ня:
                    Уж как пал туман на сине море,
                    А злодей-тоска на ретиво сердце...
     -  А  ведь  это  наши поют! Вот где довелось услышать  родную
песню!
     Навстречу  плотам  уже быстро приближались лодки  с  русскими
гребцами.  В  лодках сидели вооруженные монголы  в  пестрых  ярких
одеждах. Причалив к плотам, гребцы закричали:
     - Откуда, православные, вас бог принес?
     -  Новгородские мы! Плывем по приказу нашего князя Александра
Ярославича. Надумали выручать вас из неволи.
     Монголы,  зацепившись  баграми за плоты,  хотели  взобраться,
чтобы  посмотреть  соломенные  и  деревянные  шалаши,  но  строгий
старший плотовщик приказал никого на плоты не пускать:
     - Надо стеречь новгородские дары! Не допускайте никого, иначе
ироды все растащат!
     Авксентий приказал отвязать собак, и огромные псы забегали по
лесинам,  перескакивая с плота на плот, злобно и оглушительно  лая
на всех подплывавших близко.
     Плоты  пристали  к  берегу верстах  в  трех  выше  татарского
становища,  и возле них сейчас же выросла Батыева стража  Узнав  о
прибытии  земляков,  русские пленники отовсюду  бегом  кинулись  к
берегу  реки.  Худые, изможденные, обросшие длинными  волосами,  в
жалких отрепьях, они, в чем были, бросались в воду, взбирались  на
бревна  и  расспрашивали:  кто  и  откуда  родом,  надеясь   среди
прибывших  найти  родное, близкое лицо, узнать  что-либо  о  своих
земляках.


        Глава третья. МЕДВЕЖЬЯ ПОТЕХА


     Бату-хан  приказал  самые  ценные  подарки,  привезенные   из
Новгорода  русским  послом, собрать во дворе "золотого  домика"  и
пригласил  Гаврилу  Олексича прийти туда на утро  следующего  дня.
"Пусть не забудет о медведях", - напомнил он через своего векиля.
     Гаврила  Олексич  сам внимательно следил, чтобы  все  подводы
были в порядке, одна за другой, под®езжали "золотому домику",  где
помещалась со своими служанками любимая жена Бату-хана Юлдуз-Хатун
- "Звездочка, удивление вызывающая".
     По  два  вооруженных дружинника стояли на страже около каждой
подводы,  не подпуская копьями любопытных монголов. Посреди  двора
был  вкопан  прочный  столб;  к нему привязали  цепями  одного  из
медведей:  был  он  страшен, свирепо ревел,  рыл  лапами  землю  и
пробовал своротить столб.
     Другой  медведь,  привязанный к подводе, лежал  в  обнимку  с
небольшим  окованным  сундуком,  в  котором  хранились  серебряные
сосуды   и  драгоценности,  присланные  новгородцами  для   выкупа
пленных.
     А  с  той  стороны  дворца,  где  обычно  привязывались  кони
приезжавших  к  Бату-хану  гостей, красовался  удивительный  конь-
великан,  присланный князем Александром Бату-хану. Все поражало  в
этом красавце: и седло иноземного образца, просторное, как кресло,
и  широкие  стремена, и чепрак с вышитым на нем  золотым  львом  с
поднятым  мечом  в  когтистой  лапе.  Это  был  конь,  отнятый   у
побежденного противника, шведского воеводы.
     Длинные  кожаные трубы - "карнаи" хрипло заревели,  когда  на
крыльцо дворца вышел Бату-хан в парчовом халате, с мечом у  пояса,
украшенным  драгоценными  камнями. Хан уселся  на  низком  широком
троне с золочеными драконами по сторонам. Этот трон, вывезенный из
китайского  дворца,  принадлежал еще деду,  Потрясателю  Вселенной
Чингиз-хану,  и  Бату-хан  берег его как  символ  власти  грозного
завоевателя.
     Рядом  с  троном,  слева  на  ковре,  на  шелковых  подушках,
расшитых  золотыми  узорами, поместился молодой посол  багдадского
халифа  Абд  ар-Рахман, присланный к Бату-хану, чтобы сопровождать
его   в   походе   на   "вечерние  страны".  Далее   расположились
военачальники. Справа от трона сидел непобедимый угрюмый  Субудай-
багатур,  воспитатель и военный советник Бату-хана, сверкая  своим
единственным глазом.
     Плоская  крыша  дома  вдруг  расцветилась,  будто  сказочными
птицами,  - это жены Бату-хана и некоторых его приближенных  вышли
полюбоваться  невиданным зрелищем и расположились на коврах  вдоль
узорчатой решетки.
