ем звать. Иеромонах Мефодий, родом я из Переяславля-
Залесского.
     - А отец Вениамин тоже с тобою прибыл?
     -  Нет,  преславный воевода! Отдал он господу свою  праведную
душу  на  берету Днепра, и там же я схоронил его иссохшее  бренное
тело.  Сам он, умирая, просил меня об этом. Оттого я и задержался.
Приехал  сюда  я  на  клячонке,  ее мне  дал  окрещенный  старшина
степняков  вместе  с требником отца Вениамина. А святое  евангелие
его заветное старшина просил оставить в память их первоучителя.
     - Упокой, господи, душу праведника, отца Вениамина в селениях
райских! - сказал воевода и перекрестился.
     -  А  ты пойди к настоятелю Десятинной церкви и скажи, что  я
прислал тебя, воевода Дмитро. И настоятель тебя там пристроит.
     Ворота  уже  были открыты. Передав дружиннику поводья  своего
рослого коня, тысяцкий пошел вперед.
     Тысяцкий  Дмитро поднялся по запорошенным снегом  ступеням  в
просторные  сени, где сидели несколько дружинников. Увидев  своего
воеводу, они вскочили и выпрямились.
     Разглаживая  длинные свесившиеся усы, гордый, суровый,  вошел
тысяцкий  в  гридницу.  Знакомый покой -  просторный,  с  дубовыми
скамьями вдоль стен. Против двери, у задней стены, длинный стол на
точеных  ножках, покрытый бархатной скатертью. Как будто  все  по-
прежнему...
     Повернувшись к переднему углу, Дмитро перекрестился на образа
в   серебряных  окладах.  Три  золоченые  лампадки   на   цепочках
спускались  с  потолка, и в них тихо мерцали  неугасимые  огоньки,
зажженные  еще  ранней  весной  в "страстную  седмицу".  Несколько
поставцов  раньше  были уставлены драгоценными  блюдами,  кубками,
чарками,  ковшами  серебряными  и  золотыми,  -  многие   из   них
передавались из рода в род, захваченные в походах. Сейчас  большая
часть драгоценностей была убрана.
     По стенам всегда было развешано охотничье и боевое оружие.  И
про  него  много можно было рассказать: когда и в каких боях  и  у
каких  степных удальцов оно было отбито. Почему же  теперь  и  его
нет?
     В  гридницу стали входить призванные князем бояре и  именитые
люди киевские, - степенные, в дорогих кафтанах, по зимнему времени
подбитых  мехом.  Крестись  на  образа,  поглаживая  бороды,   они
кланялись  тысяцкому,  садились  на  скамьи  вдоль  стен  и   тихо
переговаривались.
     Из  внутренних  покоев вышел молодой слуга в  синем  кафтане,
обшитом  на  рукавах  и  воротнике красной каймой.  Он  подошел  к
тысяцкому и прошептал:
     -  Князь сейчас в большой заботе. Повелел сказать, что  выйти
не может!
     -  Мне  с  тобой некогда толковать. Беги сейчас же обратно  к
князю и скажи, что тысяцкий Дмитро с передовых валов на Диком поле
прискакал в спешке и должен с князем неотложно совет держать!
     -  Никак  не удастся! Князь нынче в сердцах: крепко  приказал
его больше не тревожить.
     -  А ты меня не растревожь! - прохрипел Дмитро. - Беги сейчас
же  и поясни князю, что я жду его и не уйду отсюда! - И он с такой
силой  толкнул слугу, что тот ударился в дверь, за которой  тотчас
же скрылся.
     Бояре  удивленно поднялись с мест и направились к  тысяцкому.
Тот стоял у окна, заложив руки за спину.
     - На что ты прогневался, воевода Дмитро? Поведай нам!
     - Повремените немного. Не уходите! Все сейчас узнаете. Только
князя Данилу дождемся.
     - Скажи хоть слово одно!..
     -  Одно  слово?  - Тысяцкий окинул бояр суровым  взглядом:  -
Война! Она летит на нас, как буря!
     Бояре, пораженные, переглянулись.
     - Упаси боже! Что же это за напасть обрушилась на нас!
     Двери  распахнулись, и в гридницу быстро вошел  князь  Данила
Романович, статный, красивый.
     Дмитро стоял выпрямившись, сжимая рукоять меча, и смотрел  на
князя. А тот тихо спросил:
     -  Зачем  прискакал? Народ полошить? Можно  ли  так?  Если  и
правду  грозит  беда,  надо  ратным  воеводам  тайно  собраться  и
обсудить, как поднять народ... Как собрать отряды из охочих  людей
и  дать  им смелых начальников... Почему молчишь? Теперь  сбегутся
горожане  на  вече, все будут шуметь без толку,  а  что  мы  можем
сказать им в ответ?
