с   камышовыми  крышами.  Кругом   видны   были   также
бесчисленные  юрты на телегах. Семьи монгольских воинов  разводили
костры  возле больших тяжелых колес из цельного дерева. В глиняных
горшках  и медных котлах готовилась пища и грелась вода. На  углях
жарились куски мяса.
     Перед   небольшим  домиком,  окруженным  чахлыми   деревцами,
собрались  все арабские купцы. Каждый пришел к своему  старшине  с
несколькими  приказчиками и слугами. Все хотели  узнать  последние
новости  о  священном Багдаде, о великом халифе и о  том,  что  он
думает о татарах и татарском нашествии.
     Перед  домом  была протянута дорожка из небольших,  ковров  в
честь  знатного  гостя. Старшина купцов, с белой  повязкой  вокруг
высокой черной бараньей шапки, знак "хаджи",* стоял впереди. Рядом
два его маленьких внука держали подносы с гроздьями винограда.
     Абд  ар-Рахман  соскочил  с коня и  передал  поводья  слугам.
Старшина  провел  Абд ар-Рахмана вдоль стоящих в ряд  склонившихся
низко   арабских   купцов,  и  гость  говорил  каждому   несколько
приветственных  слов. Некоторые уверяли, что знали его  мальчиком,
старики вспоминали отца, павшего в бою с неверными.
     Старшина  пригласил  знатного гостя внутрь  дома,  куда  были
допущены только несколько наиболее почтенных и влиятельных купцов;
там  все  расположились  полукругом на пушистых  коврах,  а  слуги
подсунули  под  локоть  каждому  цветную  шелковую  или   ковровую
подушку.
     - Нам нужно знать, какого пути держаться, - шепотом, боязливо
говорили  старики. - Оставаться ли здесь и разворачивать торговлю,
или уезжать обратно? Мы еще не знаем монголов и еще не верим Бату-
хану.  Он  обещает  нам  свободную торговлю,  но  пока  что  любой
монгольский  начальник может безнаказанно забрать у нас  все,  что
захочет.  Если  здесь  установится порядок и  спокойствие,  то  мы
сумеем  развернуть  в  десять  раз  большую  торговлю.  Только  бы
установился прочный порядок!..
     -  Что ты обо всем этом думаешь, достойный гость наш Абд  ар-
Рахман?  Что  сказал халиф багдадский, - да будет  над  ним  мир?!
Оставаться  ли  нам  здесь,  или, распродав  все  свои  товары  за
бесценок,  скорее  подыскивать другие города, более  подходящие  и
спокойные?
     Подумав, Абд ар-Рахман ответил:
     -  Мой  повелитель многого не говорит, но то, что он  сказал,
значительно.  Он  хочет,  чтобы арабское  имя  всюду  пользовалось
почетом,  как это было пятьсот лет назад. Он хочет, чтобы арабский
меч  разил  врагов,  прославляя знамя пророка, а  смелые  арабские
купцы  прославляли честность и верность своему слову и добротность
своих товаров на всех землях и морях.
     Купцы   с   большой  осторожностью  и  оговорками  вполголоса
об®яснили,  что, по их мнению, Бату-хан очень удачно избрал  место
для своей будущей столицы на скрещении великих торговых путей:  из
Хорезма, Индии и Китая в Византию и "вечерние франкские страны", а
также  в другом направлении между Ираном, Аравией и далекой Индией
вверх  по  Итилю...  Таким образом, Бату-хан  хочет  сделать  свою
столицу  центром  вселенной, и она станет одной из  первых  столиц
мира. Но сюда будут приплывать корабли и придут верблюжьи караваны
только  в том случае, если окрепнет уверенность в порядке и полной
безопасности для купцов и их товаров в этом городе.
     Абд ар-Рахман спросил:
     -  Почтенные седобородые сыны моей далекой родины! Вы  видели
разные  страны - и на восход солнца, и к его закату.  Скажите  мне
ваши  тайные  думы: смогут ли татары завоевать "вечерние  страны",
разбить войска франков, румийцев и других народов, войска могучие,
закованные в железные латы?
     Старшина ответил:
     -   Татарам  помогают:  слепая  покорность  их  воинов  своим
начальникам,  их  смелость  в бою, но  более  всего  -  ужас,  ими
внушаемый  мирным народам. Если народы "вечерних стран"  не  будут
достаточно  единодушными  и по-прежнему  среди  них  будут  царить
разногласие и взаимная ненависть, то многотысячная дикая татарская
орда  свободно  пронесется  по цветущим  "вечерним  странам",  как
беспощадный смерч, и повсюду законом станет Яса Чингиз-хана.