     После  второго призыва карнаев раскрылись ворота и  показался
молодой  новгородский посол Гаврила Олексич. Он был  в  серебряной
кольчуге,   в  блистающем  шлеме  и  в  таких  же  перстатицах   и
налокотниках.  Всех поразило его юношеское лицо,  смелый  открытый
взгляд  светлых  глаз.  Он  был намного выше  сопровождавшего  его
рослого монгола-переводчика и всей своей могучей фигурой напоминал
сказочного богатыря.
     Подойдя  к трону Бату-хана, Олексич, сняв шлем, опустился  на
колени,  снял  с  шеи  и положил перед собой небольшой  серебряный
складень, сделанный из трех иконок, поцеловал его и тихо прошептал
обычную молитву, которая начиналась: "Да сохранит господь бог нашу
родную землю..." Но в шуме толпы дальнейших слов не было слышно.
     Бату-хан  милостиво  указал Олексичу на  лежащую  у  его  ног
ковровую подушку, приглашая сесть.
     В   это   время  конюхи  Бату-хана  провели  взад  и   вперед
диковинного  шведского коня и поставили его  перед  троном.  Слуга
подал на золотом подносе несколько лепешек, которыми Бату-хан  сам
кормил коня, гладил и трепал его по крутой шее.
     -  Как  вам  нравится этот красавец? - обратился  Бату-хан  к
своим женам, глядевшим с верхней площадки.
     -   Это   конь  из  сказки,  изумительный  и  невиданный!   -
воскликнули  женщины.  -  Но мы хотим,  чтобы  новгородский  гость
показал нам также своих ученых медведей.
     Толмач перевел просьбу женщин. Олексич встал.
     - Передай царевнам, что сейчас я покажу им моих питомцев.
     Женщины радостно зашумели. Гаврила Олексич взглянул вверх.
     Рядом  с  любимой  женой  Бату-хана, Юлдуз-Хатун,  он  увидел
девушку,  в  которой  все  было необычайно:  продолговатые  черные
сверкающие глаза казались драгоценными камнями. Над ними  крыльями
бабочки  трепетали  длинные  ресницы. Подрисованные  темные  брови
изогнутой  линией  тянулись  от уха до  уха.  Маленький  алый  рот
загадочно  улыбался.  Заметив  пристальный  взгляд  Олексича,  она
протянула  гибкую  руку с ярко накрашенными ногтями  к  серебряной
вазе,  выдернула  оттуда розу на длинном стебле и  бросила  ее  со
смехом молодому русскому послу.
     Схватив на лету розу, Олексич прошептал, нагибаясь к толмачу:
     - Что это еще за чаровница?
     - Это одна из любимых танцовщиц повелителя Зербиэт-ханум. Она
не только танцовщица, но и соловей. Если джихангир отдаст ее тебе,
не вздумай отказываться, - голову потеряешь!
     -  Вот  еще беда нежданная! - прошептал Олексич. Он  приказал
своим дружинникам привести медведей и их расшевелить.
     - А это не опасно? - спросил Бату-хан.
     - В жизни многое опасно, - ответил Гаврила Олексич. - Но если
бояться опасности, то и победы не будет, да и жить не стоит!
     - Хорошо сказал!
     Старый  одноглазый  Субудай  недовольно  замотал  головой   и
крикнул:
     - Прислать сюда десять наших пехлеванов,* пусть наготове!
     Два  русских  дружинника расшевелили  медведя,  лежавшего  на
подводе.  Он сполз на землю, подхватил небольшое бревно  и,  держа
его  на плече, подошел на задних лапах к тому месту, где находился
Бату-хан.  Он  осторожно  опустил  бревно  на  землю,  затем  сел,
размахивая передней лапой, как бы прося подачки.
     Бату-хан  через  нукера  передал  медведю  лепешку.   Олексич
сказал:
     -  Сейчас, великий хан, этот медведь будет бороться с  твоими
воинами. Прикажи, чтобы несколько твоих лучших силачей попробовали
свалить его на землю.
     Гаврила Олексич сделал знак одному из своих дружинников.  Тот
подошел.
     -  Кирша,  постой около Мишки и проследи, чтобы он  вел  себя
пристойно.
     По  приказанию  Субудая  подошли  к  медведю  три  коренастых
монгольских нукера. Рядом стоял настороже дружинник Кирша и держал
в руке конец цепи, прикрепленный к ошейнику медведя. Он добродушно
сказал медведю:
     -  А  ну-ка,  Мишенька, покажи, как у нас в  Новгороде  козлы
бодаются.