     -  Да,  -  медленно и угрюмо вымолвил Дмитро, - надо  созвать
вече... И кто знает: не будет ли это вече последним вечем Киева?
     -  Почему последним? - сказал, отступив, пораженный князь.  -
Зачем  пугать  народ?  Киев готовится к обороне  и  устоит  против
всякого  врага,  пока подоспеет подмога. А я  уже  позаботился  об
этом,  послал  гонцов с грамотами к доброжелателям  нашим:  королю
ляшскому  и  королю  Беле угорскому, чтобы немедля  присылали  нам
ратную помощь.
     - Так они тебе и пришлют! - воскликнули собравшиеся. - Только
на себя надо полагаться!
     Дверь  открылась.  На  пороге стояла  княгиня,  жена  Данилы,
смуглая и черноглазая. Ласково прозвучал ее певуч голос:
     -  Что  здесь  за  тревога? О чем спор? Зачем ты  гневаешься,
княже? Успокой сердце свое!
     К княгине подошел тысяцкий Дмитро и низко склонился:
     -  Да хранит тебя господь, княгинюшка пресветлая! Прости, что
растревожил.  Недобрые  вести привез я из  Дикого  поля  и  должен
растолковать  князю  Даниле Романовичу,  что  откладывать  оборону
нельзя  ни  на  день, ни на час. Надо точить мечи, крепить  стены,
готовить народ к обороне.
     -  Уходи обратно в свой терем, Анна! - сказал князь сурово. -
Не место тебе здесь.
     -  Позволь  мне остаться тут с тобою. Я тоже хочу все  знать.
Если  грозит беда и враг наступает, хочет захватить наш город,  то
жены  русские  станут на защиту рядом со своим  мужьями  и  вместе
будут  биться  за родной дом. Русская земля - моя  святая  родина!
Успокойся,  князь Данила! - Она подошла к мужу и прижалась  к  его
плечу.
     Князь Данила наконец уже более спокойно обратился тысяцкому:
     -  Скажи  мне, воевода Дмитро: верно ли, что столь  неминуемо
беда грозит Киеву?
     -  На  Киев  несется волчьим скоком, не делая передышки,  сам
татарский царь Батыга со всем своим несметным войском.
     Княгиня   схватилась   за  голову,  потом,   овладев   собой,
выпрямилась и сказала:
     -  Княже  Данило! Отчего же ты не сядешь за стол?  Отчего  не
посадишь рядом воеводу Дмитро и не пригласишь собравшихся присесть
поближе,   чтобы  спокойно  выслушать,  что  расскажет  преславный
воевода?
     Князь сел за стол в красном углу. С одной стороны поместилась
княгиня  Анна,  с  другой - тысяцкий. Бояре и  остальные  именитые
киевляне  уселись на скамьях вдоль гридницы. Полные  тревоги,  они
тихо переговаривались:
     -  А  можно  ли ждать добра и какой-либо подмоги  от  королей
ляшского  и угорского? Да и станут ли они плечом к плечу вместе  с
нами биться против татар?
     -  Вот за этим-то я и спешу к королю Беле, - пояснил князь. -
Ведь  если мы будем бороться с татарами вразбивку, они по  очереди
смогут  легче одолеть нас, чем если бы мы стали против  них  одной
стеной.
     -  А что же делать нам в Киеве? - спросил, нахмурясь, один из
бояр.  -  Пока  придут  сюда угры и ляхи, нам  придется  выдержать
первый, а может быть, и последний, татарский натиск.
     - Продержаться до моего возвращения с подмогой и слушаться во
всем  воеводу Дмитро, которого я оставляю здесь вместо себя. Стены
у  Киева  крепкие, врагу их не одолеть. Держитесь  изо  всех  сил,
отбивайте ворогов. Разбойники будут напирать на все ворота,  а  вы
бросайте  со  стен на них камни, лейте горячую смолу,  не  давайте
прорваться  в  город.  Ведь Киев опоясан  надежными  стенами.  Они
оберегут  его,  и  татары нас не одолеют. А мы у  них  милости  не
попросим: постоят и уйдут.
     - Это мы и сами знаем и сделаем, как надо. Только ведь татары
напористые  и  будут лезть, пока не одолеют стен. У  хана  Батыги,
говорят, воинов без числа, и он их жалеть не станет.
