ы диких лошадей следуют за ними. Сами татары  вышли
прямо из ада* и потому наружностью не похожи на других людей.
     Лично  видевший  вторжение монголов на Балканский  полуостров
ученый архидиакон монах Фома из Сплита записал в своей "Хронике":
     "Эти люди малого роста, но груди у них широкие. Внешность  их
ужасная: лицо без бороды и плоское, нос тупой, а маленькие  глазки
отстоят далеко друг от друга.
     Одежда их непроницаема для холода и влаги, сшита из сложенных
двух кож. Шерстью наружу, так что похожа на чешую. Шлемы у них  из
железа или кожи. Оружие их - кривой меч, колчан и лук. Их стрелы с
острыми  наконечниками  из  железа и кости.  Татарские  стрелы  на
четыре  пальца длиннее наших. На черных знаменах своих  они  имеют
длинные пучки из конских волос.
     Татарские кони, на которых они ездят часто также и без седла,
малы  ростом, но крепки, привыкли к усиленным переходам и  голоду.
Кони,  хотя и не подкованы, легко взбираются на горы и  скачут  по
ним,  как  дикие  козы, и после трехдневной усиленной  скачки  они
довольствуются коротким отдыхом и малым фуражом.
     И  люди эти особенно не заботятся о своем продовольствии, как
будто живут от самой суровости воспитания: они не едят хлеба, пища
их - мясо, а питье - кобылье молоко и кровь.
     С  собой  татары  ведут много пленных,  в  особенности  много
вооруженных  куманов, которых они гонят впереди  себя  и  убивают,
если увидят, что те не бросаются слепо в бой. Сами татары неохотно
идут в бой первыми.
     Почти  нет реки, которую бы они не переплыли на своих  конях.
Через  большие реки им приходится все-таки переплывать на  меховых
бурдюках, надутых воздухом, или на камышовых плотах.
     Походные  шатры их сделаны из ткани или из кожи.  Хотя  татар
огромные  полчища, но нет в их таборах ни ропота, ни  раздоров,  -
они стойко переносят лишения и страдания и упорно борются".
     В  Европе  все  верующие ожидали, что об®явленный  "священный
крестовый поход" против татар возглавит крайне богомольный  король
французский Людовик IX, еще при жизни об®явленный "святым". О том,
как  он  переживал известия о вторжении в Европу  татарского  хана
Бату,  записал  в  своей "Хронике" монах Матье  Пари,  королевский
придворный духовник:
     "Когда  сей ужасный поток гнева божьего разразился над  нами,
то  благочестивая  Бланш, мать короля Франции, вскричала,  услышав
эти новости:
     - Король Людовик, сын мой, где вы?
     Он, подойдя, спросил:
     - Мать моя, что вам угодно?
     Тогда   королева,  испуская  глубокие  вздохи  и   разражаясь
потоками  слез,  сказала  ему  в  рассуждении  сей  опасности  как
женщина, но с решительностью незаурядной дамы:
     -  Что  же  делать, сын мой, при сем ужасном  обстоятельстве,
невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая
блаженная церковь, осуждены на общую гибель от татар!
     На эти слова король отвечал печально, но не без божественного
вдохновения:
     -  Небесное  утешение поддерживает нас! Ибо если эти  татары,
как  они  себя именуют, дойдут до нас или мы пойдем за ними  в  те
места, где они живут, то мы все равно попадем в рай на небесах!
     Таким  образом, он сказал: "Побьем ли мы татар, или сам будем
побиты ими, мы все равно пойдем к богу либо как верующие, либо как
мученики".

     Среди  растерявшихся, перепуганных монархов Европы  одним  из
тех, кого не покидало упорство и вера в лучшие дни, был мадьярский
король  Бела  IV. Гонимый татарами, он сперва укрывался  в  городе
Загребе,  затем  пребывал в маленькой приморской крепости  Трогир,
затем  покинул  ее  и выжидал некоторое время со  своей  семьей  и
свитой  на  венецианских торговых кораблях, прячась  среди  мелких
прибрежных  островов. Он узнавал от приплывавших к  нему  рыбаков,
что  происходит на Адриатическом побережье. Король  Бела  рассылал
воззвания  к  мадьярскому народу, уговаривая  своих  подданных  не
терять  мужества  и  надежды  на  скорое  освобождение  страны  от
ворвавшихся хищников. Русские князья Черниговский Михаил и  Даниил
Галицкий  тоже  надеялись на скорое возвращение в  свои  города  и
верили в возрождение разграбленной татарами родины.
