джихангир
произвел   смотр  своим  сильно  поредевшим  войскам,  прибывавшим
отовсюду, устроил воинские игры в честь павших в боях, и здесь  же
завтра  он  об®явит  свою волю: куда дальше  направится  татарская
орда.
     Сегодня под вечер, выйдя из шатра, Саин-хан усадил меня рядом
с  собой  на берегу стремительно текущей реки Дунай, в том  месте,
где  она, вырвавшись из скалистых тисков, делает поворот  и  затем
спокойно направляется на восход солнца к морю.
     С  нами  был  только  недавно вернувшийся хан  Арапша,  много
важного  рассказавший  об  Искендере  Новгородском,  его  земле  и
войске.
     На  противоположном  берегу  расстилалась  болгарская  земля,
плодородная равнина, покрытая лугами и небольшими рощами. Она была
пустынна:  население,  опасаясь  татарских  войск,  ушло  в  глубь
страны. Только два-три раза показывались вдали болгарские всадники
с короткими копьями.
     Обращаясь к Арапше, Бату-хан спросил:
     - Может быть, и ты уже слышал споры: почему бы теперь по пути
не  раздавить  еще маленькое Болгарское царство?  Мы  сильны,  нам
ничего не стоит копытами наших коней растоптать этот народ!  Пусть
так  думают все, но вам двоим я могу доверить тайное:  я  не  могу
больше посылать в "заоблачное воинство" своих багатуров! Мы  скоро
пойдет  опять  через  земли урусов. А вдруг Искендер  Новгородский
подстерегает  нас  там и ударит на мое сильно  ослабленное  войско
своими  прославленными  победой дружинами  и  отобьет  у  нас  всю
захваченную  нами  добычу  и пленных? Нет!  Мы  не  будем  громить
болгар, не будем задерживаться! Скорее домой, в Кечи-Сарай! А  ты,
мой  верный  Арапша,  поедешь  обратно  в  Новгород  к  Искендеру.
Надеюсь, что это еще не поздно. Следи за ним, доноси мне обо всем.
Я  повелеваю  ему  прибыть в Кечи-Сарай! Я сам  хочу  видеть  его,
говорить  с  ним. Ты много ценного мне рассказал о нем:  это  враг
опасный, сильный, умный...
     Мы  долго еще говорили в этот вечер с Бату-ханом. Он приказал
мне  на  следующий день отправиться вперед с одним из его отрядов,
чтобы обрадовать Юлдуз-Хатун вестью о скором возвращении из похода
ее повелителя.
     Итак,  приближается день, когда я перестану нанизывать концом
тростинки  слова  повести  о тех поразительных  событиях,  битвах,
разгроме  городов  и  потоках крови и слез,  невольным  свидетелем
которых сделала меня судьба.
     Но  я  постараюсь вкратце сказать и о судьбе тех  необычайных
людей, с которыми мне пришлось расстаться.
     С  разрешения  Бату-хана  Иесун  Нохой  со  своими  "буйными"
переправился  через  Дунай, чтобы присоединиться  к  войскам  царя
болгарского.  Он  повез с собой румийскую царевну  Дафни,  которая
терпеливо  и мужественно следовала за ним в походе и чье искусство
врачевания спасло жизнь Нохоя, раненного в битве при взятии Кыюва.
Она же обещала ему помочь проникнуть в византийскую столицу.
     Вместе  с  ними  ушел  и  посол  халифа  Абд  ар-Рахман,  чье
мужественное  благородство  спасло  не  одну  жизнь  от   ненужной
жестокости  Бату-хана. Он направился в Багдад,  обратно  к  своему
халифу,  чтобы  предостеречь его от того,  что,  подобно  урагану,
может  нежданно  обрушиться и на его цветущие земли.  Я  рад,  что
предсказание, сделанное этому доблестному юноше гадалкой на берегу
реки Итиль, о котором он часто вспоминал во время похода, так и не
сбылось.
     Оставил нас также упрямый великий аталык Субудай-багатур,  не
примирившись  с тем, что его воспитанник и ученик отказался  дойти
до "последнего" моря.
     Еще  раньше  покинул  нас и Дуда Праведный,  человек-загадка:
несмотря  на постоянное с ним общение и дружбу, я так и  не  знаю,
кому он по-настоящему служил и куда теперь направится.
     Счастлив путник, который после долгих скитаний наконец  видит
вдали очертания заветной Мекки!


        Глава вторая. КАК ЗАСВЕТИЛАСЬ ЗВЕЗДА ЮЛДУЗ-ХАТУН

                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "...Я  должен написать о том нежданном и потрясающем,  что  я
застал,  когда вернулся в Кечи-Сарай. Пыль покрывала и  платье,  и
мою бороду, и моего терпеливого утомленного иноходца.
