пить  этой  морской
воды.  Но  ведь  это  еще далеко не "последнее море".  Это  только
залив, где надеется от нас укрыться на кораблях убежавший от  тебя
мадьярский король Бела вместе с остатками его разбитого войска. Не
старайся, предатель Бела! Тебе от нашего копья не скрыться!
     -  А  кто  тебе сказал, что на одном из этих кораблей  король
Бела?
     -  Захваченные пленные: они клянутся, что Бела и его свита на
этих кораблях ждут попутного ветра.
     - Я хочу сам говорить с пленными.
     - Сейчас, мой повелитель, они будут здесь.
     Субудай  повернул коня и хлестнул плетью. Саврасый  засеменил
обратно ровной иноходью.
     Свита  Бату-хана расположилась на склоне холма, перекидываясь
шутками, и всматривалась вдаль. На бирюзовой поверхности моря, как
стая  белых лебедей, рассыпались бесчисленные корабли с  повисшими
от  безветрия  парусами. Солнце переливалось яркими  блестками  на
едва колеблющейся морской глади.
     В  этой  свите находились: болезненный сын Бату-хана  Сартак,
братья  Орду и Берке, летописец Хаджи Рахим и несколько  темников.
Слуги  с запасными конями и навьюченными мулами растянулись  вдоль
дороги.  Прибывали  новые группы татарских  всадников.  Все  жадно
стремились  к  заветному  бирюзовому  морю,  на  берегах  которого
ожидалась  какая-то  новая  перемена,  более  счастливая  пора   в
наступлении   на  "вечерние  страны"  и  дележ  новых  захваченных
богатств.
     Послышались  крики  и  вопли. Несколько  татарских  всадников
гнали  десятка  два  пленных.  Они  были  избиты  и  ободраны   до
крайности.  Все  пленные  были  в овчинных  безрукавках,  расшитых
цветными  узорами,  и широких шароварах, перехваченных  у  лодыжек
ремнями.  Длинные  до  плеч  темные кудри  растрепались  во  время
борьбы,  руки,  связанные за спиной, разодранные,  когда-то  белые
рубахи,  на  ногах  кожаные пошевни - все носило  следы  отчаянной
борьбы, и кровь продолжала сочиться из незакрытых ран.
     Некоторые  шли,  спотыкаясь, видимо,  покорившись  неминуемой
гибели,   другие   продолжали  упираться,  и   монголы,   ругаясь,
беспощадно хлестали их плетьми.
     Позади   ехал  Субудай  и  торопил  воинов.  А   за   великим
полководцем  следовал на сером, мышиного цвета, старом  осле  Дуда
Праведный.  Он  усердно  колотил  пятками,  бока  осла,   стараясь
ускорить его ленивый ход.
     На  берету монголы выстроили пленных; половина из них  сейчас
же  уселась на землю, угрюмо, как затравленные звери, озираясь  по
сторонам.
     Бату-хан заметил прибывших пленных и направился к ним. Кто-то
из монголов стал снова хлестать сидевших:
     - Ты видишь, упрямая шкура, кто перед тобой на белом жеребце?
Это повелитель мира.
     Сидевшие извивались, стараясь уклониться от удара.
     Бату-хан остановил воина, подняв руку:
     - Довольно.
     -  Кто  вы,  непокорные, осмелившиеся воевать  с  покорителем
вселенной? - прохрипел Субудай-багатур.
     Тогда  под®ехавший рыжий Дуда доказал, что  он  действительно
знает двадцать два языка различных народов вселенной. Он заговорил
на  непонятном  наречии. Пленные сразу оживились.  Сидевшие  стали
выкрикивать слова, похожие на проклятья.
     -  Амен! - прервал их Дуда и обратился к Субудай-багатуру.  -
Эти люди из горного славянского племени. Они живут на вершинах гор
в  селениях,  похожих на крепости, и, гордые,  никогда  живыми  не
сдаются в плен, а бьются до последнего издыхания.
     - Как же вы захватили этих упрямцев? - спросил Бату-хан.
     Один из сопровождавших ответил:
     -  Нам  было приказано привести пленных. Мы на них  набросили
арканы и поволокли по камням, а потом связали.
     -  Спроси их, почему они сопротивляются, если их мало, а  мое
войско бесчисленно, как небесные тучи?
     Дуда,  соскочив  с  осла, снова заговорил с пленными.  Сперва
пленные кричали все сразу, потом Дуда убедил их, чтобы ответил кто-
нибудь  один. И статный юноша с израненным опухшим лицом, слизывая
кровь с разодранной тубы, стал горячо что-то доказывать.