     Король  Бела отправлял своих послов с просьбой о помощи  и  к
римскому  пале,  и  к  германскому императору  Фридриху  II,  и  к
французскому королю Людовику IX, но ответ он получи только от папы
римского,  который  ограничился обещанием  своего  "благословения"
всем, кто поднимет оружие против татар.


        Глава вторая. ПОСЛЕДНЕЕ ЛИ ЭТО МОРЕ?


     Как  разбушевавшийся ураган мчится через горы и  долины,  все
опрокидывая   и  сметая  на  своем  пути,  так  монгольская   орда
проносилась через Мадьярское королевство, неуклонно направляясь  к
западу.   Крепко,  по  привычке,  держась  тысячами,   сотнями   и
десятками, свирепые всадники в долгополых шубах во всякую  погоду,
на  низкорослых  взлохмаченных конях, проникали во  все  города  и
селения,  гонялись  за  убегавшими в  леса  и  болота  испуганными
жителями,  карабкались на горные хребты, куда  мадьяры  и  славяне
угоняли  стада  мычащего голодного скота и жалобно блеявших  овец.
Добычи было так много, что монголы уже не знали, что с ней делать.
     Устраивались  частые  пиршества, где  поглощались  незнакомые
раньше  вина, найденные в подвалах мадьярских баронов  в  покрытых
плесенью  кувшинах  и крепких замшелых бочках. Во  время  пиршеств
монголы   пели  дикие  песни,  вспоминали  бескрайние   золотистые
просторы Гоби, голубые реки и дремлющие в облаках снежные  вершины
родных  горных хребтов Саяна и Хингана, убежище медведей,  барсов,
оленей и диких коз.
     Опьяневшие  монголы, засыпая, твердили, что когда-нибудь  все
же им удастся дойти до "последнего моря". Тогда Бату-хан в®едет на
скалу,  нависшую над бурными волнами, и совершит возлияние  айрана
из  старой можжевеловой миски своего деда в честь небесных  духов,
покровителей    монгольских   племен,   непобедимых    бесстрашных
багатуров,  подчинивших  своему острому  копью  всю  вселенную.  И
тогда... - Монголы не могли еще предвидеть, что будет тогда и  как
они станут управлять завоеванной вселенной... - Тогда кто захочет,
останется  с трусливыми жителями "вечерних стран", чтобы  бить  их
плетьми   по   склонившимся   затылкам,   приучая   к   покорности
монгольскому  бунчуку. Кто же соскучится, тот сможет  вернуться  в
родные далекие степи.
     Монголы  пели пронзительными, тягучими, как завывание волков,
голосами:
                 Сколько лет я уже в походе!
                 Я сам, бесстрашный удалец, уже состарился
                 И оброс клочками седых волос.
                 Прежде я был беспечным весельчаком,
                 Мог пить айран всю ночь, не пьянея,
                 Теперь же я состарился до того,
                 Что после тринадцатой чаши мадьярского вина,
                 Когда я натягиваю мой черный могучий лук,
                 Сделанный из рогов хинганского козла,
                 Я уже не различу острия не знавшей промаха
                 Моей длинной камышовой стрелы.
                 О седая старость! Зачем ты проглотила мою золотую
                 юность!
     И  вдруг, как вспышка зарницы, пронеслась по всем монгольским
стоянкам весть, что, пока монголы воевали, они уже приблизились  к
заветному морю, что оно близко, бурное и глубокое, то бирюзовое  в
тихую  погоду,  то черное и пенистое в грозу, и все  обрадовались,
что конец похода, кажется, близок...
     Но  другие  вести  примчались и опрокинули радостные  надежды
монголов. Переводчики, расспросившие пленных, об®ясняли:
     -  Впереди бирюзовое море очень близко, но это совсем  не  то
"последнее  море", в котором каждый вечер плавится и тает  золотое
солнце.  Это  узкое море, вернее, залив, а за ним  лежит  цветущая
Италийская  земля,  где находится богатейшая столица  столиц  всех
"вечерних стран" - знаменитый город Рум.
     - Но как же нам попасть в эту заманчивую богатую столицу Рум?