     Переправившись на другой берег в большой лодке с  двенадцатью
гребцами,  прикованными железной цепью к скамейкам, я  омыл  водой
великого  Итиля  мои  руки  и лицо и возблагодарил  всемогущего  и
всеведущего,  который сохранил меня невредимым в этом  необычайном
походе  на  "вечерние  страны" и дозволил  снова  увидеть  молодую
строящуюся столицу неукротимого и ненасытного в борьбе Бату-хана.
     Вдали  на  холме  показались причудливые очертания  "Золотого
домика",  где  ждала  возвращения татарского  владыки  его  верная
спутница  жизни, преданная и кроткая Юлдуз-Хатун.  Вдоль  отлогого
берега  реки  за время нашего отсутствия выросло много  шалашей  и
домиков, слепленных из глины и покрытых камышовыми крышами. В  них
поселились  купцы  и  ремесленники,  прибывшие  из  разных  стран.
Повсюду  брели утомленной походкой, часто в одних жалких  отрепьях
различные пленные, многие с железными оковами на босых ногах.
     Медленно  поднимался  я  по склону песчаного  бугра,  ведя  в
поводу  моего  коня.  Хотя самое достойное место  для  доблестного
человека  -  это  седло благородного коня, но я,  дервиш,  все  же
предпочитаю  сидеть  на  ковре возле светильника  и  беседовать  с
мудрой  книгой. Я радовался, чувствуя под ногами твердую,  ставшую
мне  уже  родной,  землю молодого города, и не предчувствовал  той
страшной беды, которая меня ожидала.
     Два  часовых,  сидевших у ворот "золотого домика",  играли  в
кости.  Увидев меня, они вскочили и, побежав навстречу, поцеловали
край  моей одежды. Покачивая головами, они то подымали вверх руки,
то ударяли себя по липу:
     - Горе! Горе! Для Саин-хана жгучее горе! Для всех нас большое
горе!
     - Скорей говорите, что случилось?
     -  Только  ты  нас  не наказывай за то, что  мы  первые  тебе
сообщили "черную весть".
     - Не бойтесь, говорите смело!
     - Нашей доброй госпожи Юлдуз-Хатун больше нет!
     Сказав  это, часовые бросились к воротам, взяли в  руки  свои
копья  и  встали  по сторонам входа, неподвижно  вытянувшись,  как
подобает воинам, стоящим на страже.
     - Абдулла! Садык! Быстрей сюда! - крикнул один.
     Ворота открылись. Оттуда выбежали слуги, приняли моего  коня,
а я, растерянный, не понимая, что случилось и почему, вошел внутрь
дома, поднимаясь по лестнице скорби...

     Белый  гроб  из  гладко оструганных досок. В нем  на  цветных
шелковых  подушках  лежит она. Легкая узорчатая  шелковая  одежда.
Узкие  маленькие  руки  сложены на груди. В одной  руке  несколько
свежих цветов. Я боюсь поднять глаза, чтобы взглянуть на знакомое,
такое  дорогое мне лицо. Столько лет безнадежно любил я ее, увидев
впервые  девочкой,  когда  она  мне приносила  молоко  и  лепешки.
Никогда  я  не  проговорился ей о моей беспредельной  любви,  даже
ничем  не показав вида, что она для меня жизнь, вся радость жизни,
весь смысл моей жизни.
     По другую сторону гроба на ковре сидит завернутая в узорчатую
белую "шаль скорби" китаянка И Ля-хэ. Когда-то она потеряла мужа и
всех   своих   детей...  Теперь  она  лишилась   последней   своей
привязанности. Она сидит, как неживая, напоминая китайского идола,
опустив  глаза  на  свои  руки, которые  перебирают  темно-красные
гранатовые четки. Не сказав мне ни слова привета, она тихо шепчет:
     -  Гроб  собственноручно  сделал наш  мудрый  друг  строитель
дворцов Ли Тун-по. Он приехал недавно, за два дня до гибели нашего
дорогого  жаворонка. Юлдуз-Хатун внимательно и жадно  слушала  его
рассказы  о  походе.  Ее мало обрадовали привезенные  им  подарки,
присланные  самим Бату-ханом. Из них она мне сейчас же отдала  эти
гранатовые  четки, точно предчувствуя, что эти камни,  похожие  на
капли  крови,  будут всегда мне напоминать о моем горе.  Она  была
особенно  потрясена,  когда неосторожный  Ли  Тун-по  рассказал  о
гибели вместе с ханом Пайдаром ее названого брата Мусука. "Где  он
похоронен?"  - спросила она, ставши бледной, как снег.  "Тело  его
сожжено  на  костре вместе с телами хана Пайдара и  других  павших
воинов,  - ответил Ли Тун-по. - Все наше преславное войско  трижды
об®ехало  костер и спело погибшим багатурам боевые песни почета  и
скорби".
