дел певца, который ходит из города
в город и поет песни. Он избит, и кровь стекает по его лицу. Но он
продолжает  гордо стоять на груде камней и смело поет.  Воины  его
зарубят, а он бесстрашен...
     Бату-хан обратился к одному телохранителю:
     - Приведи с площади певца!
     Вскоре тургауд вернулся, ведя под руку бедно одетого юношу  с
белокурыми  кудрями до плеч. Одной рукой тот держал лютню,  другой
прижимал  платок  к  голове. По лицу стекала алая  кровь.  Ноги  в
широких  шароварах были без сапог: татары успели уже  их  стащить.
Певец  вполголоса  бормотал проклятья,  исподлобья  поводя  серыми
глазами.
     Бату-хан   приказал  стоявшему  поблизости  Дуде  расспросить
певца.
     Дуда спросил:
     -  Нам  передавали,  что ты на площади пел преступные  песни,
призывая жителей Сандомира к упорному сопротивлению. Верно ли это?
     - Да, я это делал, и, если останусь жив, я опять буду песнями
призывать мой народ к борьбе за свою свободу. Но не побоюсь  спеть
такую песню даже перед повелителем татар, пришедшим погубить  нашу
прекрасную родину.
     - Вот за этим-то наш доблестный Саин-хан и призвал тебя.
     Певец   выпрямился  и  недоверчиво  посмотрел  на   безмолвно
сидящего  Бату-хана. Каменным было его лицо, и никто не  сумел  бы
проникать в думы всемогущего вождя с узкими, как щелки, скошенными
глазами.
     - Я не побоюсь этого сделать, хотя меня ждет лютая казнь!
     Переводчик  об®яснил,  что никому не дано  угадать  последнее
слово  владыки.  Может  быть, казни не будет  и  он  даже  получит
награду.
     - Пускай поет! - сказал Бату-хан.
     Тогда певец, отбросив окровавленный платок, попробовал струны
лютни.  Он  запел хриплым, но полным глубокого чувства голосом,  а
Дуда Праведный тихо переводил:
                     Заплакали в селах, будто на погосте:
                     Ой, лихо нам, лихо! - Пепел да кости!
                     Девушки малины в лесу не сбирают,
                     Пастухи скотины в поле не гоняют.
                     Ой, лихо нам, лихо!
                     Татарва конями хлеба потоптала,
                     Девиц полонила, сынов порубала.
                     Ой лихо нам, лихо!
     - Так и надо народу непокорному! - сказал Бату-хан. - На то и
война!
                     Батыю поганому ночью не спится...
     Дуда  запнулся,  но  под  грозным  взглядом  Бату-хана  робко
продолжал переводить:
                     - Что ж тебе, Батыю, не спится, не лежится?
                     "Человечьей крови я хочу напиться..."
                     Ой, лихо нам, лихо!
                     Поганцу языческому... Народа мучителю...
     Дуда   остановился,  но  против  ожидания  Бату-хан,  видимо,
остался доволен и заметил:
     - Великий правитель и должен быть жесток.
                     Жрут человечину волки да собаки.
                     Кровь человечью пьют вурдалаки.
                     Осиновый кол вурдалаку в спину,
                     Волка лесного мы бьем дубиной!
     Бату-хан   более  внимательно  прислушивается  и  следит   за
движениями певца, нетерпеливо требуя перевода.
                     Ой, лихо-то, лихо, - да ворогам нашим!
                     Села мы построим, землю запашем!
                     Будем мы вами мосты мостити,
                     Хану да ханятам голову рубити.
                     Будете снопами лежать вы в могиле!
                     Встань же, отчизна, в славе и силе!
                     Встань, наша мати, рви свои путы,
                     Бей и гони ты ворогов лютых.*
     Бату-хан   слушал,   невозмутимый,   непроницаемый.    Певец,
обессиленный,  вдруг прервал песню и зашатался. Его  колени  стали
подгибаться.  Изо  рта  по  подбородку поползла  кровавая  змейка.
Выпавшая из рук лютня жалобно зазвенела.
     Дуда, поддерживая певца, уложил его на каменные плиты.
     Бату-хан  медленно  перевел свой взгляд в  сторону  задумчиво
стоявшего Хаджи Рахима.
     - Что ты скажешь на, это, мой мудрый учитель?
     Хаджи Рахим быстро подошел к Бату-хану, склонился и прошептал
что-то ему на ухо.
     Бату-хан скрипучим голосом сказал:
     -  Ты  был  и  навсегда останешься дервишем,  гонимым  ветром
беспокойства.  Мои монгольские улигерчи поют так  же  прекрасно  и
смело,  но  этот  юнец  дерзко осудил сынов  великого  Потрясателя
Вселенной и оскорбил их... Разве за это награждают? Подайте коня!
     В  этот  день  вечером,  в  монастыре  близ  храма,  в  узкой
монашеской  келье,  Хаджи  Рахим,  низко  склонившись  над   своей
"Путевой книгой" при свете потрескивающего светильника, писал:
     "В  ляшском городе Сандомире, завоеванном грозными  татарами,
победоносный  Саин-хан,  как  обычно,  проявил  свое  великодушие,
слушая  в доме бога бесстрашного молодой певца, перед ним  отважно
призывавшего ляхов к защите своей родины.
     Джихангир меня спросил, чем наградить певца?
     -  Поступи так, как имел обыкновение делать великий  Искендер
Двурогий.  Ты  завоевал землю ляхов, теперь  постарайся  завоевать
сердца  твоих новых подданных: подари певцу ценную одежду с  твоих
плеч.  Тогда и внуки и правнуки ляхов будут и в сказках  и  песнях
вспоминать с изумлением о твоей великой щедрости.
     Я  тогда  думал: "Что значит одна шуба из богатств Бату-хана,
когда  он  прибавил  новый  изумруд к ожерелью,  составленному  из
завоеванных им столиц покоренных народов?"
     Может  быть, певец предсказал правду?.. Возможно, что пройдут
века и будут сметены с подноса вселенной многие народы, как дым от
порыва  ветра. Будущее кто знает? Но навсегда осталась бы в  веках
песня  о  том, как великий завоеватель Бату-хан наградил  любящего
свою  землю больше жизни бесстрашного певца, сбросив для  него  со
своих  плеч  драгоценную  шубу. Но Бату-хан  этого  не  сделал,  а
приказал  прикончить певца, и тот остался один лежать  бездыханный
на каменных плитах ляшского храма".