     Медведь   вскочил  и  с  такой  неожиданной  стремительностью
бросился  к  монголам,  что они со всех ног  пустились  бежать  по
двору,  а  зверь  погнался  за ними, звеня  вырванной  цепью,  под
улюлюканье и хохот зрителей.
     -  Эй,  Мишка!  - закричал ратник. - Постой! Ступай  ко  мне!
Покажи теперь, как ты любишь свою хозяйку!
     Медведь остановился, повернулся и вперевалку подошел к Кирше.
Став  на  задние лапы, он передние положил ему на плечи и  розовым
языком облизал лицо.
     Толмач  громко переводил слова дружинника. Монголы  приседали
от восторга, кричали "кху, кху!", а женщины на площадке хлопали  в
ладоши, заливаясь звонким смехом.
     Олексич  сделал знак дружинникам, и они увели медведя обратно
к  телеге.  Жены  Бату-хана сверху закричали:  "Могут  ли  русские
багатуры бороться с привязанным к столбу большим медведем?"
     -  Отчего не попробовать! А что получится - увидим! -  сказал
Олексич. - Эй, дружинники, отвяжите-ка Лешего и приведите сюда.
     Вскоре  огромный медведь неохотно приблизился к  трону  Бату-
хана. Он был на двух цепях: одна прикована к ошейнику, другая -  к
широкому кожаному поясу. Шесть дружинников держали натянутые цепи,
чтобы медведь не подошел к татарскому владыке слишком близко.
     Леший  сел,  мотая  головой и сильно сопя, вдыхая  незнакомые
запахи,  и  недоверчиво  поглядывал  на  толпу  маленькими   злыми
глазками.
     Кирша  подошел к медведю, ударил его по плечу и  отступил  на
шаг.
     -  Эй,  Леший! - сказал, ударяя медведя еще раз. -  Зачем  ты
вчера моего барана задрал? Давай обратно!
     Зверь недовольно зарычал.
     -  Ты  зачем  прошлый год обидел мою бабку? Зачем  задрал  ее
петуха?
     Медведь  еще  сильнее  стал мотать головой,  как  бы  отрицая
возводимую на него вину.
     -  Ты  что  головой мотаешь, ровно отнекиваешься?  -  шутливо
дразнил  его Кирша. - Разве я не дело говорю? Давай бороться:  кто
победит - тот и прав. Покажи свою силушку, ведь ты нынче к  новому
хозяину  переходишь.  А ну-ка, вставай! - И ратник  ткнул  медведя
концом сапога.
     Медведь обхватил лапами ногу Кирши; тот схватил его за уши, и
зверь  оставил  ногу. Он ловко поднялся на задние  лапы  и  пошел,
покачиваясь, на отступавшего ратника.
     Вдруг  он стремительно бросился на медведя и обхватил  ремень
на  поясе. Страшным напряжением Кирша приподнял медведя и,  поддев
плечом, сбросил на землю.
     Медведь  проворно  вскочил и с диким ревом снова  кинулся  на
Киршу. Толпа замерла.
     - Еще хочешь бороться? - сказал Кирша. - Ну, будем в обнимку.
     Человек   и   медведь  схватились  крест-накрест   и   стали,
раскачиваясь,  топтаться на месте. Ратник наступал  на  медведя  и
вдруг  быстрым неожиданным движением, сделав "подножку", опрокинул
его на землю.
     По  толпе  пронесся крик ликования. Вытирая  катившийся  пот,
ратник спокойно отошел в сторону. Олексич тихо сказал дружинникам,
державшим концы цепей:
     -  Теперь привязывайте его к столбу, а то он и впрямь задерет
Киршу. Чую: серчать начал!
     Дружинники  оттянули  цепи  и  намотали  их  вокруг   столба.
Медведь,  упираясь  и  задрав  морду  кверху,  недовольно  ворчал.
Оказавшись возле столба, он стал его царапать и трясти.
     Бату-хан подозвал переводчика и что-то тихо спросил у него.
     Толмач наклонился к уху Гаврилы Олексича:
     -  Наш  великий  джихангир  очень доволен  и  хочет  оказать,
милость  тебе  и  твоим нукерам. Он спрашивает, чего  жаждет  твое
сердце. - И еще тише добавил: - Проси прекраснейшую розу его сада,
и он тебе ее отдаст.
     Гаврила   Олексич  ему  не  ответил.  Он  быстро   встал   и,
обратившись к Бату-хану, горячо заговорил:
     - Великий хан! Я видел твою столицу, которая начинает расти и
расцветать,   как  сказочный  цветок.  Здесь  люди   богатеют,   а
от®езжающие  гости разносят по свету рассказы о  величии  и  славе
твоего  имени.  Но  здесь  же  я увидел  моих  несчастных  русских
братьев. Они высохли от голода и непосильных трудов: Многие из них
доживают  последние дни. Ты можешь всех их сделать счастливыми,  и
они будут до конца дней молиться о твоем благополучии.