     После  этого  рассказа Юлдуз-Хатун точно окаменела.  Она  все
время  и  днем и вечером безмолвно сидела в углу комнаты  и  часто
тихо  плакала. Такой печальной я видела ее только после того,  как
умер отравленный ее маленький сын, которого так желал и ждал Бату-
хан.  Она не хотела никого принимать. Но раз к ней пришли две жены
Саин-хана,  -  конечно, для того, чтобы увидеть  охваченную  горем
Юлдуз-Хатун и этому порадоваться. Они принесли виноград, яблоки  и
сладких лепешек на меду. Я шепнула моей госпоже, чтобы, она не ела
этих  подарков. Она мне ответила: "А мне теперь все равно". Вскоре
ханши ушли, а у Юлдуз-Хатун начались боли, точно после отравы. Она
стонала, извивалась и постепенно теряла силы. Прибежавшие лекари и
звездочеты  ничем не могли помочь, а тебя, Хаджи Рахим,  тогда  не
было. А вскоре... - китаянка, глотая слезы, указала на тело Юлдуз-
Хатун.
     Я  поднял  взгляд на лицо покойной, моей мечты, радости  моей
скитальческой  жизни.  Обычно нежные и  ласковые  черты  и  добрая
улыбка  теперь исчезли: она была величественна, строга и спокойна.
Тонкие  темные брови слегка сдвинулись. Она казалась такой далекой
от всего, что оставила на земле. Мне хотелось, и в душе я страстно
молил,  чтобы  ее  ресницы  дрогнули и приоткрылись  на  мгновенье
всегда чарующие глаза...
     Мне казалось, что она безмолвно мне говорила: "Смотри на меня
в  последний  раз.  Я улетаю далеко в созвездие  Плеяд.  Когда  мы
встретимся,  -  не знаю, но остановка за тобой, я  там  буду  тебя
ждать..."
     Так  мне  чудилось, так я безумствовал. Моя голова кружилась.
Разве меня стала бы она ждать?
     Вошел  Ли Тун-по. Мы обнялись, как старые друзья, у обоих  на
глазах были слезы. Нас еще более связало общее горе.
     Втроем  мы  стали  тихо  обсуждать, что  делать?  Где  и  как
похоронить  Юлдуз-Хатун?  Ведь она была только  наложница  владыки
великого хана чингизида, хотя и значила для Бату-хана больше,  чем
все его жены вместе.
     Мудрая китаянка И Ля-хэ предложила следующее:
     -  На  моей  далекой  родине,  в Китае,  есть  такой  обычай:
китайский  император, желая почтить память своей любимой,  хоронит
ее  в саду дворца, где она жила. Над могилой ставится памятник  из
мрамора или дикого камня. Позовите только самых близких друзей,  и
похороним тело нашей маленькой госпожи здесь, в этом небольшом, но
прелестном дворцовом садике. Наверное, найдется искусный  ваятель,
который  высечет  на белом надгробном камне рисунок  надломленного
цветка и над ним звезду - Юлдуз.
     Ли  Тун-по очень похвалил предложение китаянки и сказал,  что
никому  не  уступит этой работы, а сам сделает  такой  памятник  к
приезд Бату-хана.
     Сегодня  на  закате  дня мы похоронили тело  нашей  маленькой
госпожи  Юлдуз-Хатун в чудесном садике, где она проводила когда-то
так  много времени. По окончании печального обряда я остался один.
В благоговейной тишине наступающего вечера передо мной проносилась
вся  моя долгая скитальческая жизнь, жизнь без любви, без счастья.
Где  найти  утешение? Я поднял взгляд к небу, уже  потухающему,  и
увидел  яркую одинокую звезду. И я подумал, что это переселившаяся
в иной мир душа Юлдуз-Хатун посылала мне свой далекий привет... Но
тайны вселенной кто может разгадать?
     Вот какую печальную запись я должен был внести в мою "Путевую
книгу" вместе с описанием походов победоносного войска Бату-хана".