-  рассуждали монголы. - Захватить ее мы можем, во всем  мире  нет
такого  сильного  войска,  которое бы  опрокинуло  могучий  натиск
монголов. Но как переплыть это бирюзовое море? Наши кони  привыкли
идти  только через реки или плывут проверенными бродами с  помощью
кожаных  бурдюков. А здесь, по-видимому, придется  переплывать  на
небольших кораблях? Но у нас столько захваченной добычи, что  если
мы  погрузим ее и, кроме того, коней и воинов на корабли,  то  они
пойдут  ко  дну, и мы окажемся в подземном царстве коварного  бога
Эрлика,  владыки  злых  мангусов. Не проще ли  об®ехать  это  море
берегом?
     -  Все-таки  добычу нашу придется оставить временно  на  этом
берегу, - возражали другие монголы.
     -  Разве  можно оставить? С гор спустятся дерзкие  славяне  и
растащат нашу добычу, которую мы завоевали с таким трудом.
     Все-таки  монголы  радовались, что  какое-то  море  близко  и
произойдет перемена в их походе: может быть, за ним появятся снова
степи и привольные луга.
     Вскоре  передовые отдельные потоки монгольских конных отрядов
достигли Адриатического моря, растянулись по берегу и остановились
перед   приморскими   городами.  Города  были  окружены   высокими
каменными стенами, за которыми затаились перепуганные жители.
     Перед  кочевниками плескались прозрачные волны и выкатывались
на  берег, обмывая разноцветную гальку и мелкие раковины. Мохнатые
длинногривые   кони  входили  в  воду,  подозрительно   обнюхивали
набегавшие   волны,   били  нетерпеливо  копытами,   фыркали,   но
отказывались пить морскую соленую воду.
     Конь  для  монгола и верный друг, и покорный слуга, и  мудрый
учитель. И монголы сказали:
     -  Нет!  Мне и моему коню моря не нужно! Наши горные пенистые
ручьи  и  степные голубые реки куда лучше. Их сладкую воду  охотно
пьют  наши кони. А что здесь мы будем делать? Наш грозный  владыка
Саин-хан сам видит, что достаточного корма нашим коням здесь  нет,
-  они  уже  об®ели  все  горные кустарники  и  от  голода,  точно
верблюды,  грызут  бурьян и древесную кору.  Конечно,  Саин-хан  и
мудрый  Субудай-багатур лучше все знают, и скоро мы услышим  новый
приказ, который решит: пойдем ли мы дальше или остановимся здесь?


        Глава третья. НЕОТВРАТИМОЕ


     Под®езжая к площадке, выбранной для военного совета, Бату-хан
говорил арабскому послу:
     -  Бог  войны  только один - наш величайший  бог  Сульдэ.  Он
невидим,  и  никаких  истуканов ему ставить не  надо.  Если  бы  я
остановил  здесь мой поход на "вечерние страны", то на этом  холме
нужно  было бы высечь из камня не бога, а белоснежного коня,  того
коня,   благодаря  которому  монгольское  войско  только  и  могло
совершить такие великие походы. Это будет храм монгольскому  коню,
и  я заставлю все народы ползать перед ним на брюхе и целовать его
копыта.
     Около   площадки   поднималась  одинокая   старая   сосна   с
обломленной и обугленной верхушкой - след молнии, которую метнул с
неба бог войны. Тут же несколько небольших деревьев были обрублены
на  высоте роста человека, и их концы заострены, как тонкие лезвия
копий.  Все  проезжавшие  мимо монголы  косились  на  эти  острия,
соображая,  что их владыка Бату-хан, видно, на кого-то прогневался
и здесь готовится виновным жестокая казнь.
     Слуги  разостлали  походные ковры. Должны были  приехать  все
чингизиды,  находившиеся в войске, и главные начальники  отдельных
отрядов.
     Бату-хан,  подобрав под себя ноги, уселся на  своем  походном
троне   -  стопке  девяти  войлочных  чепраков.  Справа  от   него
поместился его брат хан Орду, огромный и грузный, обычно  ездивший
на  двух  сменных конях, так как ни один конь долго не  выдерживал
дородного  хозяина. Рядом с ним сидел двоюродный брат  хан  Менгу,
всегда  живой  и  веселый, наиболее из всех чингизидов  близкий  и
преданный  Бату-хану.  Далее обыкновенно размещалась  свита  Гуюк-
хана, сына великого кагана всех татар, но сейчас там никого из них
не было.
