ятыми  для  взлета  белыми
крыльями.  Они  все  готовы к бегству.  Ужас  перед  твоим  именем
проносится, как ураганный вихрь, опережая твое непобедимое  войско
и  сметая  с  твоего  пути  все  трусливые  народы.  Тебе  суждено
завоевать  весь  мир.  Все  развращенные  от  лености  и   рабской
покорности  "вечерние страны" обречены пасть перед  тобой.  Но  не
отказывайся сам от того, что тебе завещано Потрясателем Вселенной.
Ведь,  кроме  тебе  покорной суши, есть  еще  беспредельное  море,
омывающее со всех сторон вселенную. Ты должен подчинить себе также
и  это  свободное,  синее, как бирюза, море.  Вот  здесь,  в  этой
великолепной гавани, ты можешь начать завоевания морей;  захватить
тысячу  белопарусных  кораблей; и  они  будут  разносить  по  всем
странам  твою  волю и взамен привозить для тебя  богатства  других
народов. Ведь это лучшая гавань всего этого моря... Вот она здесь,
перед  тобой, и ждет только, чтобы ты протянул к ней свою властную
могучую руку и привязал ее арканом к своему седлу.
     Бронзово-смуглый  монгольский повелитель в легком  шлеме,  на
этот   раз  украшенном  пучком  черных  орлиных  перьев,  спокойно
повернулся.  Его  взгляд как будто искал кого-то  среди  безмолвно
ожидавшей свиты и, наконец, остановился на одном всаднике:
     - Иесун Нохой! Разрешаем приблизиться.
     Молодой всадник с дерзким и веселым лицом легким прыжком коня
оказался перед говорившим.
     -  Тебе  нравится  этот город, эта гавань с кораблями  и  эти
бесчисленные  сады? Абд ар-Рахман расхваливает  все  это,  называя
сказочной страной, лучше которой нет.
     -  Пока эта страна полна наших врагов, она мне противнее, чем
логовище  мангусов  или визгливых шакалов. Но  ты  ее  покоришь  и
двинешься  дальше,  обратив всех жителей в своих  рабов.  Тогда  я
полюблю также ее.
     - Сегодня вечером я созываю военный совет; надо обсудить, что
нам делать завтра и послезавтра.


        Глава вторая. ПЕСНЯ УЛИГЕРЧИ


     Всегда озабоченный Субудай-багатур сказал:
     -  Надо  вперед выслать разведчиков. Пусть выяснят, много  ли
войска  в Тригестуме? Однако разве подобает тебе, Саин-хан, нашему
владыке, самому с горстью всадников идти в такую опасную разведку?
Наверное,  там поджидает нашего вторжения сам кайсар*  Фредерикус.
Эти   мангусы,   должно   быть,  собрали  там   огромное   войско,
скрывающееся  за холмами, и подготовились к решительной  битве,  в
которой надеются в один день разгромить и уничтожить твои, до  сих
под   непобедимые  тысячи  тысяч  воинов.  Ведь  если  германские,
италийские  и  франкские полководцы еще  не  сделали  этого  и  не
подготовились к битве, - они ишаки и безмозглые бараны... Конечно,
они уже спешно сделали все, что нужно: призвали на войну всех, кто
способен держать меч и копье и метать стрелы. Клянусь вечно  синим
небом,  что  где-то  впереди нас, наверное, уже  собрано  огромное
войско  и оно набросится на нас, когда мы войдем в город, беспечно
радуясь  воображаемой  победе. Ведь  не  безумцы  же  они,  чтобы,
разинув рты, поджидать нас и не готовиться к решительной схватке?
     Все  темники  молчали или поддакивали, привыкнув к  мудрости,
осторожности  и  далекому  предвидению опытного  старого  Субудай-
багатура.
     Только  молодой  хан  Нохой,  как  обычно,  начал  спорить  и
предлагать неожиданные советы, вызывающие общее удивление  и  даже
веселье.
     -  Все,  что  сказал  сейчас  прославленный  Субудай-багатур,
правильно и ясно. Не мне указывать что-либо почитаемому всеми нами
великому Аталыку. Но я прошу как милости разрешить мне испробовать
такую  мою  дерзость: приказать мне с сотней  или  даже  только  с
десятком  моих "буйных" отчаянных головорезов примчаться  прямо  в
Тригестум. И я сейчас вам расскажу, что мы там увидим  и  как  нас
там встретят.
     - Ну расскажи, а мы послушаем и сделаем, как признаем нужным!
- сказал Бату-хан, приподняв правую бровь.
