ед за ним.
     Я  осторожно вскрыл мешочек и вынул сложенный в несколько раз
кусок тонкого пергамента. Разгладив на колене исписанный лоскуток,
я  сперва прочел про себя все, что там было написано, потом поднял
глаза на Саин-хана.
     - Читай! - приказал он.
     Я  начал медленно разбирать мелко написанные строки, и руки у
меня дрожали.
     -  Пишет  Арапша Бесстрашный... "Великому хранителю  грозного
меча  Священного Правителя, могучему владыке земель небесной Синей
Орды  и  завоевателю "вечерних стран", шлет срочное донесение  его
верный  тургауд  и желает благополучной и победоносной  жизни  еще
тысячу и один год..."
     - Дальше! Дальше!
     -  "Доношу  тебе,  что германские всадники, согнав  множество
земледельцев  из  покоренного  ими  населения,  живших  в   лесах,
встретились  с  войском  коназа Искендера  Новгородского  на  льду
большого  озера.  Со  своей  привычной  дерзостью  коназ  Искендер
сразился с германцами..."
     -  Дальше!  Дальше! Кто кого побил? - воскликнули монгольские
ханы.
     -  Сейчас  прочту.  Здесь неразборчиво написано.  Вот  понял:
"Искендер разбил германцев и погнал их, как баранов..."
     -  Ай  да  смелый  багатур! - воскликнули со смехом  сидевшие
монголы,  но все замолкли, заметив, что Бату-хан опустил  глаза  и
нахмурился, как будто в гневе.
     - Что еще написал Арапша? - спросил он.
     -   Он  пишет:  "Теперь  коназ  Искендер  Новгородский  имеет
испытанное  войско,  полное веры в свои  силы,  готовое  к  любому
походу, и урусы начинают говорить, что Искендер задумал освободить
все  урусские земли. Вслед за этим крылатым вестником я еду сам  и
лично расскажу вое, что видел".
     Бату-хан  заговорил  быстро,  с  яростным  гневом,  облизывая
пересохшие губы:
     -  Я хочу видеть этого Искендера. Надо его вызвать немедленно
сюда, к моему шатру, и тут я решу, что с ним сделать.
     - А если Искендер откажется приехать? - спросил хан Менгу.
     - Тогда я двину мои отряды на Новгород, и никакие морозы, или
болота, или разливы рек уже не удержат моего войска. Я обращу  всю
северную  урусскую землю в мертвую равнину, такую же,  как  теперь
окрестности Кыюва и многих других городов.
     Все  переглянулись. У всех явилась одна  и  та  же  тревожная
мысль. Нохой, самый невоздержанный, бросил несколько слов:
     - А как же Тригестум? Неужели...
     Бату-хан понял, что всех беспокоило, и сказал:
     -  Осторожность  так  же  нужна  полководцу,  как  ему  нужна
смелость и дерзость. Да, теперь я полагаю, что наиболее осторожным
будет  повернуть мое войско обратно в кипчакские степи для  отдыха
коней  и, главное, - для охраны моей ставки Кечи-Сарая... и  затем
для подготовки к новому походу...
     -  Не  делай  этого! - воскликнул Иесун Нохой и  бросился  на
колени   перед   Бату-ханом.  -  Не  делай!  Это   будет   роковая
непоправимая ошибка!
     -  Молю,  не  поворачивай обратно коней!  -  поддержал  Нохоя
арабский   посол  Абд  ар-Рахман.  -  Прикажи  войску   немедленно
двинуться вперед. Через день ты овладеешь Тригестумом. Через  семь
дней  твой  передовой отряд ворвется в Венецию, а  через  месяц  в
твоих  руках  будет великая столица Рум, а с нею  владычество  над
всей вселенной!
     -  Не  надо  колебаться!  Вперед, иди вперед  до  "последнего
моря", как завещал нам Священный Правитель! - сверкая единственным
глазом, заревел Субудай-багатур.