     - Чего он хочет? - спросил Бату-хан.
     - Это пастух из селения, что лежит вон там, высоко, на горном
перевале.  Там еще продолжаются бои и видны клубы дыма от  горящих
хижин.  Он  говорит, что живут они, распахивая клочки земли  между
скалами, что они никому жить не мешают. Что они поселились  далеко
от  большой дороги. Что, кроме них, никто не умеет сеять ячмень  и
пшеницу на такой высоте над обрывами. Что у них нет другой  родины
и счастья, кроме этих горных скал и их бедных хижин.
     -  Скажи им, что я хвалю храбрых тружеников и позволю им жить
свободно, если они покорятся и поцелуют копыта монгольского коня.
     Дуда об®яснил пленным слова монгольского владыки, выслушал их
ответ, погладил задумчиво свою рыжую бороду и сказал:
     -  Они  согласны поцеловать копыта твоего коня и будут  верно
служить тебе, но просят вернуть их детей. Твои воины захватили  их
и увезли в свой лагерь.
     -  Это  хорошо!  -  сказал Бату-хан. - Из этих  детей  у  нас
вырастут опытные смелые воины. Субудай-багатур, покажи мне  чертеж
земли. Я хочу понять, далеко ли город Тригестум.
     -  Сейчас покажу, великий? - сказал одноглазый полководец  и,
вложив  пальцы  левой руки в рот, свистнул так пронзительно,  что,
казалось,  эхо отозвалось в горах. Это ответил издали  его  слуга,
узнав  свист  хозяина.  Вскоре, пробиваясь через  ряды  всадников,
примчался старый монгол на свирепого вида игреневом коне, держа  в
поводу еще другого коня с вьючными сумами.
     Он  достал  кожаный кошель и подал его Субудай-багатуру.  Тот
вынул   пергамент,   на  котором  был  нарисован   грубый   чертеж
Мадьярского королевства и Адриатического побережья.
     Пленных развязали; они еще с трудом двигали руками, затекшими
после   туго  завязанных  ремней.  С  кряхтением  нагибаясь,   они
поочередно целовали копыта равнодушно стоявшего коня.
     Бату-хан указал плетью вдаль:
     - Как зовется селенье и крепость там, в тумане, на берегу?
     Один из пленных стал об®яснять:
     -   Это  город  Спалато.  В  нем  находится  дворец  римского
императора.
     - Я хочу его увидеть. Будут ли еще города?
     -  Разве  мелкие гавани и крепости. Затем будет один  богатый
город  с  гаванью, полной венецийских кораблей, Тригестум.  Там  в
крепости живет важный начальник, и у него много воинов.
     - А что будет еще дальше?
     - Будет устье реки Падус, где лежит богатейший торговый город
Венеция. И все эти корабли на море венецийских купцов.
     -  А  во  сколько  дней из Венеции можно проехать  дальше  до
столицы "вечерних стран" Рума?
     -  Простым  людям теперь туда не доехать: всюду заставы.  Там
ожидают  твоего  нападения.  Но ты же  разрешения  ни  у  кого  не
спросишь и проедешь в Рум во столько дней, во сколько пожелаешь.
     - Много ли войска там собралось?
     -  Какое  там  войско! Никто не хочет воевать.  Все  убегают.
Даже, говорят, сам император убежал из Рума на остров Сицилию.
     - Не для чего срезать яблоко. Оно уже созрело и само упадет в
твою ладонь! - воскликнул ненавидевший всех франков Абд ар-Рахман.
     -  Что  прикажешь сделать с этими пленными горцами? - спросил
Субудай.
     Бату-хан не ответил и вдруг, против ожидания, провел  пальцем
черту  сверху  вниз, - этого жеста боялись все: им он  осуждал  на
смерть.

     Площадка,   где   происходил   совет   Бату-хана,   опустела.
Заостренные  колья  остались устрашением для  других  неудачников.
Слуги убирали ковры, разложенные для совещания ханов.
     Невдалеке,  на  склоне горы, среди кустов  репейника,  лежали
упрямые пленные. Они лежали раскинувшись, как будто крепко  спали.
Но  вместо  лиц  у них были черные окровавленные месива  костей  и
сгустков  крови. Когда горцы поняли, что будут убиты, они отчаянно
стали  бороться, сами набрасываясь на монголов,  пока  не  пали  в
неравном бою.