                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "Согласно приказу Бату-хана возможно подробнее описывать  его
необычайный  поход  для  разгрома "вечерних  стран",  я  постоянно
опрашиваю приводимых ко мне пленных, которые рассказывают о  своей
стране, ее жизни, нравах обитателей, и я с изумлением узнал о том,
как  беспечны  они  были  и не готовились к возможности  вторжения
татар.  Никто  из  мадьяр  не  верил, что  азиатские  орды  смогут
докатиться  так  далеко и что они так сильны.  В  этих  беседах  с
пленными мне очень помогает писец арабского посла Дуда, прозванный
"Праведным".  Его  знание множества языков удивительно:  он  сразу
понимает речь приведенных пленных и мне ее пересказывает. Из  этих
разговоров я узнал многое, что постараюсь поведать в моей "Путевой
книге".
     В  то  время  когда  войско убитого хана  Пайдара  опустошало
Ляшское  королевство, Силезию и Моравию, сам Бату-хан двинул  свою
орду через лесистые Карпаты, чтобы ворваться в страну мадьяр.
     Тем  временем Даниил, князь Галицкий, покинув Кыюв, прибыл  в
столицу  мадьяр  Буду,  где нашел их короля  Белу.  Даниил  умолял
короля  возможно скорее соединиться с воинскими силами урусов  для
общей  борьбы  с  татарами и немедленно прислать свое  войско  для
помощи изнемогающей урусской земле.
     Хотя   король  Бела  и  был  крайне  встревожен  приближением
могучего  неприятеля,  но  он еще не  хотел  верить,  что  монголы
действительно исполнят свою угрозу и вскоре появятся в  мадьярских
пределах.  Поэтому он ограничился тем, что послал только несколько
отрядов  мадьяр  и  куманов в Карпаты для  наблюдения  за  горными
проходами, приказав завалить их срубленными деревьями.
     О  великой  опасности, которая надвигается на страну  мадьяр,
горячо  предупреждал только один хан Котян, но  приближенные  Белы
ему не доверяли и утверждали, что он старается "проползти к сердцу
короля"   и   "стать  его  правой  рукой".  Котян,   однако,   был
дальновиднее всех".