     - Какие твои братья? О ком ты говоришь? - спросил Бату-хан, и
брови его сдвинулись.
     -  Это  наши  русские  пленные, которых твои  храбрые  войска
пригнали  из  наших разоренных городов и селений.  Отпусти  их  на
родину!
     Бату-хан молчал. Вдруг нежный голос прошептал:
     - Исполни просьбу гостя, Саин-хан. Это принесет счастье.
     Гаврила  Олексич  поднял глаза. Возле Бату-хана  садилась  на
широкий  трон, расправляя пестрое шелковое платье, маленькая  жена
Юлдуз-Хатун,  а  за нею стояла красавица половчанка  с  цветком  в
зубах.  Она  теперь  не смотрела на Олексича, а,  опустив  длинные
ресницы, только слегка улыбалась.
     -  Хорошо!  - сказал Бату-хан. - Разрешаю тебе собрать  часть
русских  пленных.  Ты  сам  же позаботишься,  чтобы  они  спокойно
добрались до своей родины.
     -  Великий  джихангир!  - прервал его одноглазый  Субудай.  -
Вспоминаю  твои  слова:  не ты ли хотел  сделать  особый  полк  из
пленных?
     -  Я  не  забыл об этом, - ответил Бату-хан. - Но ты, храбрый
батыр,  обещай  мне опрашивать каждого пленного: не  хочет  ли  он
вступить в особый тумен, который пойдет вместе с моими войсками на
завоевание "вечерних стран". Каждый воин получит от меня и оружие,
и  одежду,  и коня, а в битвах разделит славу и добычу  наравне  с
моими батырами.
     -  Сегодня,  великий джихангир, ты принес счастье  не  только
моим русским братьям, но и мне.
     -  Ты  будешь дважды счастлив, - ответил Бату-хан.  -  Вскоре
поблизости  от  моего  дворца для тебя будет  поставлен  шатер,  в
котором  ты найдешь лучший цветок моего сада - Зербиэт-ханум.  Вот
она!  -  И  он  указал  рукой  на стоявшую  неподалеку  половецкую
красавицу.
     По окончании торжественного приема Гаврила Олексич подошел  к
молодому приветливому Абд ар-Рахману и спросил его:
     ї Не знаешь ли ты, пресветлый хан, что сталось с нашим старым
воеводой Ратшей? Не вижу я его нигде.
     Арабский посол не ответил и отвернулся.
     -  Князь  новгородский Александр заранее послал его  сюда,  -
продолжал  Гаврила  Олексич,  -  чтобы  обрадовать  наших  пленных
братьев, рассказать, что их не забывают, о них думают и шлют Бату-
хану дары для их выкупа.
     - Плохое я слышал, очень плохое! - прошептал Абд ар-Рахман. -
Твой  Ратша отказался выполнить волю Бату-хана, и за это джихангир
повелел заковать его, и я даже не знаю, жив ли он еще.


        Глава четвертая. НАЗОЙЛИВЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ


     Гаврила  Олексич долго не мог добиться следующего  приема  .у
грозного   повелителя  золотоордынцев.  Наконец  однажды,   поздно
вечером,  к  нему  в  походный шатер, где он  временно  поселился,
явились  два  запыхавшихся Батыевых сановника  со  своим  писарем.
Облаченные   в   парчовые   халаты,   они   старались    сохранить
благообразный, степенный вид, перебирая янтарные четки.  Долго  не
могли  они  отдышаться,  сидя на пятках  и  вытирая  лица  концами
скрученных матерчатых поясов. Видно было, что присланные выполняли
какое-то ответственное поручение своего повелителя.
     Олексич приказал распечатать сулею крепкого сладкого  меда  и
гостеприимно  потчевал назойливых гостей: он сам наполнял  большие
серебряные кубки, желая проникнуть в замыслы гостей и еще более  в
те  мысли,  которые  руководили  их повелителем,  приславшим  этих
доверенных сановников.
     Опытный   толмач,  побывавший  прежде  в  плену  у  кипчаков,
изучивший кипчакскую речь и обхождение с татарами, сидел у входа и
старательно переводил все то, что говорили гости и что отвечал  им
Гаврила  Олексич, и все записывал. Он, как и они,  не  подозревал,
что  Олексич, воспитанный при дворе Мстислава Удалого  половецкими
нянюшками-рабынями, понимал кипчакскую речь.*
     Оба сановника сперва спрашивали:
     -  Здоровы ли кони, на которых русский посол приехал? Сколько
дней  он  провел  в  дороге?  Какие города  проездом  он  посетил?