     - А кто такой Бату-хан? Мудрый ли он правитель, каким был его
дед,  и  такой  ли  он смелый и счастливый полководец,  каким  был
великий  завоеватель Ирана Искендер Двурогий? -  спросил  Абд  ар-
Рахман.
     Старшина арабских купцов ответил:
     -  Бату-хану, несомненно, покровительствуют пери  и  джинны.*
Все, за что он берется, встречает удачу... Потому ли, что здесь мы
видим  только чудо, или же ему помогают в делах его воля, смелость
и проницательный ум, - кто на это сможет ответить, какой мудрец?
     -  А  каковы его соратники? Человек становится великим, когда
он  сумеет окружить себя преданными, способными людьми, настойчиво
проводящими в жизнь его волю.
     Старшина сказал:
     -  Конечно, Бату-хану помогают его соратники, но ведь  их  он
сам  же и выбрал. Войско слушается его беспрекословно, потому  что
оно  ему  верит  и  прозвало его "Саин-хан" - доблестный,  щедрый,
великодушный. Поэтому я думаю, что если Бату-хан пойдет на  запад,
на  "вечерние  страны",  и  не дрогнет,  не  поколеблется,  то  он
разобьет и покорит все встречные народы и власть его разольется по
всем землям до "последнего моря".
     Абд ар-Рахман снова задал вопрос:
     -  Я  должен  сопровождать его в походе. Следует ли  мне  это
делать?
     - Следует! Следует! - воскликнули все присутствовавшие. - Так
ты  поможешь и нам распространить арабскую торговлю по всему пути,
проложенному Бату-ханом. Не забудь нас!
     Купцы   показали  широкую  щедрость  и  радушие  в  угощении,
приготовленном  для  высокого гостя.  На  ковре  было  расставлено
столько блюд с разнообразными изысканными кушаньями, что ими можно
было накормить десяток послов со всеми их слугами.
     Соблюдая   арабские  обычаи,  Абд  ар-Рахман  ел   мало,   но
попробовал от каждого блюда, благодаря и все расхваливая.
     -  Прости наши нескромные вопросы, - сказал старшина.  -  Но,
только  желая  помочь тебе дружеским советом, мы бы хотели  знать,
какие подарки ты привез татарскому хану?
     Абд  ар-Рахман рассказал, что он передаст золотой перстень  с
редким   камнем  и  надписью  мудрого  Сулеймана,  меч   дамасской
гравированной стали, золотой кубок с талисманом, предохраняющим от
отравы, и другие ценные подарки.
     -  Позволь  мне  дать  тебе  один полезный  совет,  -  сказал
старшина.  -  Ты  знаешь,  что  арабы,  кроме  дамасских  клинков,
особенно славятся прекрасными благородными конями...
     -  Но  где  же  я  могу  взять коня? Отправляя  меня  послом,
святейший халиф мне его с собою не дал.
     -  Мы  хотим помочь тебе. Ты поедешь на прием к Бату-хану  на
том  самом чистокровном арабском коне, на котором приехал  сюда  к
нам  и с которым ты так умело справился. Не всякий может сесть  на
такого горячего жеребца. А тебе следует с честью под®ехать к шатру
Бату-хана.  Все  простые  смертные  должны  приближаться  к  этому
священному  шатру  пешком.  Ты  же об®яснишь  страже,  что  должен
предстать перед светлые очи Саин-хана на коне, присланном  халифом
багдадским  ему  в  подарок в знак дружбы. Если же  хан  татарский
разгневается, то, увидев чудесного красавца коня, он тебя  простит
и полюбит.
     Другие купцы добавили:
     -  Прими  еще от нас куски разноцветного шелка для  его  жен,
"украшений  вселенной",  и ожерелье из двадцати  семи  драгоценных
жемчужин для его любимой молодой жены Юлдуз-Хатун.
     Абд ар-Рахман ответил;
     -  Я  не  имею  слов, сил и уменья, чтобы отблагодарить  вас,
почтенные соотечественники. Среди вас я самый младший, а  вы  меня
возносите, как старшего. Конечно, это сделано вами не в силу  моих
заслуг,  а  как  знак  вашего почтенья багдадскому  халифу,  -  да
возвеличится могущество его и да будет над ним мир!
     Старшина купцов сказал, что сам позаботится о том, чтобы  Абд
ар-Рахман  был принят татарским ханом, и предложил остановиться  в
его доме, пока не настанет торжественный день приема.