        Глава четвертая. В СТРАНЕ МАДЬЯР


     В  конце  1240  года в стране мадьяр получили первые  грозные
известия о разрушении Киева, об ужасающем состоянии многих русских
княжеств,  истерзанных  татарскими  дикими  ордами.  Эти  известия
заставили  правителей королевства Мадьярского, Польши,  Богемии  и
других государств Центральной Европы задуматься над тем, что, быть
может, и им предстоит испытать такие же или еще более страшные дни
несчастий.  Передавались слухи, будто полмиллиона конных  дикарей,
вынырнувших из неведомых глубин Азии, уже приблизились к  границам
мадьярской   земли,  что  они  воодушевлены  своими   непрерывными
победами  и  крайне  опасны умением быстро перебрасывать  огромные
скопища  своих  воинов,  которые не боятся  никаких  трудностей  и
препятствий и могут разгромить всякое европейское войско, вставшее
их пути.
     Беспечные успокаивали себя:
     -  Татары, покорив русские княжества, уже захватили так много
земли, что пресытились и дальше не двинутся.
     Современный   католический  летописец,  монах   Фома   города
Спалато*  в  Далмации, опасаясь за участь Мадьярского королевства,
писал:  "Благополучие  и  благоденствие,  царившее  в  стране   за
последние   годы,  сделало  мадьяр  беспечными.  Они   совсем   не
заботились  о  своем  будущем  и  не  принимали  никаких  мер  для
укрепления  и  защиты  своей  родины".  Летописец  сурово  обвинял
мадьярскую  аристократию в изнеженности: "Молодые люди  из  высших
сословий  спали  до  одиннадцати  часов,  и  затем,  разодетые   в
роскошные одежды, более подходящие для женщин, они посвящали  свое
время   пустым   удовольствиям.  Они   издевались   над   грозными
предсказаниями надвигавшейся беды и легкомысленно не хотели верить
в  возможность  каких-либо  вторжений  неприятельские  войск.  Они
говорили,  что  все  это  пустые выдумки  монахов  и  священников,
пугающих  прихожан  с  целью заставить их более  усердно  посещать
церковь и делать ей более щедрые пожертвования".
     Один  из  мадьярских священников в конце  1240  года  прислал
парижскому  епископу подробные сведения о грозном  "биче  божием",
который  пока еще находится на русской реке Днепре, но его  отряды
уже приблизились к границе Мадьярского королевства.
     А  между тем богатая от природы страна мадьяр не имела хорошо
организованной  армии  и нужного порядка: в  разных  местах  среди
населения возникали междоусобицы и столкновения. Главные кормильцы
страны,   скромные  труженики,  мадьярские  крестьяне,  угнетаемые
знатью, были не только недовольны, но даже крайне озлоблены против
своих  поработителей-землевладельцев. Они не могли забыть  о  том,
что их отцы и деды когда-то были свободными и эти пашни тогда были
их  собственностью  и только в начале ХШ века  указом  короля  все
крестьяне-пахари были об®явлены крепостными, а обрабатываемая  ими
земля  признана  собственностью знатных титулованных  помещиков  -
большей частью немцев, прибывших из Саксонии. Вся страна оказалась
раздробленной    на   множество   мелких   феодальных    владений.
Высокомерные  новые хозяева при озлобленности угнетенных  крестьян
сделали свою страну беззащитной против наступления всякого  врага.
Кроме того, помещики-аристократы, считая себя главными правителями
страны, всячески ограничивали власть короля Белы, выступая  против
него на с®ездах и не допуская никаких послаблений и льгот в пользу
безземельных нищих крестьян.