     Всем им поочередно раздробил головы суковатой тяжелой дубиной
могучий монгол, придворный палач. Он и сейчас еще расхаживал  близ
убитых  пленных и волочил за собой свое грозное оружие. Он ожидал,
пока писарь арабского посла, рыжебородый Дуда, кончит затянувшийся
разговор с последним из пленных, нищим монахом в оборванной старой
рясе.  Монах  все  время то кланялся, стараясь коснуться  пальцами
земли,  то поднимал высоко над головой тонкий деревянный  крест  и
быстро  шептал  молитвы, а ветер трепал его  вз®ерошенную  бороду.
Монгол свирепо хрипел.
     -  Мне  приказал сам Бату-хан прикончить всех без  исключения
дерзких пленных. Разве можно ослушаться приказания Саин-хана?
     Дуда,  сняв с шеи медную овальную дощечку пайцзу,  потряс  ею
перед лицом монгола.
     -   Всякое  последующее  приказание  отменяет  предыдущее!  -
твердил он. - Сейчас сюда под®едет великий аталык Субудай-багатур,
и  он  мне  отдаст живьем этого пленного шамана. Он мне нужен  для
важного дела. Отойди!
     -  Пусть  мне  прикажет, что хочет, наш  одноглазый  Субудай-
багатур,  а  я  все-таки  его не послушаюсь,  когда  мне  что-либо
повелел сам Бату-хан, - жить ему и царствовать тысячу и один год!
     -  Сейчас  посмотрим!  -  сказал  Дуда,  стараясь  оттолкнуть
монгола.
     Тот  мрачно покосился и, подняв волочившуюся дубину, поставил
ее перед собой.
     Субудай-багатур  быстро приближался  на  чалом  коне,  густой
хвост которого спускался до земли.
     Дуда бросился к Субудаю, крича:
     - Великий, несравненный, остановись! Важное дело скажу я.
     Субудай натянул поводья. Конь, фыркая, остановился.
     - Говори быстро и коротко!
     - Отдай этого человека мне!
     - Для чего?
     -  Он  знает  важное. Он обошел все земли  "вечерних  стран",
видел всех королей и их войска. Он мне все расскажет, а я...
     - Врет! - отрезал Субудай, тронув коня.
     - Я проверил. Он не врет!
     -  Тогда не трогать его! - обратился Субудай к монголу, затем
повернулся к Дуде: - А ты мне все напишешь, что он расскажет. Все!
Быстро!  Сегодня  вечером!  Отдай  ему  этого  шамана!  -  свирепо
прохрипел он палачу и хлестнул своего желтого жеребца плетью.  Тот
прыгнул  вперед, а палач в испуге, закрывая голову руками, отбежал
в сторону, и за ним волочилась, дребезжа, его суковатая дубина.


        Глава пятая. КРОВАВАЯ РУКА

                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "Произошло  это таким образом. В месяце сафаре (марте)  этого
года  один  монгольский  конный  отряд  появился  перед  небольшим
городком,  каких  много на берегу Адриатического  моря.  Городские
ворота были закрыты. Жители попрятались. Город казался вымершим.
     В  этом  отряде  находился  сам  Бату-хан  вместе  со  своими
ближайшими  темниками. Погода предвещала бурю, и Саин-хан  сказал,
что хочет провести сутки в этом городке и там отдохнуть.
     Слова  джихангира  - это воля аллаха! Нукеры  стали  колотить
камнями  в  старинные городские ворота. Какие-то  испуганные  люди
показались на стене и тотчас скрылись.
     Бату-хан  приказал  пустить зажигательные  стрелы.  Несколько
больших  дымящихся  стрел  полетели в город,  где  в  одном  месте
повалил  густой дым. На стене снова показались люди,  по-видимому,
знатные  горожане и монахи, которые размахивали крестами и  что-то
кричали.
     После  того как вновь пущенные стрелы вызвали еще один пожар,
крики  и  вопли  усилились,  и  ворота  раскрылись.  Оттуда  вышла
процессия  в  цветных богатых одеждах. Впереди два  старика  несли
серебряное  блюдо  с  угощением и бархатную  подушку,  на  которой
лежали большие ключи от города.
     Саин-хан спросил:
     - Кто правитель города?
     -  Вот он! - сказали все, указывая на старика в длинной синей
одежде, расшитой золотыми цветами.
     Правитель  города обменялся взглядом со своими спутниками,  и
все  опустились  на  колени и склонились до земли,  а  он  положил
подушку с ключами у ног Бату-хана.
     - Как называется ваш город?