     Бату-хан  погладил по щеке Иесун Нохоя и указал рукой,  чтобы
он сел на свое место. Затем обратился к Субудай-багатуру:
     -  Мой  мудрый учитель, как ты думаешь: не захочет ли  всегда
беспокойный  Искендер теперь, когда у него сохранилось  целым  все
его войско, а я нахожусь так далеко, - двинуться в мою ставку Кечи-
Сарай,  чтобы захватить ее и отрезать мне путь возвращения в  нашу
далекую родину? Но только не говори мне сладких речей утешения,  а
скажи  самую  горестную правду, все, что подсказывает твое  верное
сердце.
     - Я буду говорить с тобой, как с внуком Священного Правителя,
и  скажу  то,  что думаю. У Искендера Новгородского сейчас  войско
непобедимое потому, что оно верит ему и в его новые победы. И если
он  поведет  это войско, урусы пойдут за ним куда угодно,  даже  в
подземное   царство  огненных  мангусов.  Коназ   Искендер   может
появиться  в  твоей ставке Кечи-Сарае раньше, чем ты туда  успеешь
вернуться,  даже  если  бы  ты этого  захотел.  Часть  его  войска
приплывет на плотах и ладьях, а всадники примчатся берегом великой
реки  Итиль.  В  Кечи-Сарае Искендер захватит  все,  что  захочет:
теперь коннице передвигаться легко, всюду корму для коней много...
     Бату-хан  смял  в руках шелковый платок и с треском  разорвал
его. Он опустил голову и, не глядя ни на кого, тихо сказал:
     -  Скажи еще, мой мудрый учитель, что ты думаешь: двинется ли
Искендер на Кечи-Сарай, или не двинется?
     Субудай-багатур без колебаний ответил:
     -  Все  же я твердо уверен, что Искендер этого не сделает,  а
останется на севере.
     - Почему?
     -  Потому что, во-первых, ты рожден под счастливой звездой  и
удача  всегда  тебе  сопутствует. А во-вторых, я  помню  завещание
Священного  Правителя, а он никогда не ошибался. Это  завещание  я
слышал  своими ушами из уст его: "Монгольское войско должно пройти
до   "последнего"  моря,  и  оно  легко  пройдет  этот  путь   под
покровительством бога войны Сульдэ, всюду водворяя Ясу  Священного
Правителя..."  И сегодня я предвижу ясно, что ты шутя  возьмешь  и
Тригестум, и Венецию, и столицу италийцев Рум, а короли  и  бароны
"вечерних  стран"  прискачут,  обгоняя  друг  друга,  чтобы   тебе
поклясться в верности и вымолить у тебя пригоршню твоих  милостей.
И  я  тебе  твердо  советую  еще раз:  не  отказывайся  от  своего
счастливо  задуманного  дальнейшего похода на  "вечерние  страны".
Продолжай его. Покори и разгроми эти проклятые страны германцев  и
франков. Уже так много сделано. Не останавливайся! Прикажи  завтра
же двинуться вперед!
     -  А  я  приказываю завтра же повернуть коней обратно в Кечи-
Сарай! - властно сказал Бату-хан.
     -  Я  не  пойду  с  тобой!  Теперь наши  пути  расходятся!  -
прохрипел Субудай.
     С  изумлением все посмотрели на владыку монголов. До сих  пор
Саин-хан и Субудай-багатур были всегда одна мысль и одна воля. Что
раз®единило их?
     Бату-хан вскочил. Его руки дрожали. Он кричал:
     -  Ты  ли,  мой  воспитатель, говоришь это?  Ты  ли,  великий
аталык,   смеешь  отказаться  выполнить  мою  волю?   Ты   должен.
поддержать  мое  решение и похвалить мою осторожность.  Нам  нужно
сберечь то великое, что создано мною: царство Синей небесной Орды.
Ведь  если  и ты будешь осуждать меня, я не остановлюсь  ни  перед
чем: я прикажу казнить даже тебя...