     -  Мы не станем осторожно разведывать и спрашивать что-либо у
жителей: сколько войска в Тригестуме и кто их начальник?  Нет,  мы
ворвемся  в  город с диким гиканьем, размахивая  мечами  и  крича:
"Сдавайтесь!  Сам великий завоеватель вселенной, грозный  Бату-хан
подходит  к  вашему городу! Расстилайте ковры, ставьте угощенье  и
вино, - сегодня будет наш общий праздник!"
     Все темники переглянулись, сдерживая улыбки.
     Нохой  взглянул на Бату-хана. Тот смотрел вдаль,  на  широкое
море, где тихо стали подвигаться бесчисленные корабли и от порывов
налетевшего ветра то полоскались, то раздувались паруса.
     Хан Менгу спросил:
     -  Если  ты  знаешь, что произойдет в Тригестуме,  то,  может
быть, ты нам расскажешь, готовятся ли его жители к защите города?
     -  О нет! Жители забирают семьи и более ценные вещи и убегают
из  города, надеясь укрыться в лесах. На площади собираются богачи
и  вельможи,  все  разряженные, в сверкающих  латах  с  петушиными
перьями  на  шлемах  и,  звеня  золотыми  колючками  на  каблуках,
хвастают,  топорщатся, сами галдят, как гуси. Они кричат,  что  их
бог не допустит вторжения монгольских орд. Ведь у каждого вельможи
имеется  полтора-два десятка нарядных воинов, отлично вооруженных.
А  все  они  ссорятся  и до сих пор не сумели соединиться  в  одно
сильное  войско,  так  как не сговорились,  кого  выбрать  главным
начальником, - каждый у них хочет быть главным.
     -  А  как  они  тебя  встретят, хан  Нохой?  Тоже  приготовят
угощение?
     - Нет! Услышав о нашем приближении, все военачальники умчатся
в  свои  каменные замки и запрутся там, надеясь, что мы не  сумеем
проломать их зубчатые стены.
     Что  же  молчит  Бату-хан? Все ожидали его  решений  Казалось
несомненным,  что  после слов Нохоя Саин-хан  прикажет  немедленно
двинуться  на Тригестум всему своему войску. Но он ни на  кого  не
смотрел, и по лицу его иногда пробегала тень, точно он был  чем-то
недоволен.
     Наконец Бату-хан сказал:
     -  Слова отчаянного Иесун Нохоя согрели мое сердце. Он  и  не
мог  сказать по-иному. Но главная наша задача состоит не только  в
том,  чтобы брать город за городом, а в том, чтобы прочно укрепить
великое   Монгольское  царство,  которое  уже  необычайно   широко
раздвинуло свои границы и будет опираться на два крайних моря:  на
море  китайцев,  откуда  солнце  ежедневно  встает  и  расправляет
крылья,  и на "последнее море", где солнце ежедневно расплавляется
и  тает.  Как же нам поступить сейчас? От моего повеления  зависит
весь  дальнейший  успех  нашего похода. Перед  каждой  решительной
битвой  нужно  предположить, что противник очень  умен  и  сделает
самое важное и полезное, чтобы добиться победы.
     Все молча переглядывались.
     -  Думая  так, мы должны действовать с крайней осторожностью,
подходя к Тригестуму, - продолжал Бату. - И я еще подожду немного:
прежде  всего мне важно узнать волю неба. Пусть всеведущие  шаманы
прибегут  сюда, помолятся и мне об®явят волю бога войны  Сульдэ  и
других богов небожителей.
     -   Ты  можешь  услышать  сейчас  камлание*  нашего  лучшего,
опытнейшего шамана, - сказал Субудай-багатур. - Он приехал с нашей
далекой родины, с Хангайских гор, и уже находится совсем близко, в
моем обозе. Я пошлю нукера за ним, и еще сегодня вечером при свете
костров  он будет молиться и петь перед тобою наши родные  степные
песни.

     Вечером  в просторной пещере под нависшей скалой был разведен
костер.  Монгольские ханы расположились вдоль стен. Простые  воины
оставались снаружи близ коней.
     Начиналась буря. Вспышки молний и раскаты грома следовали  не
переставая.   При   каждой   вспышке   на   мгновенье   освещалась
внутренность пещеры, и ясно видны были монголы, тесно  прижавшиеся
друг к другу.
     Ни  о  каком движении вперед в ближайший день нельзя  было  и
думать:  потоки  воды стремительно скатывались с гор,  набухали  в
ущельях,  сдвигали  огромные камни.  В  такое  время  все  монголы
старались  укрыться  под  защитой скал и  завидовали  счастливцам,
собравшимся возле Бату-хана в пещере.