     -  А если татары проломают где-нибудь стену и хлынут туда,  в
пролом?
     Князь Данила сказал:
     -  Я  оставляю за главного начальника воеводу Дмитро. Он меня
заменит. Как воин многоопытный, он сумеет наладить защиту Киева. А
сейчас я тороплюсь скорее к королю угорскому Беле, чтобы заставить
его  спешно  выступить на помощь Киеву со всеми своими войсками  и
половецкими конниками хана Котяна.
     Он обернулся к боярам:
     - Теперь я должен покинуть вас. Кони ждут. Ступай собираться,
Анна.
     Княгиня, закрыв лицо руками, прошептала:
     - Боже, какое страшное время настало!
     Князь   Данила  обнял  безмолвно  стоявшего  воеводу  Дмитро,
поцеловал его, но тот оставался неподвижным и сумрачным.
     - Вернется ли? - говорили бояре. - Дорога дальняя.
     Со двора послышались крики:
     - По коням! В дорогу! Вперед!
     Все  бывшие в гриднице замолкли и, точно обессиленные,  снова
опустились на скамьи.
     Дмитро  стоял  у  окна и видел, как Даниил и  его  дружинники
садились на коней и один за другим выезжали из ворот.
     Он повернулся к сидевшим и тихо сказал:
     -  Не  оставим мы Киева без защиты, хотя бы нам; пришлось  на
стенах города сложить свои головы.
     -  Верно!  Верно! - раздались голоса. - Мы Киева  родного  не
покинем, будем биться до смерти за его святыни.
     -  Здесь  под нами священная дедовская земля, политая русской
кровью.  Кто только не приходил к Киеву, не бился под его стенами!
Наши отцы и деды кровь свою проливали, чтобы отстоять мать городов
русских, могилы наших прадедов.
     После длительного совещания собравшиеся разошлись, дав клятву
не  отступать перед врагом и, если будет нужно, отдать свою  жизнь
для защиты родной земли.




        Глава третья. ПОСЛЕДНЕЕ ВЕЧЕ КИЕВА

                                           ...Да   ведают  потомки
                                           православных
                                           Земли  родной  минувшую
                                           судьбу.
                                                       А.С. Пушкин

     Ранним  утром  а  конце  ноября  этого  страшного  года  стал
тревожно  звонить  вечевой  колокол.  Он  звонил  часто,   упорно,
настойчиво, своим зовом поднимая сонных киевлян, призывая идти  не
мешкая  "постоять  вече"  на  площади  перед  собором  св.  Софии,
послушать  и  решить  неотложные дела. Все  почувствовали  в  этом
частом   звоне,  что  вече  будет  необычное.  Все  узнали  чистый
беспокойный звон вечевого колокола, слегка надтреснутого, и  сразу
отличали  его от равномерного звона других благозвучных  колоколов
киевских церквей.
     Вадим в это утро, как всегда, уже побывал в своей иконописной
мастерской. Накануне наставник строго ему наказывал:
     -  Списывать образ надо точно, без самочинных вольностей,  от
которых расшатывается древлее благочестие!
     Поэтому  Вадим  старательно  всматривался  в  икону  сурового
праведника  греческого письма и старательно  воспроизводил  каждую
морщинку,  "нарубал"  каждую прядь волос,  каждую  складку  одежды
великомученика Власия.
     "Да я и сам уже становлюсь великомучеником, - думал Вадим.  -
Жжет меня тоска неугасимая, гнетет пуще вериг железных..."
     В  мастерскую  вбежал  его товарищ, соученик  по  иконописной
работе, юный послушник Косьян, и стал торопить:
     -   Бросай  работу!  Вечевой  колокол,  говорят,  общий  сход
выбивает. Зовет на большое вече всего Киева. Бежим туда вместе!  Я
тебя проведу прямо к тому месту, где всего виднее.
     Испросив   благословение  у  своего  наставника,  оба   юноши
направились по узкой заснеженной улице. По обеим сторонам тянулись
плетни  и  дощатые  заборы, за которыми виднелись  голые  верхушки
деревьев  и  камышовые крыши побеленных хаток. Над крышами  летали
сизые  и  пестрые голуби, из глиняных труб вились дымки - хозяйки,
верно, пекли хлеб. Все казалось таким мирным и благодатным. В одну
открытую  калитку  они  увидели, как две лохматые  собаки  с  лаем
бросились на распушившуюся кошку, вскочившую на плетень.  Все  как
всегда!