        Глава третья. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ БАТУ-ХАНА

                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "Когда  мы  узнали, что Бату-хан приближается  к  Кечи-Сараю,
никто  не захотел быть "черным вестником" и сообщить ему о  смерти
Юлдуз-Хатун, и я вызвался это сделать. Вопреки обычаю, он не  убил
меня,  но  и  не  расспрашивал ни о чем, и  хотя  стал  еще  более
задумчивым  и молчаливым, но, видимо, его тревожило нечто  другое.
Спустя несколько дней он вызвал меня к себе и сказал:
     -  Меня постигло новое огорчение. Я решил проверить, как идут
военные  занятия  моего  сына  Сартака.  Не  предупредив  его,   я
приблизился к тому кольцу шатров, в середине которых находится его
юрта.
     Я  требовал, чтобы даже в походе, во время стоянок, по утрам,
Сартак  беседовал с приставленным к нему китайским ученым и теперь
продолжал  эти  занятия, изучая его полезную  книгу  "Правила  для
полководца  или  искусство  побеждать". Этого  учителя-воина,  еще
перед  началом похода на "вечерние страны", мне прислал из царства
китайцев начальник левого крыла монгольских войск Мухули.
     Бесшумно  подошел я к шатру Сартака, удержав рукой  тургауда,
желавшего  откинуть  дверную занавеску, и стал прислушиваться.  Из
шатра  доносились тихие голоса. Говорили шепотом, но я понял,  что
там   колдовали.   Неведомый  мне  сиплый  голос   говорил:   "Это
драгоценный  порошок,  привезенный из священной  Мекки.  Его  надо
смешать  с  порошком,  приготовленным из толченых  летучих  мышей,
сердца белого голубя и семи черных скорпионов. Всю эту смесь  надо
высыпать  на железную сковородку и медленно поджаривать  на  огне.
После  этого  она  приобретает волшебную силу  против  всех  твоих
врагов... и они погибнут..."
     Я  вошел  в шатер. Сартак сидел перед костром, на котором  на
треножнике   грелась   сковорода.  Рядом  с   моим   сыном   сидел
мусульманин, потомок Мухаммеда, судя по зеленой чалме, закрученной
на его голове. При виде меня оба они в ужасе окаменели.
     А  старый  учитель  военного искусства  лежал  неподалеку  на
ковре,  и  возле него стоял глиняный кувшин и красивая  фарфоровая
чашка с вином.
     Он  с  закрытыми  глазами напевал: "Все прекрасно,  и  силуэт
дедушки  на  холме в час заката, и тень ивовых ветвей, упавшая  на
колею дороги..."
     Сартак  и  мусульманин  молча смотрели на  меня  расширенными
глазами. От сковороды поднимался одуряющий дым.
     Я спросил мусульманина:
     - Что сегодня предсказало твое гадание?
     Он сейчас же стал быстро и уверенно говорить:
     -   Предсказано,  что,  несомненно,  хану  Сартаку  уготовано
славное царствование на много лет.
     - А что предсказано тебе, всеведущий мусульманин?
     Колдун ответил, заикаясь:
     -  Мне?  Да,  мне  предсказано, что  я  стану  твоим  любимым
придворным  лекарем  и  звездочетом на много  лет  и,  обласканный
твоими  щедротами,  проживу счастливо долгую  жизнь,  увидя  своих
внуков и правнуков.
     -  Ты  берешься предсказывать то, что произойдет через  много
лет,  а  сам  не  предвидишь даже того,  что  с  тобой  произойдет
сегодня,  сейчас.  Значит, твои предсказания  лживы  и  никому  не
нужны. Тебе сегодня отрубят голову. Тургауды! Отведите этого лгуна
и  обманщика к моему брату Берке-хану и скажите, что я  отдаю  ему
для  бичевания и расправы ненужного мне колдуна. Хан  Берке  любит
мусульман и всегда окружен ими.
     Бату-хан пристально посмотрел на меня. Потом продолжал:
     - Так я приказал. Теперь, богатый знаниями Хаджи Рахим, скажи
мне, правильно ли я поступил?
     -  Что  могу  сказать я, червяк, ползущий по  ветке  могучего
дерева,  боясь, что всякая летящая мимо птица проглотит  меня.  Но
все  же  я припомню тебе, что бы сказал и как поступил твой мудрый
дед, Священный Правитель! Сказать ли?
     - Говори!
     -  Ты  окружен  мусульманами. Но ведь не они, а твои  родичи,
монголы  из  Гоби, Керулена, Онона и Хингана, твоя главная  верная
опора.  На одного монгола приходится по десяти, а то и по двадцати
кипчаков.