     Вошедший  тургауд доложил, что он привез знаменитого улигерчи
-  певца  монгольских воинских былин Буру-Джихура,  который  хочет
передать  великому  Саин-хану  привет  от  всех  степных   родичей
джихангира. Тот милостиво сказал:
     - Пускай он нам споет, пока буря свирепствует, а на рассвете,
быть может, она утихнет, и мы двинемся дальше.
     Нукер  подбросил  в костер охапку бурьяна.  Отсыревшие  ветки
трещали и плохо горели. Густой дым стлался над головами сидящих  и
медленно выплывал наружу.
     -  Вот  он!  -  зашептали все. - Вот улигерчи и  шаман  Буру-
Джихур!
     В  пещеру  вошел монгол в промокшей одежде, старый,  с  двумя
длинными  седыми прядями волос, падавшими с висков  на  плечи.  Он
держал  в руках плоский кожаный мешок со струнным инструментом,  а
тургауд тащил на плече его переметные сумы.
     Сидевшие  раздвинулись, и Буру-Джихур грузно втиснулся  между
ними.  Из-под  нависших  мохнатых  бровей  смотрели  точно  всегда
удивленные и ласковые глаза, казавшиеся особенно светлыми на темно-
бронзовом лице с клочками седых волос.
     Он  вытащил  из  мешка инструмент, и его  крючковатые  пальцы
быстро  забегали по струнам, наполняя пещеру красивыми  переливами
стонущих звуков. Он стал оглядываться, осматривая поочередно  всех
сидящих,  и  его  внимание привлек один. Он  отличался  от  других
уверенным  взглядом  и  тем, что над его шлемом  поднимался  пучок
длинных черных орлиных перьев. Улигерчи посмотрел вопросительно на
окружающих,   потом  на  монгола  с  перьями,   и   все   сидевшие
утвердительно  закивали головами. Буру-Джихур старческим,  немного
сиплым,  но  задушевным  голосом затянул длинную  ноту.  Эта  нота
дрожала,  то повышаясь, то понижаясь, а певец не переводя  дыхания
вое  тянул,  и  слушатели удивлялись, откуда у него такая  сила  и
столько  воздуха в груди. Наконец он со стоном оборвал  ее.  Тогда
монгол  с перьями спросил, не резким голосом приказания, а  слегка
нараспев,  как  обычно  певцы  рассказывают  сказки  про   подвиги
багатуров:
     - Скажи нам, почтенный гость, дивный седовласый улигерчи, где
твоя  далекая  родина? Как твое славное имя? В ком тебе  нужда,  к
кому  далекие,  чужедальние помыслы? Говори  все  и,  не  утаивая,
рассказывай.
     Улигерчи снова запел, так же тягуче, под переборы струн:
     -  Здравствуй, милое дитя мое! Узнаю тебя по могучий  плечам,
по  широким  твоим крыльям. Ты отрада всех людей!  Ты  черно-пегий
барс,  бродящий с грозным рыканьем по хребтам черной горы  Хангай!
Ты сердце всего народа, дорогой сын мой! Ты одинокий сивый коршун,
с  клекотом  носящийся над вершиной горы! Твоя прекрасная  держава
ханская  окрепла,  как  яшмовая  скала.  Все  твои  многочисленные
подданные  начали наслаждаться высшим счастьем. Буду и  я  к  тебе
приезжать в год три раза.
     -  Приезжай  и  каждый раз пой нам песню  о  том,  как  живет
великий монгольский народ, какие у него скорби, какие радости!
     Старик певец ответил:
     -  Какие у нас могут быть радости? Нельзя наслаждаться, когда
над  нами навис злобствующий враг-неприятель. Нельзя наслаждаться,
когда  рядом  поднимаются зловредные препятствия. Все беспокоятся,
как  ты  справишься  с  врагом? Тут вот, на заход  солнца,  живут,
говорят,   злобные   мангусы.  Изобильны   они   всем,   а   видом
отвратительны.  Отправился ты овладеть их  стадами  и  табунами  и
народом   -  подданными.  Про  тебя  ведь  в  старинных  сказаньях
говорится,  что  предстоит  тебе  завладеть  семьюдесятью  восемью
странами...
     -  Семьдесят восемь стран! Верно! Мне надо захватить  столько
стран! - сказал воин с орлиными перьями на шлеме.
     - На радость - радость, на охоту - охота! - воскликнули хором
сидевшие  обычное  монгольское приветствие.  -  Ты  рожден,  чтобы
содрогались твои проворные беспокойные враги! Настала пора,  когда
прекрасные  владения иноземных королей станут  рукавицей  славного
багатура, его заседельными переметными сумами...