     Слева  от  Бату-хана  расположились  на  ковре  молчаливый  и
угрюмый   великий  аталык  Субудай-багатур  и  другие   знаменитые
полководцы:  Курмиши,  Бурундай, Кадан,  вернувшие  из  походов  в
Германию,   Польшу  и  Чехию.  Загорелые,  обветренные,   суровые,
непроницаемые, верные соратники монгольского повелителя.  Арабский
посол  Абд ар-Рахман поместился на краю узорчатого ковра, напротив
Бату-хана; рядом с ним сидел летописец Хаджи Рахим, а позади них -
переводчик Дуда Праведный.
     Все  молчали. Изредка только слышался шепот. Ожидали  решения
Бату-хана  и  обсуждения плана вторжения в  Италию  через  богатые
приморские города Тригестум и Венецию, чтобы оттуда идти дальше.
     - Гонец издалека! - сказал кто-то.
     Два всадника быстро приближались вскачь и остановили коней  у
подножия холма. Звеня оружием, на холм поднялся начальник охранной
сотни  Арслан-мэргэн,  заменивший погибшего  в  бою  под  Краковом
Мусука.  Вытирая  лицо  желтым шелковым  платком,  он  выпрямился,
остановился на краю ковра и оглянулся. За ним медленно шагал, весь
покрыть белой пылью, коренастый монгол. Его свисавшие по углам рта
редкие усы казались от пыли седыми.
     - Встань здесь рядом! - приказал Арслан-мэргэн.
     Монгол  вытащил  из-за  пазухи кожаную  трубку  и,  держа  ее
бережно  на вытянутых руках, произнес твердо и четко заученные  им
заранее слова:
     -  Послание владыке улуса Джучиева, повелителю Синей  Орды  и
"вечерних  стран",  Бату-хану от Туракины,  великой  правительницы
земель монгольских...
     Бату-хан   встал,  и  сидевшие  встали.  Кто-то  встревоженно
прошептал:
     - Неотвратимое совершилось!
     Бату-хан сказал особенно торжественным голосом:
     - Подойди ко мне!
     Монгольский  гонец приблизился мелкими шажками, опустился  на
колени  и,  расставив руки, поцеловал ковер. Затем,  оставаясь  на
коленях, он распустил ремень, обвязанный вокруг кожаной трубки,  и
вытащил из нее свернутый пергамент. К нему на красном шнурке  была
прикреплена  сделанная  из синего воска  круглая  печать  великого
кагана.  Бату-хан двумя руками принял пергамент, приложил  его  ко
лбу,  губам  и  груди,  затем развернул свиток.  Он  молча  прочел
послание.  Прикрыл  рукавом  глаза  и  оставался  некоторое  время
неподвижным. Очнувшись и держа перед собой пергамент,  он  передал
его хранителю печати Ак-Хасану.
     -  Прочти,  что  пишет хранительница великого  престола,  моя
высокочтимая тетка Туракина.
     Ак-Хасан  бережно взял свиток двумя руками, приложил  его  ко
лбу и затем громко, нараспев прочел:
     -  "Священный  Правитель, заботливо наблюдавший  с  небес  за
жизнью любимого им монгольского народа, призвал к себе в несметные
полки  заоблачного  войска сына своего, моего возлюбленного  мужа,
сверкающего доблестью Угэдэй-кагана. Слушайте все, у кого в  жилах
течет  горячая благородная кровь Священного Правителя:  приезжайте
немедленно  в  Каракорум,  на  курултай*  для  избрания  преемника
великого   кагана,   нового   властителя   безграничного   царства
монгольского".
     Некоторые полководцы, подняв руки, завыли, но, видя, что Бату-
хан остается холодным и непроницаемым, замолкли.
     По-прежнему  невозмутимый,  с глазами,  устремленными  вдаль,
Бату-хан сказал:
     -  Сегодня,  и  завтра, и все девять дней мы будем  совершать
жалостливые обряды в память великого кагана, оплакивая  того,  кто
ушел от нас в светлое царство заоблачных теней. Но пусть никто без
моего  приказания не осмелится уехать отсюда в Каракорум.  Начатая
мною  война требует своего завершения и полного разгрома "вечерних
стран". А великий курултай произойдет в назначенное мною время.
     Бату-хан  сел,  и  все бесшумно опустились на  землю.  Гонец,
пятясь  на  коленях, сполз с ковра, поднялся на ноги и остановился
позади Арслан-мэргэна. Бату-хан провожал его пристальным взглядом.
     - Разреши доложить, - сказал Арслан-мэргэн.
     - Говори.