         * Часть третья. В СТАВКЕ БАТУ-ХАНА * 


        Глава первая. "ЗОЛОТОЙ ДОМИК"


     Тумен*  "синих непобедимых" примчался к берегам великой  реки
Итиль близ ее впадения в Абескунское море и рассыпался по равнине,
пустив  разгоряченных  коней  щипать  сухие  метелки  серебристого
ковыля.
     Первая сотня личной охраны джихангира на молочно-белых конях,
переплыв  глубокий рукав, разбила свою стоянку  на  узком  длинном
островке.  В  верхнем,  северном конце его, на  каменистом  бугре,
переливался радостными яркими красками странного, необычного  вида
небольшой   домик-игрушка  с  легкой  кружевной   башенкой,   весь
выложенный   цветными  изразцами.  Каждая  плитка  имела   рисунок
затейливого цветка с завитками и узорной каймой, и в каждом цветке
был  вплавлен  тонкий лепесток червонного золота.  В  ярких  лучах
утреннего солнца весь домик сверкал и светился, точно сделанный из
раскаленных углей.
     Этот дом-игрушка, по приказу молодого владыки Бату-хана,  был
выстроен   на   развалинах  древнего  города  в  кратчайший   срок
замечательным  китайским мастером, строителем и изобретателем,  Ли
Тун-по,  вывезенным  из Китая еще Потрясателем  Вселенной  Чингиз-
ханом. Сюда же сделали огромный путь китайские мастера рабы, -  из
трех тысяч мастеров до Итиля добрела только небольшая часть.
     Ли Тун-по стоял у входа в сказочный домик, большой толстый, в
просторной черной шелковой одежде до пят, с маленькой шапочкой  на
затылке, с которой длинное павлинье перо ниспадало на его  широкую
пухлую  спину.  Безбородое  одутловатое  лицо  Ли  Тун-по,  всегда
невозмутимо  спокойное,  седые усы,  свисавшие  по  краям  рта,  и
заплывшие  узкие  глазки, казалось, говорили о  каком-то  странном
несоответствии    между   философски-созерцательным    настроением
китайского   строителя   и   сверкающим   красотою,    жизнью    и
фантастической сказкой капризным созданием великого мечтателя.
     Ли   Тун-по   застыл   близ   входа,   выложенного   плитками
разноцветного  рисунка. Сложив руки на толстом  животе,  строитель
равнодушно  посматривал  на  шумную,  озлобленную,  ревущую  толпу
рабов, двумя тесными рядами стоявших вдоль дороги.
     К  китайцу  подошел молодой татарский воин.  Серебряный  пояс
стягивал  его тонкий стан. На поясе висела кривая сабля в  зеленых
ножнах. Рукоять, украшенная бирюзой и алмазами, говорила о ханском
благоволении. Он приблизился стремительной бесшумной походкой: что-
то гибкое, кошачье чувствовалось во всех его движениях.
     - Тысячу лет тебе еще жить, мудрый, искусный Ли Тун-по!
     Улыбка освещала загорелое юное лицо.
     Ли  Тун-по  с  трудом поклонился, коснувшись концами  пальцев
каменной плиты.
     -  Тебе  тоже  желаю  прожить тысячу лет,  достойный  тайджи*
Мусук,  и  со  славой  умереть  на  поле  битвы!  "Ослепительный",
кажется, уж близко?
     -  Еще до захода солнца он будет здесь! - сказал воин. -  Ты,
вероятно, теперь уже спокоен и счастлив, мудрый Ли Тун-по?
     -   Я   был   счастлив,  пока  выполнял  приказание  великого
джихангира,  - грустно покачивая головой, простонал китаец.  -  Но
чему  я могу радоваться теперь? Счастливые дни труда над созданием
моей   мечты   -  чудесного  дворца  -  прошли...  А   впереди   -
утомительный,  залитый кровью поход. Мне опять прикажут  сооружать
камнеметы... приносить людям ужас и смерть... А ты покинешь меня?
     -  Джихангир  отправит  меня вперед, -  ответил  Мусук,  -  с
отрядом самых смелых разведчиков. Да и я сам буду просить об этом.
Джихангир не любит встречать меня в своей ставке.
     -  Он в тебе ценит бесстрашного находчивого нукера, поэтому и
не  держит  в своей свите веселых рассказчиков, годных только  для
вечерних пиров.
     Тайджи Мусук нахмурился и махнул безнадежно рукой:
     -  Может  быть,  не  потому!.. Но больно  говорить  об  этом!
Вспомним  лучше,  как  мы с тобой старались изо  всех  сил,  чтобы
выполнить в срок повеление джихангира. Оценит ли он наши труды?..