        Глава пятая. ПУШТА


     Один  из  венгерских поэтов прошлого века так  описал  пушту,
степную  равнину,  на которой произошла первая  встреча  татарской
конницы с мадьярским войском:
     "В  пуште,  этой  пустынной, привольной  степи,  свирепствуют
страшные   ураганы,  зимой  залепляющие  снегом  лицо,   а   летом
засыпающие  глаза песком, ураганы такой силы, что они подчас  даже
опрокидывают путника. Пушта излюблена пастухами и кочевниками,  но
она  кажется  безотрадной городским жителям. По  всей  пуште  скот
пользуется  бесчисленными  колодцами. Обычно  колодец  состоит  из
глубокого  сруба,  опущенного в песчаную почву, и  обнесен  низкой
стеной.   Деревянное   ведро,  плавающее  на   поверхности   воды,
привязывается  к концу длинной тонкой жерди, другой конец  которой
прикреплен  к  деревянному коромыслу,  но  так,  чтобы  оно  могло
свободно  двигаться.  Коромысло,  в  свою  очередь,  приделано   к
верхушке  столба,  вкопанного в землю. Рядом с колодцем  находятся
два  длинных корыта, одно ниже другого. Из верхнего поят  лошадей,
из  другого  -  мелкий скот, вливая в корыто воду, зачерпнутую  из
колодца.
     Поблизости  стоит  крытый сарай "исталло",  рядом  непокрытые
загородки для скота "акол".
     Кругом безграничные поля. Кое-где поднимаются грядки высокого
подсолнечника.  Часто  встречаются  болота  и  камыши,  в  которых
скрываются  стаи  волков.  Кое-где  виден  уединенный  выселок   -
скромная  усадьба,  оберегаемая мохнатыми дворняжками.  Это  всего
несколько небольших построек, окруженных гигантскими стогами  сена
и соломы.
     После нашествия татар и впоследствии, в XV в., турок-османов,
которые  уничтожали  и сжигали все постройки,  мадьярские  деревни
долго  еще  представляли собой кучу подземных нор и  развалившихся
лачужек,  откуда  показывались оборванные,  несчастные  крестьяне,
погрязшие в невежестве и нищете".
     Вот  еще  картина  пушты, которую набросал другой  мадьярский
поэт:
     "Я  опять  вижу мои родные места. Я проходил степью,  которую
неясно  обнимают  руки  Тисы и Дуная, как  матери,  укачивающей  и
ласкающей  своего  младенца.  Через  привольную  равнину  проходит
дорога.  Ужасная жара. Поэтому скот не пасется на свежей траве,  а
лениво отдыхает. Около загородки дремлет пастух в войлочном плаще.
Собаки  также  ленивы из-за жары и даже не смотрят на  проходящего
путника.
     Вот  здесь, в узкой впадине, тянется ручеек. Его течение даже
незаметно.  Только  тогда полетят брызги  воды,  когда  пронесется
птица-рыболов и коснется ручья крыльями. Изгиб ручейка  красив,  и
на  его  желтом песке видна стая пестрых пиявок и быстро  бегающих
водяных жуков.
     Там  вдали  стоит  высокий  колодезный  "журавль".  Стоит  он
печально: когда-то там был колодец, но он давно завалился.  Теперь
около него только яма, заросшая травой.
     Кажется,   будто  одинокий  "журавль"  смотрит   на   далекий
фантастический   мираж.  Что  он  там  видит?  В  этой   затихшей,
заснувшей, покинутой людьми пустоши какие только сны не  прилетают
к   одинокому  путнику,  прилегшему  отдохнуть  около   покинутого
длинного "журавля"!"