     Весь  вечер улигерчи Буру-Джихур пел песни-былины про широкие
просторы  монгольских  степей,  где  пасутся  бесчисленные   дикие
куланы,  легкие  и  быстрые,  как  ветер,  или  табуны  прекрасных
монгольских  коней,  про  густые леса Хангая,  про  Саяны,  полные
дивных  ценных  зверей. Он воспевал подвиги монгольских  багатуров
Бум-Эрдени, Шарха-Бодена и Дайна-Кюрюля, которые не боялись врагов
и покоряли самых страшных чудовищ...
     Все слушавшие покачивали головами, тяжело вздыхали и нараспев
повторяли со стоном:
     -  О  наша  далекая  прекрасная родина!  О  голубой  Керулен,
золотой  Онон! Чужая сторона трудна, все чужие люди  заносчивы!  В
чужой стороне береги верного богатырского коня: он тебе и счастье-
богатство   принесет,  он  из  беды  выручит  и  домой  невредимым
доставит!


        Глава третья. ВЕСТНИК ИЗДАЛЕКА


     К  утру следующего дня буря утихла. Последние потоки воды еще
бежали по скатам. Небо было ясное, синее.
     Субудай-багатур медленно проезжал береговой тропой, время  от
времени взглядывая на небо: не появятся ли снова грозовые тучи?
     -  Смотрите,  смотрите!  Ведь  это  беркуты!  -  заревел  он,
указывая плетью на небо. - Может быть, наши? Скорей, Долибхо, беги
в  обоз  и  приведи сюда обоих орлятников с орлицами. Да чтобы  не
упустили они их! Если орлы улетят, - могут не вернуться.
     Субудай  ускакал,  но  вскоре возвратился  обратно  со  своим
старым  слугой  Саклабом, который прибежал за ним, держа  в  руках
освежеванную   тушу   барана.   Великий   аталык   остановился   и
всматривался в небо, синее, просторное, спокойное. Там высоко, так
высоко,  что  они  казались двумя черными лоскутками,  парили  два
орла.  Они  кружились, налетали друг на друга, сцеплялись,  падали
камнем  вниз,  снова разлетались и опять реяли  в  воздухе,  чертя
большие круги.
     Седобородый  Саклаб растянул баранью тушу на большом  плоском
камне, подложив под нее черную шкуру. Ножом, висевшим на поясе, он
быстро рассекал тушу на мелкие части.
     Вдруг  над  старым  Саклабом точно пронеслась  буря.  С  неба
стремительно камнем свалился огромный желто-бурый орел,  прямо  на
развороченного  барана,  схватил большой  кусок  мяса  и  скачками
бросился  в  сторону, размахивая широкими, крыльями и подпрыгивая,
намереваясь  снова взлететь. На него набросились  со  всех  сторон
находившиеся поблизости монгольские воины.
     Орел, видимо, был охотничий, прирученный. Он перестал биться.
Монголы перенесли его на тушу, где, вцепившись в мясо, орел  начал
когтями и клювом выдирать куски.
     -  Есть! Есть! - закричал один из монголов, обнявший орла  за
шею.  Он  отцепил кожаный мешочек величиной в ладонь,  укрепленный
под  крылом,  и  поднес,  согнувшись,  Субудай-багатуру.  Тот,  не
смотря,  сунул  мешочек за пазуху и затем, хлестнув  плетью  коня,
умчался.


        Глава четвертая. ПОСЛЕДНИЙ ВОЕННЫЙ СОВЕТ

                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "Дай мне силы, о мудрейший и всеведущий, чтобы я мог правдиво
описать это тайное совещание, на котором решался вопрос: быть  или
не  быть  "вечерним  странам" в монгольском кулаке?  Броситься  ли
вперед на толпу бледнолицых сынов "вечерних стран" или осторожно и
обдуманно  повернуть  коней  назад,  чтобы  временно  затаиться  в
кипчакских  степях,  отдыхая  и накапливая  силы,  а  затем  снова
прыгнуть  вперед,  когда сверкающий в небе неизменный  покровитель
монгольских  племен  протянет  руку  в  сторону  заката  солнца  к
крикнет:
     - Туда! Начинайте!

     На   совещании   были  только  чингизиды  (кроме   самовольно
ускакавшего  Гуюка)  и некоторые начальники  отрядов.  Из  молодых
присутствовал  ставший любимцем Бату-хана всегда веселый,  шутник,
дерзкий  тысячник  Иесун  Нохой  и, конечно,  неизменный  советник
Субудай-багатур.