     - Гуюк-хан и с ним вся его свита и его охранный отряд сегодня
на   заре   внезапно  покинули  наш  лагерь.  Гуюк-хан   настолько
торопился,  что оставил половину своих коней, скота и вьюков.  Его
воины   сказали,  что  Гуюк-хан;  об®явил  им  о   своем   спешном
возвращении  в  Каракорум. Я все же успел  догнать  Гуюк-хана.  Он
стегал  плетью  коня  и крикнул мне: "Пускай  Саин-хан  занимается
поисками последнего моря", мне же предстоит другая, более  высокая
и  важная  задача:  поднять  высоко и грозно  над  всеми  народами
вселенной девятихвостое знамя Священного Правителя.
     Все   ждали,  что  скажет  Бату-хан.  Он  указал   рукой   на
заостренные колья:
     -  Вот  то высокое место, которое заслужил Гуюк-хан!  Воин  в
походе,   покидающий  без  разрешения  вождя  войско,   становится
предателем  своего народа. Как же Гуюк-хан будет исполнять  "более
высокую  и  важную задачу", как он говорит, если первый показывает
пример неповиновения? Гуюк-хан сам приблизил свой последний  день.
Бог войны Сульдэ его осудит.
     - Позволь сказать слово! - прервал наступившее молчание посол
арабского халифа Абд ар-Рахман. - Твой ясный ум правильно отметил:
"Наша  великая война требует своего завершения". Пока  ты  сам  не
повернешь  колеса  судьбы  в  новом направлении,  после  того  как
раздавишь гордыню и злобу враждующих между собой королей "вечерних
стран",  война  окончиться не может. А тем временем  хранительница
престола великого кагана Туракина сможет управлять делами  царства
сама,  с  помощью своих мудрых и опытных советников. Только  когда
копыта  твоего серебристо-белого коня омоются волнами  "последнего
моря",   окружающего  нашу  землю,  ты  повернешь   обратно   свое
непобедимое  войско,. тогда все народы вселенной признают  в  тебе
единого,  величайшего владыку, кагана, но только в тебе,  а  не  в
убежавшем Гуюк-хане.
     -  Да  живет  много  лет  наш любимый,  великий  Саин-хан!  -
воскликнул хан Менгу.
     -   Да   здравствует   наш  грозный,  непобедимый   Саин-хан,
покоритель народов мира! - повторили все хором.


        Глава четвертая. УПРЯМЫЕ ГОРЦЫ


     Ленивые  волны  набегали на каменистый берег  и  откатывались
назад,  унося  с  собой  гальку  и мелкие  розовые  двухстворчатые
раковины.   Татарская  сотня  на  невысоких,  длинногривых   конях
рассыпалась  по  берегу.  Кони тянулись к  воде,  но,  попробовав,
фыркали  и  отворачивали морды. Послышались  крики  приказов.  Две
полусотни  от®ехали  в разные стороны. Впереди каждой  покачивался
ханский  черный  треугольный флажок на конце  гибкого  бамбукового
копья.
     Из-за холма показалась новая группа всадников. Знаменосец  на
пегом  коне  держал  бунчук  самого  Бату-хана,  пятиугольный,  из
желтого шелка, с изображением белого кречета, державшего в  когтях
черного  ворона. Девять густых хвостов, прикрепленных  к  знамени,
качались при налетавших порывах свежего ветра.
     Сразу  привлекал внимание ослепительной красоты молочно-белый
жеребец  с живыми черными глазами, исхудавший от долгого пути,  но
сохранивший легкость движений и беспокойную пляску тонких стройных
ног.  Ехавший  на нем Бату-хан остановился у самой воды  на  сыром
берегу,   усыпанном  мелкими  раковинами.  Натянув   поводья,   он
некоторое время пристально всматривался в жемчужную даль.
     - Что это за корабли? - спросил он, вытянув руку.
     К  нему  подскакал на рыжем нарядном мадьярском коне Абд  ар-
Рахман.  Блистая стальными латами и посеребренным шлемом,  молодой
посол, загорелый до черноты, прищурил глаза, заслоняя их от солнца
рукой.
     - Я думаю...
     -  Теперь не время думать, - сухо прервал Бату-хан. -  Теперь
уже надо все точно знать.
     С  другой  стороны приближался на толстокостом саврасом  коне
Субудай-багатур.  Натягивая  поводья  искалеченной  рукой,  старый
полководец другой рукой потрепал по шее своего коня и сказал:
     -  Видишь,  Саин-хан, мой старик не хочет