Разрушены  ли  эти  города? Долго ли он там оставался?  Здоров  ли
скот,  оставленный дома? Правда ли, что черно-бурые лисицы и бобры
бегают  в  русских  городах  и  их ловят  сетями?  Сколько  жен  у
новгородского князя Александра и как зовут его самую любимую жену?
Сколько у князя детей и как зовут каждого из них?
     Олексич  отвечал  на  все  вопросы  немедленно,  как  бы   не
задумываясь,  но сам был настороже и подмигивал дружиннику,  чтобы
тот не забывал подливать хмельного вина в кубки гостей.
     Писарь-толмач  отцепил от пояса медную чернильницу,  поставил
ее  перед собой и, переспрашивая, стал записывать камышовым  пером
имена князей и бояр, названия городов, а также число шведов  и  их
кораблей, участвовавших в битве на Неве.
     Один из золотоордынцев, более молодой, то ли вскоре захмелев,
то  ли  притворяясь  захмелевшим,  начал  беспричинно  смеяться  и
задавать неожиданные вопросы:
     -  Водится ли в русских лесах большой страшный зверь с  одним
длинным,  рогом на носу? Хотел бы новгородский князь  иметь  женой
еще  монголку и не за этим ли приехал сюда северный витязь?  Знает
ли  что-либо высокий гость про город Кыюв?* Хан Менгу рассказывал,
что  там  крыши "домов бога" из чистого золота. А в Новгороде  они
тоже  золотые? Сколько конских переходов до Новгорода? Имеются  ли
по пути заставы для сменных коней?
     Гавриле  Олексичу надоели все эти вопросы, и, не  отвечая  на
два последних, он резко сказал:
     -  Если  ваш владыка захочет узнать больше, то это я расскажу
только ему одному.
     Затем, прищурив глаз, он спросил:
     - А можете ли вы мне ответить всего на три вопроса?
     - Ответим, конечно, ответим, если это окажется в наших силах.
     -  Правда  ли,  что  великий Бату-хан может  попасть  каленой
стрелой  из  лука  на  расстоянии ста шагов  в  золотой  перстень,
который держит маленькая ручка его любимой жены?
     -  Кха! Кха! - воскликнули пораженные сановники, смотря  друг
на друга.
     -  Правда  ли, что великий и мудрый Бату-хан ночью,  во  сне,
улетает за облака к Священному Правителю, своему деду Чингиз-хану,
беседует  с  ним  и получает от него указания, как  завоевать  всю
вселенную,  а  сам, в свою очередь, тоже дает почтительные  советы
покойному   деду,   живущему  в  небесах:  как   управлять   всеми
заоблачными полчищами, состоящими из душ храбрых воинов, павших на
поле  брани.  Я  слышал,  священная тень  Чингиз-хана  каждый  раз
благодарит за мудрые слова и привет любимейшего из своих внуков.
     Последние  слова Олексич проговорил шепотом,  наклонившись  к
собеседникам.
     Оба  сановника,  с раскрытыми ртами, остолбенели,  посмотрели
друг  на  друга и быстро допили свои чаши. Старший, взяв у  писаря
свиток,  спрятал  его за пазуху, а второй, заикаясь,  сказал  тоже
шепотом:
     -  Мы не получили указаний отвечать на такие важные и трудные
вопросы.  Мы  придем еще раз об®явить, когда наш великий  Саин-хан
тебя примет, и тогда об®ясним все то, что ты хотел узнать.
     Оба с поклонами вышли, по обычаю засунув за пазуху серебряные
кубки,  из которых пили, сели на коней и умчались обратно к  тому,
кто их прислал.
     Утром,  когда первые розовые лучи восходящего солнца пронзили
ветви прибрежных деревьев, возле шатра Гаврилы Олексича дружинники
уже  разводили  костер под большим медным котлом,  подвешенным  на
растопырках,  и  резали  на  части барана,  раскладывая  куски  на
бараньей  шкуре,  положенной  на  траве  шерстью  вниз.  Несколько
вооруженных  всадников под®ехали к шатру. Шагах в десяти  от  него
они  сошли с коней. Гаврила Олексич спокойно сидел у входа в шатер
на  складном  ременчатом  стуле  и равнодушно  наблюдал,  как  оба
вчерашних  гостя  и  с  ними молодой статный воин  с  великолепной
украшенной ценными камнями саблей на золотом поясе приближались  к
нему.  Они низко склонились, затем молодо