     -  Салоно! Спалато! Сплит! - ответили хором правитель  и  его
спутники, продолжая стоять на коленях.
     -  Слишком  много  названий для такого маленького  города!  -
мрачно заметил Субудай-багатур.
     - А это что за развалины? - спросил Саин-хан, указывая плетью
на  огромные  каменные стены и полуразрушенные  арки  на  соседнем
холме.
     - Это развалины дворца Диоклетиана.*
     - А кто такой был этот Диоклетиан?
     -  О!  -  сказал  правитель города. - Это был  самый  могучий
римский император. Он владел всей вселенной.
     - Никогда не слыхал я о таком повелителе, который владел всей
вселенной. Только Священный Правитель владел ею, а до него еще был
покорителем вселенной Искендер Великий, Двурогий. А вашего владыку
вы сами придумали.
     - Нет! Не сердись на нас, мы сказали истинную правду.
     - Когда он жил?
     -  Это  было  очень давно. Тысячу лет назад. Когда  император
Диоклетиан  приказал  построить себе  дворец,  вывезя  из  Египта,
которым он владел, искусных мастеров.
     - Зачем же он выбрал для дворца такое плохое место?
     -  Потому  что  он был родом отсюда, славянин из  Диоклеи,  и
здесь же хотел закончить свою жизнь. Он разделил свою власть между
тремя   выбранными  соправителями,  а  сам  поселился   здесь,   в
великолепном   дворце,  отказавшись  от  управления   империей   и
занимаясь  только  выращиванием капусты и других  овощей  в  своем
дворцовом саду. Только этими овощами он и питался.
     -  Почему же этот великолепный дворец в развалинах? Почему вы
плохо смотрите за ним?
     -  Мы уже от дедов наших получили вместо удивительного дворца
одни его развалины.
     - Ничего другого вы и не заслуживаете.
     Саин-хан   пожелал   осмотреть   развалины.   С   несколькими
спутниками он направился к ним, приказав мне, правителю  города  и
второму вельможе тоже сопровождать его.
     Развалины  в  значительной степени еще  сохраняли  общий  вид
дворца. Здание построено из громадных каменных плит. Каких  трудов
стоило рабочим доставить сюда эти глыбы! Здание скорее походило на
крепость:  квадратное, с высокими стенами, несколькими  залами,  с
куполообразными   потолками.   Часть   потолков   рухнула,    иные
сохранились.
     В  одном  зале  мы  нашли нечто вроде большого  трона.  Рядом
находилось  каменное  изображение сказочного чудовища  -  спокойно
лежащего  льва  с головой человека. Эта статуя, как  нам  сказали,
была  тоже привезена из Египта; называется она "сфинкс", считается
божеством, и там, в Египте, все ему поклоняются.
     Мы  сошли  с  коней.  Слуги разостлали ковер  на  возвышении,
бывшем  троне  римского  императора. Два костра  запылали  по  обе
стороны трона, на котором уселся Бату-хан.
     Правитель города стал перед Бату-ханом на колени, держа блюдо
с  разнообразной едой. Сквозь отверстие рухнувшей крыши видны были
несущиеся серые облака, предвещавшие бурю.
     -  Все  это  ты будешь есть сам! - сказал Бату-хан  правителю
города, указывая на блюдо. - И если после этого ты останешься жив,
то  я  тебя помилую. Но если ты умрешь или заболеешь, то весь твой
город будет сожжен.
     Правитель города со своим спутником, дрожа от ужаса, отошли в
сторону,   сели   на  обломок  колонны  и  стали  торопливо   есть
принесенное  угощение, запивая вином. Возле них  стояли  нукеры  и
наблюдали за ними, иногда подкалывая копьями.
     Саин-хан сперва тоже наблюдал, потом приказал привести своего
коня.  Серебристо-белый  Сэтэр  был  приведен  двумя  нукерами   и
остановился  перед  троном, позвякивая серебряной  сбруей.  В  его
черных блестящих глазах отражались огоньки костров.
     Бату-хан  достал  из  кожаного мешочка, заткнутого  за  пояс,
кусок  желтого  сахару и дал коню. Затем, выхватив небольшой  нож,
сделал надрез на шелковистой белой шее коня, припал губами к  ране
и  стал  высасывать  кровь.  Конь  забился,  пытаясь  вырваться  и
подняться  на  дыбы, но два нукера повисли на  нем,  вцепившись  в
уздечку и обхватив руками его голову.
     Бату-хан  напился  конской крови: она  вымазала  ему  лицо  и
стекала по белоснежной шее коня.