     Соединив  концы пальцев и опустив глаза вниз,  мы  все  долго
сидели  молча, ожидая первого слова или приказа нашего повелителя.
Наконец Бату-хан прервал молчание.
     -   Вестники  не  обманули  нас.  Орел-гонец  принес   второе
послание, важное, которое во мне вызвало тревогу. Наверное,  и  вы
тоже  задумаетесь,  что это послание должно  означать  и  как  нам
поступить.
     Все сидевшие зашевелились:
     - Поведай нам, Саин-хан, что случилось?
     -  Вы  знаете,  что  я уже давно отправил в холодные  снежные
земли  далекого  русского Новгорода моего верного темника  Арапшу,
приказав  ему зорко наблюдать за каждым шагом беспокойного  коназа
Искендера.  Сегодня с одного из ближайших наших постов  я  получил
извещение,  что  Арапша  возвращается  и  скоро  будет  здесь.  Он
сообщает  также, что только что Искендер одержал блестящую  победу
над  врагами,  которые вторглись в его землю, и что его  войско  в
этой битве только окрепло.
     -  Ясно  одно,  -  мрачно  сказал Субудай,  -  этот  Искендер
становится опасным!
     - Почему? Ведь он находится так далеко от нас.
     -  Об®ясни  им,  чем стал опасен Искендер,  коназ  урусов,  -
сказал  Бату-хан, и его черные узкие глаза пытливо  посмотрели  на
каждого из сидевших.
     - Если вы этого не понимаете и если приказывает наш Саин-хан,
то  я  вам  об®ясню! - медленно заговорил Субудай, ни на  кого  не
глядя.
     Воцарилась  такая  тишина, что явственно доносилось  журчание
струйки воды, стекавшей со скалы. Субудай продолжал:
     -  Мы  находимся на расстоянии двухмесячного пути  от  ставки
Бату-хана в низовьях Итиля и на расстоянии многих месяцев пути  на
сменных  конях  от главной столицы всех монголов  Каракорума...  -
Субудай  поднял  над  головой руки и склонился  до  земли  в  знак
горестного  воспоминания о кончине великого кагана.  -  Нам  нужно
сохранить  безопасным и неприкосновенным этот  наш  великий  путь,
помня,  что  это путь не только Священного Правителя, впервые  его
проложившего  через беспредельные пустыни Гоби и  Кызыл-Кумов,  но
что  только  по  этому пути к нам прибывают и будут прибывать  для
нашей  поддержки  новые  отряды родных и  единственно  всегда  нам
верных монголов, непобедимых багатуров.
     - О, как это верно! - простонал кто-то.
     -  Кто  сейчас  наши  самые главные противники?  -  продолжал
Субудай.  - Кто сможет перерезать этот путь, эту жилу, связывающую
нас  с  родным  Монгольским царством? Не император ли  Фредерикус?
Нет! Этот император - теперь соломенное чучело, которым германцы и
франки  не  смогут  испугать даже тех облезлых собак,  что  бегают
вокруг наших монгольских лагерей.
     - Верно, верно! - воскликнули темники.
     - И куда только он запрятался, этот прославленный император?
     -  Куда  запрятался?  Туда, откуда  легче  всего  убежать!  -
презрительно усмехнулся Иесун Нохой.
     - Правдоподобно! Но теперь нам опасны все же два человека. На
юге Абескунского моря, в Тавризе, стал что-то готовить наш опасный
враг, чингизид, хан Хулагу. Он ненавидит нашего владыку Саин-хана,
завидует  ему и собирает войско, чтобы напасть на нас и  захватить
Кечи-Сарай. Рано или поздно нам все же придется с ним биться и его
разгромить.
     - С Хулагу мы справимся! - раздались голоса.
     -  Кто  же  второй противник? Об®ясни нам, славный  премудрый
Субудай-багатур.
     -  Вы  сами должны догадаться. Барс не опасен, пока он мал  и
сосет  матку. Но с молоком он всасывает новые силы, у него  растут
зубы, и он становится грозен, когда выходит, могучий и вольный, на
вершины Хангайских хребтов. Так и теперь...
     Субудай  замолк. Все затаили дыхание, стараясь не  пропустить
ни  одного  слова.  Великий Аталык вынул  из-за  пазухи  небольшой
кожаный мешочек с висящими на концах узкими ремешками.
     -  Передай Хаджи Рахиму! - приказал Бату-хан. - Пусть он  нам
прочтет!  Это  весть  от  Арапши, принесенная  орлом-письмоносцем.
Этого  орла  я  оставил  на  одном  из  военных  постов,  а  здесь
сберегалась его орлица. Сам Арапша спешит сюда всл