     -  Ты  мне  говоришь то, что я давно знаю, но я  хочу  знать,
иное: если я сегодня умру, переправляясь на коне через Итиль,  кто
встанет на мое место? Мой сын Сартак? Я не доверяю и в то же время
завидую  коназу  урусов Ярославу Суздальскому.  Он  изо  всех  сил
старается оживить и укрепить раздавленные мною княжества. А больше
всего  я  завидую ему в том, что у него есть такой сын,  как  юный
Искендер, который уже одержал ряд побед и продолжит заботы отца  о
расцвете и укреплении своей земли. Я, конечно, не допущу  этого  и
постараюсь раздавить урусов, чтобы держать их, как табун  кобылиц,
которых я могу доить. Но...
     Бату-хан  задумался  и  указал рукой  на  восток,  в  сторону
монгольских степей:
     -  Там ли расцветет будущее величие Синей Орды или позади,  в
тех странах, которые я только что разгромил?
     Я заметил осторожно:
     -  Если  ты  ищешь  настоящего величия, то  оно  должно  быть
повсюду, а не только в одной стороне.
     -  Но для кого будет это величие? Кто станет моим преемником?
Кто сможет твердо держать грозный бунчук моего деда? Сартак? Он до
сих  пор  не  участвовал ни в одном бою. Тургауды  оберегали  его,
чтобы  ни  одна  стрела,  пущенная вражеской  рукой,  до  него  не
долетела.  А  Искендер  Новгородский, как  мне  рассказал  Арапша,
постоянно  сам  бросается  в гущу боя и одерживает  даже  с  малым
войском  нежданные победы... Я еще надеялся, что, когда вернусь  в
Кечи-Сарай, тут меня встретит Юлдуз-Хатун. Она протянет  на  своих
нежных  руках наследника, такого же багатура, каким был  мой  отец
Джучи или тобой любимый Искендер Двурогий. Но опять моя надежда не
сбылась.  Тайные  враги,  сторонники  Гуюк-хана,  погубили   моего
наследника и его мать. Пусть не думают, что им удастся ускользнуть
от моей беспощадной мести! Я ничего не забываю! Я еще разыщу их  и
прикажу сварить живьем!
     В  моей  душе сейчас переплетаются великие замыслы  и  жгучая
тоска.  Мы  сегодня снова пойдем в шатер Сартака и  там  проверим:
может  быть,  Сартак  спорит со своим военным учителем,  обдумывая
новые  смелые  военные походы? А как я был бы  счастлив,  если  бы
убедился,  что я ошибаюсь, что в Сартаке крепнет истинный  воин  и
полководец!..
     Мы   некоторое   время  еще  продолжали   сидеть,   вспоминая
соратников, которые полегли в этом походе на "вечерние  страны"  и
которым не пришлось больше увидеть родные степи и строящийся среди
них  Кечи-Сарай.  Много говорили мы и о кроткой  Юлдуз-Хатун,  чьи
нежные  песни  и  мудрые  советы украшали  прежде  наши  вечера  в
"Золотом домике".
     Уже  стемнело,  когда Бату-хан направился со мной  проведать,
как  идут  военные  занятия его сына. Перед юртой  Сартака  стояли
трое, и все, увидев нас, опустились на колени:
брат  нашего владыки - Берке-хан, осужденный колдун-мусульманин  и
палач "меч гнева".
     Бату-хан поднял брата и лизнул его в щеку:
     -  Знаю, о чем ты будешь сейчас просить. Бери этого обманщика
себе  и слушай его лживые предсказания! Но помни: сегодня он своим
волшебным  порошком хотел отравить меня, а завтра, может  быть,  и
для тебя приготовит отраву. Ведь он это делает, конечно, по чьему-
то наущению. Постарайся узнать, кто его хозяин, кто его толкает на
это. А сам он пусть не забывает, что поблизости от наших шатров  в
землю  воткнуты заостренные колья и на одном из них он может найти
свой конец.
     Мы вошли в шатер. Китаец сидел около костра. Возле него горел
на  подставке светильник. Сартак, болезненный и худой, почтительно
подойдя к отцу, подождал, пока тот погладил его по лицу. Затем  мы
уселись  на  подложенных подушках. Китаец  развернул  перед  собой
свитки  рукописей.  На  них были рисунки,  изображающие  воинов  в
иноземных  одеждах  и  с чуждым нам оружием.  Были  также  чертежи
крепостей и земляных укреплений. С китайцем я встречался раньше  и
не  раз  беседовал  с  ним.  Он был уже стар,  с  реденькой  седой
козлиной  бородкой,  с  очень истощенным шафранно-желтым  лицом  -
последствие неумеренного потребления гашиша. Он и меня  уговаривал
испробовать это средство, которое, по его словам, утешает во  всех
горестях