонном подземелье, где крысы и насекомые превращали жизнь
его  в  сущий  ад.  Тюрьмы  инквизиции, указывает Г.  Ч.  Ли,  "были  вообще
невероятные конуры, но  всегда была возможность, если  это было в  интересах
инквизиции, сделать  их  еще более  ужасными.  Durus career  et  arcta  vita
(Суровая тюрьма и  тяжелая  жизнь (латинский))- положение  узника  на  цепи,
полумертвого от  голода, в яме без воздуха  - считалось прекрасным средством
добиться сознания". Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века.

        ПЫТКИ.
     Все эти многочисленные средства "гуманного" воздействия приносили  свой
результат, и многие  узники инквизиции кончали тем, что признавали не только
действительные,  но и вымышленные  преступления  против веры. Многие, но  не
все:  причем, как  правило, чем  серьезнее было обвинение, тем  труднее было
инквизиторам  добиться  признания.  Но   инквизиторам   требовались,   кроме
признания,  еще и выдача  соучастников и, наконец,  отречение  от "греховных
заблуждений" и  примирение  с церковью.  А все это  давалось  с еще  большим
трудом, чем признание.
     Когда  инквизиторы приходили  к  заключению,  что  уговорами, угрозами,
хитростью невозможно сломить обвиняемого, они прибегали к насилию, к пыткам,
исходя  из  посылки,  что  физические  муки   просвещают  разум  значительно
эффективнее, чем муки моральные.
     Применение  пыток  инквизицией на протяжении  многих  веков и во многих
странах -  одно из ярчайших доказательств неспособности церкви одержать верх
над  своими  идейными  противниками  чисто  богословскими  методами,   силой
убеждения, а  не силой принуждения.  Теперь  церковники  в  свое  оправдание
говорят,  что,  дескать,  пытки  не  были  ими  выдуманы, что  они  якобы  с
незапамятных времен применялись гражданскими властями, что церковь-де только
следовала  их  примеру.   Эти  апологеты  забывают,  что  их   средневековые
предшественники  считали  саму  человеческую  жизнь  пыткой,  наказанием  за
первородный грех Адама  и Евы и  поэтому истязание  "бренного" тела  во  имя
спасения души рассматривали как акт милосердия по отношению к еретикам.
     Нынешние богословы, оправдывающие применение пыток  инквизицией ссылкой
на  подобную  же  практику  светских  властей, по-видимому,  не  отдают себе
отчета,  что  они  развенчивают  тем  самым  миф  о  божественном  характере
церковного  института.  Хороша  "матерь  страждущих" (так богословы  именуют
церковь), если она вынуждена для  поддержания своего  авторитета прибегать к
услугам палача, истязаниями и пытками убеждать  противников в своей правоте.
Когда  в  XVIII  в.  все  передовые  люди  Европы  осуждали  пытки,  церковь
продолжала их защищать. Применение насилия против  врагов церкви, а значит и
пытки, защищал Пий IX в своем  печально знаменитом "Силлабусе", о котором мы
уже упоминали.
     Хотя  пытки  применялись  церковниками по отношению к  подозреваемым  в
ереси  и  до  установления  инквизиционных   трибуналов,  узаконил  их  папа
Иннокентий  IV,  предписав в  булле  "Ad  extirpanda" "заставлять  силой, не
нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь
     (какое проявление отеческой заботы о грешнике! - И. Г.), всех пойманных
еретиков как губителей и убийц душ  и воров священных таинств и христианской
веры с  предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных
им других еретиков, верующих и их защитников,  так же как воров и грабителей
мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных
ими преступлениях".
     Последующие папы подтверждали эту буллу.  Александр IV (1260), Урбан IV
(1262),  Климент  IV  (1265)  возлагали  на  инквизиторов  все  обязанности,
связанные со следствием и  осуждением еретиков, в том числе и  пытки с целью
получения  у  них  признаний,  выдачи сообщников и отречения от  еретической
веры,  причем  инквизиторам  разрешалось  лично  "присутствовать"  во  время
истязаний, то есть руководить пытками и допрашивать пытаемого.
     Если в некоторых делах по  обвинению  в ереси о применении  инквизицией
пыток не упоминается,  это  вовсе не  значит, что пытка применялась только в
исключительных случаях. Церковный  историк инквизиции  Е.  Вакандар вынужден
признать, что отсутствие во многих делах  указаний на пытки об®ясняется тем,
что показания, данные под пыткой, считались недействительными,  если они  не
подтверждались  обвиняемым  "добровольно"  сутки  спустя. Это  подтверждение
регистрировалось  в  протоколе с указанием, что оно было сделано добровольно
без  применения  угроз  и  на