     Оба   стали   вспоминать  время,  проведенное  на   постройке
"золотого   домика".  Ли  Тун-по  приказание  выполнил:  маленький
чудесный  походный  дворец джихангира вчерне был  уже  выстроен  в
девять месяцев - счастливое предзнаменование! Девять месяцев  ушли
на устройство гончарной мастерской, обжиг разноцветных изразцов  с
глазурью,   поливной  посуды,  глиняных  труб   для   водопровода,
китайских  узких печей "канов", проходящих из комнаты в комнату...
А  сколько времени ушло на поиски нужных сметливых рабочих!  Много
пленных,  забитых  плетьми, сложили свои кости  вокруг  сказочного
домика.  Их  изможденные тела сбрасывались  в  великую  реку.  Она
смывает   всякое  горе!  И  тела  погибших,  качаясь  на   волнах,
сопровождаемые стаями крикливых чаек, были унесены рекой в  бурное
Абескунское море.
     Теперь искусный строитель Ли Тун-по, возможно, получит высшую
награду  из  рук самого джихангира - право вернуться на  родину!..
Конечно, благодарность получат и другие. Вот уже выстроились в ряд
свирепые надсмотрщики рабов с треххвостыми плетьми на перевязи. Им
немало   пришлось  потратить  сил,  чтобы  заставить  стонущих   и
ругающихся  рабочих трудиться без отдыха над постройкой  дворца  и
днем  и  ночью,  при  свете  костров.  Надсмотрщики  уже  получили
подарки... Джихаигир щедр, он, конечно, наградит и рабочих.  Чтобы
не  оскорбить  светлого  взора джихангира  своим  грязным,  жалким
видом, на рабочих надели халаты всех цветов и размеров. Эти халаты
были   привезены   из   складов  военной   добычи,   принадлежащей
джихангиру. Рабочие кутались в розовые, желтые, красные, полосатые
халаты, из-под которых виднелись босые грязные ноги и концы рваных
шаровар...
     Где  же,  однако, Бату-хан? Его все нет. Уже  вдали  проехали
запыленные сотни из тысячи телохранителей Бату-хана: одни на рыжих
конях,  другие на красно-пегих, третьи на темно-гнедых, и все  они
скрылись среди холмов.
     Наконец  прискакал монгольский всадник на взмыленном коне  и,
задыхаясь, крикнул:
     -  Хан  тяжело  болен!  Разжигайте огни!  Пусть  всюду  горят
костры! Пусть молятся и поют шаманы! Джихангира надо согреть -  он
уже остывает!..


        Глава вторая. БАТУ-ХАН ГОВОРИТ...


     Из  степи  приближался длинный караван верблюдов,  охраняемый
всадниками.  Выделялось  несколько  особенно  высоких   верблюдов,
желтых,  с  цветными  яркими паланкинами,  -  под  их  занавесками
притаились  "драгоценные жемчужины": семь главных  жен  Бату-хана.
Они  кричали,  требуя к себе хитрого упрямого  строителя  золотого
дворца, китайца Ли Тун-по.
     Он  тотчас  же  переехал в лодке через проток.  Опускался  на
колени  перед  каждым  верблюдом с  паланкином.  Оттуда  слышались
крики:
     - Мы приехали, чтобы поселиться в новом дворце! Кто смеет нас
задерживать? Почему нас не перевозят на остров? Мы сами  войдем  в
лодку  и будем грести веслами и, может быть, утонем, если  нас  не
перевезут!
     Ли  Тун-по  на  коленях  клялся, что, под  угрозой  отсечения
головы, получил самое строгое приказание Бату-хана: до его приезда
и  личного  осмотра  никого  не пускать  внутрь  золотого  дворца,
особенно  плачущих  женщин!  Кроме  рабочих,  никто  и  не   видел
внутреннего убранства чудесного домика и не увидит, пока джихангир
не об®явит своего решения относительно новой постройки.
     Одна  из  жен, откинув занавеску, кричала, пытаясь сползти  с
верблюда:
     -  Если  джихангир сейчас тяжело болен, то  ни  говорить,  ни
приказывать  никто не может. Поэтому его заменяет старшая  жена  -
это  я! Теперь я повелеваю! И горе тому, кто меня осушается! Молчи
и не спорь, толстая черепаха, дерзкий китаец, червяк, мокрица!
     Военная   охрана  окружила  бушующих  жен.  Всадники  погнали
плетьми  верблюдов, и караван удалился обратно в степь,  под  звон
бубенцов и крики погонщиков.