     Однако,  повернув на следующую улицу, юноши  стали  замечать,
что тревога уже начала охватывать киевлян: громко хлопали калитки,
выходили,   запахивая  шубы,  хозяева,  выползали   старые   деды,
подходили  друг  к другу и, приложив ладонь к уху,  расспрашивали:
что  случилось?  Все ускоренными шагами направлялись  к  Софийской
площади в верхний город.
     -  Эй,  Вадим, иди к нам! Земляков встретишь! Это были кузнец
Григорий и Андрей, днепровский плотовщик, спокойный, уверенный как
всегда.  Через  плечо висела кожаная котомка, на поясе  за  спиной
засунут топор с длинной рукоятью, какой носят лесорубы.
     - Татар видел?
     - Каких татар? Неужели пленных пригнали? - спросил Вадим.
     -  Вишь, чего сказал! Сперва сумей их попленить! Иди за мной,
сейчас покажу.
     Андрей  повел  своих молодых друзей через переулок  на  холм,
заросший  старыми липами, где обычно летом собиралась  молодежь  и
водила хороводы. Теперь здесь было пусто и все засыпано снегом.  С
этого  холма  открывался  вид  на далекие  просторы  заднепровских
степей.
     - Гляди туда, к восходу. Видишь много черных дымков?
     - Это камыши горят?
     - Нет! Это татары греются у костров.
     Вдали  на  заснеженной  беспредельной равнине,  сверкающей  в
лучах  солнца, виднелось много черных дымков, относимых в  сторону
порывами ветра. Бесчисленные черные точки, рассыпавшиеся по степи,
медленно, но неуклонно направлялись к Киеву.
     -  А вот эти чернушки, как маковые зерна, разбросанные вдали?
Что это? - спросил Косьян.
     -  Вот  это  и  есть  татары! Вчера  татарские  раз®езды  уже
подходили почти к самому Киеву.
     Вадим  удивленно смотрел на Андрея. Никакой тревоги не  видно
было  на его лице. Он оставался таким же спокойным, каким бывал  в
бурю  и непогоду, когда сидел на переднем плоту и холодными серыми
глазами следил за днепровскими бушевавшими волнами.
     -  Видно, уже мне заказана дорога домой, к моему Андрюшке!  -
тяжело  вздохнув, сказал плотовщик. - А доведется ли  увидеть  его
еще раз - один бог знает! Идем на вече. Послушаем, что там скажут.
     Андрей и оба юноши быстро прибыли на Софийскую площадь.
     На   площади   находился  прославленный   храм   св.   Софии,
премудрости божией, построенный князем Ярославом Мудрым двести лет
назад.  Некогда  храм  был  богато украшен.  Он  славился  искусно
сделанной  византийской живописью, украшавшей все стены храма.  На
Софийской площади обычно происходили всенародные вечевые собрания.
Но,  кроме того, здесь почти всегда, круглый год происходил  торг.
Русские  и  иноземные  купцы доставляли сюда свои  лучшие  товары.
Булгарские купцы (с верхней Волги) привозили дорогие меха, немцы -
янтарные  украшения, разноцветные сукна. Мадьяры  приводили  своих
дорогих отборных коней, а полудикие половцы продавали скот и кожи.
Купцы  из  Крыма привозили соль, дешевые бумажные  ткани,  вина  и
душистые травы.
     На площади оказались знакомые.
     -  Эй,  друже  Андрей,  иди  к нам: своих  увидишь,  знакомых
найдешь! - кричала кучка людей, примостившихся на краю площади  на
высокой   груде  сложенных  бревен.  Оттуда  можно  было   удобнее
смотреть, как будет проходить это вече киевлян, призванное  решить
судьбу стольного города, решить и свою собственную участь.
     Уже  неделю  назад  киевляне видели примчавшихся  обожженных,
вымазанных  в копоти беглецов из Чернигова и Переяславля-Русского.
Они  с  проклятиями и слезами рассказывали, как  к  ним  нахлынули
татары  в  волчьих  треухах и долгополых  шубах,  окружили  города
огромными   толпами,   как  звери,  набрасывались   на   стены   и
непрерывными   лавинами   взбирались  по   приставным   лестницам,
врывались  в  проломы и затем рубили всех встречных, и  больших  и
малых,  рубили  без жалости, без надобы, и стариков  и  матерей  с
грудными детьми.
     Киевляне,  встревоженные известиями, сперва не хотели  верить
черным слухам:
     -  Господь бог покарает злодеев! Есть правда на земле! Были у
нас Илья Муромец, Добрыня Никитич, Святогор-богатырь! И теперь  на
защиту  родной земли тоже явятся у нас новые богатыри,  отобьют  и
разгонят нечестивых татар-сыроядцев.