     -  Вот  единственный напиток, пить который можно не опасаясь!
Жив ли еще правитель города?
     - Жив! Жив! - воскликнуло несколько голосов.
     -   Подождем  до  ночи.  Если  он  не  умрет,  то  его  можно
помиловать. А город я все же разрешаю моим воинам разграбить.
     Бату-хан  прижал ладонью сделанный им разрез на  шее  коня  и
свою  окровавленную  руку приложил к отшлифованной  светлой  стене
позади  трона.  На  стене  отпечаталась  рука  Бату-хана  с  пятью
расставленными пальцами.
     -  Это  останется  памятью обо мне и о моем посещении  дворца
когда-то  великого  владыки "вечерних стран".  Но,  вернувшись  на
берег  Итиля, я не стану строить для себя дворец и не  стану  близ
него  сажать  бесполезные овощи. Повелителю народов  предначертаны
более  великие  дела. И я предпочитаю умереть воином  в  седле  во
время похода".


         * Часть одиннадцатая. НАЧАЛО РАЗЛАДА * 


        Глава первая. БАТУ-ХАН ПЕРЕД ТРИЕСТОМ


     Конный  отряд  монголов  быстро продвигался  к  северу  вдоль
каменистого   берега  лазурного  Адриатического   моря.   Всадники
растягивались цепочками по узким тропинкам, поднимаясь  на  отроги
скалистых  гор, выпирающих в море, как огромные лапы  задремавшего
чудовища.  Неведомые воины в странных долгополых меховых  одеяниях
спускались  в  долины, где был старательно возделан каждый  клочок
земли,  и  скакали прямо через посевы, увидев где-либо  в  стороне
небольшой  ручеек.  Они поили коней и дальше опять  взбирались  на
крутизны  или  спускались вниз, стремясь в неведомое будущее,  все
вперед   и   вперед,  следуя  точному  приказу   своего   грозного
повелителя.
     Перейдя через один из скалистых отрогов, выдававшихся в море,
всадники  невольно  остановились,  пораженные  тем,  что  увидели.
Радостная  великолепная картина открылась, перед ними. Внизу,  как
большое   голубое  блюдо,  лежал  морской  залив.   Его   окружали
гигантским  амфитеатром уходящие во все стороны невысокие  хребты,
покрытые зеленеющими посевами, рощами и садами. Недалеко от берега
на одиноком холме возвышались каменные стены небольшой: крепости.
     Повсюду   по   отлогим   склонам   гор   виднелись   селения,
бесчисленные   домики,  простые  хижины   и   каменные   храмы   с
остроконечными  колокольнями, укрывшиеся в  густой  зелени  садов.
Селения  сменялись  небольшими  квадратами  лугов  и  пашен,   где
трудились,  как  муравьи,  неведомые  люди.  По  дорогам  тянулись
вереницы повозок, запряженных волами, и пылили стада коров и  овец
и навьюченных ослов.
     Голубые  дымки  поднимались к небу, спокойному, безоблачному,
синему.   Все  говорило  о  благодатном  крае,  созданном  многими
поколениями тружеников среди природы, щедрой и радостной.
     Горные  хребты, как простертые руки, протянулись  к  голубому
заливу,  где  в  просторной  гавани  рябили  разноцветные   паруса
множества кораблей.
     -  Вот  перед  тобой  знаменитый, славный богатый  Тригестум.
Какая  красота! Какой богатый край! Это будет лучшая  жемчужина  в
ожерелье завоеванных тобою городов. Не презирай его, не упусти  из
своих  рук Тригестума: это сверкающий алмаз, какого у тебя еще  не
было.  В  этой огромной спокойной гавани могут поместиться  тысячи
кораблей.
     Так  говорил  Абд  ар-Рахман, блистающий серебряной  отделкой
стального панциря и весь сияющий в утренних лучах поднявшегося над
лесистыми хребтами южного пылающего солнца. Всадник горячился  так
же,  как  и  его  жеребец,  плясавший, грызя  удила,  сдерживаемый
сильной рукой опытного наездника.
     -  На  что  мне все это! - отвечал как бы нехотя Бату-хан  Он
сидел  спокойно на неподвижно застывшем серебристо-белом коне,  не
проявляя никакой радости.
     -  Как на что? Почему ты так равнодушен? - воскликнул Абд ар-
Рахман.  -  Взгляни  вниз, на это множество  кораблей,  стоящих  у
берега,  как  лебединая  стая с уже подн