     Приближался  новый караван. Впереди двигалась охранная  сотня
на  буланых конях, ставших бурыми от пота и насевшей пыли. Высокие
тангутские  верблюды тащили вьюки и разобранные  шатры.  Несколько
жеребцов  редкой  красоты  в  тройных  серебряных  ошейниках  и  с
серебряными цепями вместо поводьев плясали, сдерживаемые  опытными
конюхами.  Впереди  коней выделялся пятнистый, как  барс,  любимый
конь Бату-хана.
     Между  двумя верблюдами была подвешена на длинных  бамбуковых
жердях узкая  корзина... В ней лежало неподвижное тело  татарского
владыки, закутанного в собольи одеяла. Когда верблюды добрались до
высокого берега, послышались возгласы:
     - Вот она, великая река Итиль!
     Тогда Бату-хан, сбросив одеяло, с юношеской ловкостью вскочил
и  поставил  колено  на  спину верблюда. Он жадно  всматривался  в
туманную  даль  и  долго глядел на блиставший  нарядными  красками
сказочный   домик   на  острове.  На  кружевной   башенке   дворца
развевалось девятихвостое знамя джихангира.
     - Коня мне! - закричал Бату-хан.
     Всех  поразил  желтый  цвет  его  лица,  блуждающие,  как   у
безумного, беспокойные глаза. Два нукера подвели пятнистого коня.
     Бату-хан   устало   поднялся   в   седло.   Он   указал    на
величественную, залитую солнцем равнину, прорезанную синей  гладью
медленно  текущей  реки,  по которой плыл двухмачтовый  корабль  с
раздутыми  клетчатыми алыми парусами. Он говорил прерывающимся  от
волнения и приступа болезни голосом:
     -  Здесь  будет  стоять главный из моих походных  дворцов,  и
здесь  будет  новая  столица всех покоренных мною  народов.  Здесь
вырастет до небес новое великое мое царство...
     Силы  оставили его. Бату-хан зашатался и упал  на  шею  коня,
вцепившись в его гриву.
     Тургауды*  подхватили  Бату-хана, бережно  сняли  с  седла  и
положили на расшитую богатым узором конскую попону.
     Забегали нукеры и слуги, привели навьюченных походной  кладью
верблюдов  и  быстро  над  лежащим больным  полководцем  воздвигли
золотистый шелковый шатер.


        Глава третья. КРЫЛО СМЕРТИ


     Бату-хан,  с пожелтевшим, как померанец, лицом, вытянулся  на
ковре, закусив оскаленными зубами синий рукав собольей шубы.  Один
глаз   закрылся,   другой,   болезненно  прищуренный,   неподвижно
уставился  в  прорезь шатра, в которой виднелись далекие  мигающие
огни степных костров.
     В ногах Бату-хана, сжавшись и подобрав колени, сидела младшая
жена  его,  Юлдуз-Хатун,  закутанная в  черное  с  золотой  каймой
индийское  шелковое  покрывало. Иногда  из  складок  протягивалась
узкая  белая  рука  с  золотыми браслетами  и  осторожно  касалась
смуглой  загорелой  головы Бату-хана с давно не бритым  щетинистым
теменем  и  черными косами на висках. Лицо Бату-хана,  суровое,  с
ястребиным носом, оставалось бесчувственным, точно мысли  больного
улетели  так  далеко,  что  ничто  земное  не  могло  больше   его
тревожить.
     Едва  слышно  было,  как  за дверным ковровым  пологом  тихим
шепотом разговаривали сторожевые нукеры:
     -  Сорок  дней  его  тело борется с вестником  смерти.  Сорок
первый день будет днем милосердия или жертвы... - Не подумать ли о
заместителе?
     -  Остерегайся говорить такие слова! И стены имеют уши, земля
повторяет    сказанное...   Говори   всем:   "Ему,   могучему    и
единственному, достойного заместителя быть не может..."
     Послышался  конский топот... Только очень высокий гость,  хан
из  ханов, осмелится на коне под®ехать к шатру повелителя грозного
татарского войска. Конь остановился, бряцая удилами.
     Старый  нукер откинул дверной полог. Большой грузный  монгол,
высоко  подняв  ногу,  переступил порог. Он бесшумно,  на  коленях
подполз к лежащему. Долго и пристально всматривался в безжизненное
лицо.
     Юлдуз-Хатун,  натянув  на голову покрывало,  пала  ниц  перед
гостем  и поцеловала землю между руками. Она выпрямилась, откинула
за  спину  покрывало  и