     Софийская   площадь  все  более  заполнялась  народом.   Люди
становились  широким  полукругом,  оставляя  свободными   середину
площади  и каменную паперть Софийского собора. На ней должны  были
выступать именитые бояре, тысячники и воеводы.
     Все  посматривали на высокие двери собора,  за  которыми  шла
обедня: оттуда должны были выйти на паперть все знатнейшие люди во
главе с князем.
     Наконец  послышалось  громкое пение, и  в  открывшиеся  двери
стали  выходить  певчие  в  длинных  до  земли  стихарях,  обшитых
золотыми  позументами.  За  ними  шли  два  громогласных  дьякона,
размахивая  серебряными  кадилами,  иереи  в  парчовых  ризах   и,
наконец, поддерживаемый двумя отроками митрополит в золотой митре,
опираясь на высокий посох. Все духовенство расположилось по правую
сторону  от  соборных дверей, а по левую встали именитые  бояре  и
ратные люди.
     В народе зашептали:
     - А где же князь?
     Обычно князь шел сразу за духовенством, окруженный боярами  и
дружинниками, блистающими посеребренным оружием. Но князя не  было
видно.
     Певчие  снова запели торжественную молитву, но она показалась
скорбной и хватающей за сердце. Когда пение затихло, два бирюча по
обеим сторонам паперти проревели в трубы:
     -  Стой  тихо, народ честной! Сейчас будет слово держать  наш
славный киевский воевода тысяцкий Дмитро.
     Толпа  быстро  затихала.  Вперед выступил  всем  известный  и
почитаемый воевода, высокий, сильный, с длинными седыми свисающими
половецкими усами. Громко и уверенно он начал:
     - День сегодня тяжкий, готовьтесь, други! Предстоит нам стать
грудью против очень сильного ворога...
     Высокий   благообразный  старик  из  переднего  ряда  крикнул
встревоженным голосом:
     -  А где же князь Данила? Как же решать без князя? Пошлите за
ним!
     - Куда делся князь? - раздались голоса.
     Тысяцкий  Дмитро,  не обращая внимания на выкрики,  продолжал
спокойно говорить:
     -  Князь Данило Романович уехал из Киева. Уезжая, мне сказал:
"Главный  хан  татарский Батыга - враг сильный и  злобный.  Против
него  нам  одним не справиться, нужна сильная подмога.  Я  немедля
поеду  к  своему  другу  королю угорскому  Беле  и  расскажу,  что
татарские  полчища грозят не только нам, но и всему  христианскому
миру.  Я  буду просить короля угорского поспешить к нам на подмогу
со  всем  своим  войском". И князь Данила Романович,  сказав  это,
спешно  уехал, а мне повелел держаться изо всех сил и  отбиваться,
пока не придут на помощь угорские и ляшские рати. Но, кроме князя,
у  Киева  есть еще более высокий хозяин - вече киевское. И  я,  по
старому дедовскому обычаю, спрашиваю вашей воли: согласно ли  вече
поставить меня во главе всех ратных сил Киева, главным воеводой, и
доверяете ли мне созывать всех способных к бою людей, собирать  их
в  дружины?  Если  вече мне это прикажет, я  возьму  в  свои  руки
оборону  нашего города. С божьей помощью мы постараемся  отбросить
татар,  вспоминая,  как  отцы  и  деды  наши  отбивали  не  раз  и
печенегов, и черных клобуков, и торков, и половцев и как  их  всех
деды наши колотили и отгоняли назад в Дикое поле.
     Все  вече  на мгновение, точно в раздумье, затихло,  а  потом
раздались дружные крики:
     -  Согласны!  Согласны!  Будь нашим  воеводой  и  защитником,
Дмитро. Мы тебя знаем! Верим тебе! Ты назад не потягнешься!  А  мы
тебе поможем!..
     Вдруг,  выйдя из толпы, к воеводе направился человек,  одетый
не  совсем  обычно,  и  с низким поклоном что-то  тихо  прошептал.
Дмитро кивнул головой и сказал:
     -  Пускай говорит. - И воевода передал бирючам, что им  нужно
об®явить.
     Бирючи прокричали:
     -  Люди  киевские!  Сейчас вам будет речь  держать  иноземный
бискуп  латынский Иоаким. Слушайте чутким ухом и ответ  ему  дайте
едины усты!
     Послышался