        Глава шестая. ГОРОДА-БЛИЗНЕЦЫ


     Путник, проезжавший через страну мадьяр, в своих записках так
передает  впечатления от того, что ему удалось  увидеть.  Вот  его
описание мадьярской столицы Буды и ее близнеца Пешта.
     "Два  города  искони лежали один против другого,  разделенные
ленивым  течением Дуная. Во время ледохода, или весеннего разлива,
они   оказывались  окончательно  отрезанными  друг  от  друга.   В
остальное  время их соединял зимой лед на реке, а  летом  -  мост,
уложенный   на  больших  ладьях;  они  были  связаны  канатами   и
прикреплены к столбам, вкопанным на каждом берегу. Мост  настолько
широк,  что  по нему могут проехать одновременно, не  зацепившись,
две встречных повозки, даже два воза с сеном.
     Каждый  из городов, и Пешт и Буда, опоясан каменной  зубчатой
стеной и глубоким рвом. В®езд в город допускается только через два
под®емных  моста, которые на ночь поднимаются на  железных  цепях.
Тяжелые  прочные ворота, окованные железом, охранялись вооруженной
стражей  в стальных доспехах. Столица казалась недоступной  какому
бы то ни было вторжению.
     Буда  лежит  на  западном, а Пешт на восточном берегу  Дуная.
Отсюда  начинается степь, так называемая пушта.  Она  представляет
собой  песчаную холмистую равнину, переходящую затем в  привольную
степь, заросшую высокой травой, камышом и мелким кустарником.
     В  пуште  пасутся  табуны  прославленных,  легких  в  скачке,
мадьярских  коней, на которых предки мадьяр (гунны), как  пели  их
песни  в  "доброе  старое  время",  огненным  неотразимым  потоком
пронеслись  по  европейским  королевствам,  герцогствам  и  другим
феодальным  владениям, пронося повсюду ужас и разгром, тюка  "воля
провидения"  не  вернула  их  обратно  в  родные  мирные   степные
просторы.
     Буда   окружен  внушительной  зубчатой  стеной  с  бойницами.
Посреди   города  возвышается  скалистый  холм,  весь  застроенный
дворцовыми зданиями. Королевский дворец тоже напоминает  крепость,
с  высокой башней посредине, где всегда ходят часовые, внимательно
наблюдающие за окрестностями.
     Отдельные  дома  в Буде тоже походили на маленькие  крепости.
Улицы, тесные, извилистые, на ночь перегораживались цепями.  Узкие
окна домов, выходившие на улицу, напоминали бойницы".
     Все  эти  предосторожности  говорили  о  постоянной  тревоге,
возможности  тайных  заговоров  и  опасения  внезапных  нападений.
Опасности грозили королю отовсюду: и внутри городских стен  и  вне
города,  со  стороны окружающих Буду феодальных  замков  надменных
аристократов,  где  каждый барон, граф или герцог  гордился  своим
родством  с германскими королями и высшей иностранной знатью.  Они
захватили   исключительную  власть  и   положение   в   Мадьярском
королевстве,  и  каждый считал себя имеющим права  на  королевский
трон.
     Только  мадьярские крестьяне были лишены всего, всяких  прав,
даже на свои земельные наделы. Они не смели также носить и хранить
оружие. Не всегда так было: полвека назад они еще были свободными.
Теперь   землей  завладели  аристократы,  прибывшие  из  Германии,
Силезии,  Семиградья  и  других мест якобы  для  создания  прочной
государственной  власти  в стране и защиты королевского  престола.
При таком положении власть короля была крайне стеснена и урезана и
зависела от совета знатнейших лиц страны.
     Когда  король Бела получил письмо хана Котяна, благодарившего
за  разрешение  куманам переселиться в Мадьярское королевство,  он
созвал  членов  верховного королевского совета. На этом  совещании
присутствовал придворный летописец, известный в истории под именем
"Нотарий".  Он  вел  "хронику"  и описывал  главные  события  того
времени.  Настоящее имя его осталось неизвестным, но  его  хроника
сохранилась до нашего времени, получив название "Хроники Анонима".
В ней можно найти описание некоторых дальнейших событий.
     Бела  сообщил верховному совету о скором прибытии  куманского
хана  Котяна  и его орды. Все члены совета во главе с  австрийским
герцогом Фридрихом стали яростно упрекать короля Белу за  то,  что
он  согласился допустить в страну огромную орду куман, которых они
считали врагами мадьярского народа.


        Глава седьмая. КОНЕЦ ХАНА КОТЯНА


     Много раз видевший тяжелые горести и несчастья в жизни своего
народа,  хан  Котян  еще раз испытал страшный удар  судьбы.  После
гибельного для него и для русских сражения при реке Калке и  затем
беспрерывных  стычек с татарами в Диком поле в течение  семнадцати
лет  Котян надеялся найти спокойную жизнь для себя и своего народа
в  стране мадьяр. Он заблаговременно отправил посольство  к  Беле,
прося его принять в число своих подданных и разрешить поселиться в
Пуште всему куманскому народу в количестве сорока тысяч шатров.
     Король  Бела был обрадован, получив это известие,  тем  более
что  Котян  просил  разрешения поселиться  навсегда  в  Мадьярском
королевстве, обещая стать верным защитником короля и  своей  новой
родины.
     Таким  образом половецкий народ, "куманы", пройдя через южные
Трансильванские  отроги  Карпатских  гор,  прибыл  на   мадьярскую
равнину.  Со своими табунами и стадами скота они широко  разлились
по привольным степям.
     Охотно   согласившись  принять  куманов  при  условии  полной
покорности и принятия ими христианства, король преследовал тройную
цель:  во-первы