     -  Казни и меня заодно! - воскликнул Иесун Нохой. - Я с тобой
не  останусь, если ты повернешь коней обратно. Перед тобой гораздо
более  великое будущее, чем Синяя Орда и Кечи-Сарай, запрятавшийся
в  камышах Итиля. Отпусти меня с моей тысячей "буйных"! Болгарский
царь уже звал меня к себе на службу, чтобы захватить Рум-Византию,
древнюю столицу греческих царей. Но не он, а ты, великий Саин-хан,
должен овладеть Византией. Отпусти меня!
     -  И  я  отправлюсь с тобою, храбрый Иесун Нохой, - прохрипел
Субудай-багатур. Он со злобой тряс головой и ударял себя в  грудь.
- У меня за пазухой здесь приказ более высокого правителя, чем ты,
которому я должен повиноваться. Да! Да! Это приказ твоего  деда  -
величайшего полководца вселенной, выжженный в моем сердце. От него
это  завещание! И там сказано: "Мы должны идти вперед, все вперед,
пока  не дойдем до "последнего" моря. И там мы должны омыть волной
копыта  монгольского коня. А все покоренные страны получат  законы
Ясы.  Так нас учил мудрейший, и храбрейший, и единственный. И  ты,
внук его, не смеешь не выполнить его воли, непобедимый Саин-хан!
     -  Послушайся  Субудай-багатура! - горячо стал умолять  Иесун
Нохой.  - "Вечерние страны" уже лежат перед тобой, готовые  лизать
твои  ноги, и покорно виляют облезлыми хвостами. Ты уже  преодолел
самое  трудное:  разгромил урусов и их столицу Кыюв.  Ведь  такого
бешеного  сопротивления,  какое оказали его  жители,  тебе  больше
никто  никогда не оказывал и не окажет. Помнишь ли ты, сколько  мы
потеряли при взятии Кыюва наших неодолимых багатуров? А теперь  ты
хочешь  повернуть  обратно? Не делай этого!  Ты  пожалеешь  потом.
Перед тобой открываются новые победы: как же ты можешь отвернуться
от  них? До конца твоей жизни ты будешь жалеть о твоем решении,  и
тысячу  лет  затем твои потомки станут упрекать тебя,  что  ты  не
выполнил  завета  Священного Правителя. А все  хвастуны  бароны  и
герцоги  "вечерних  стран"  теперь будут  еще  хвалиться,  что  мы
испугались  их  петушиных перьев на шлемах, что  мы  были  повсюду
разбиты  в  разных, выдуманных ими местах и что мы,  несравненные,
непобедимые багатуры Священного Правителя, пешком, без коней,  как
побитые собаки, поплетемся обратно в свои далекие степи...
     - Они не посмеют этого сказать!
     - Но они уже говорят!
     -  Довольно!  Молчать! - закричал Бату-хан. -  Эй,  тургауды!
Сюда, ко мне!
     Два  монгольских воина вбежали и остановились, положив ладони
на рукоятки мечей.
     - Внимание и повиновение! - крикнули они.
     Бату-хан, дрожа от гнева, хрипел, указывая на Иесун Нохоя:
     -  Взять  его! Переломить ему хребет и выбросить на  с®едение
собакам!
     Тургауды заколебались и отступили.
     -  Что  я  вам  приказал? Возьмите этого дерзкого преступника
Иесун  Нохоя  и  казните его по древнему обычаю, по велению  наших
законов, переломив ему спину.
     Оба  тургауда  нерешительно подошли к  Иесун  Нохою  и  стали
вязать  ему руки, закручивая их за спину. Все сидевшие на  коленях
подползли к Бату-хану и стали уговаривать его простить виновного.
     Бату-хан, отталкивая встречных, быстро вышел наружу и вскочил
на  подведенного коня. За ним тургауды повели связанного Нохоя. Он
шел смело, с гордо поднятой головой, и воскликнул:
     -  Мне суждено умереть! Но я не боюсь смерти. В каждом бою  я
ждал  встречи с ней. Но я молю тебя, Саин-хан, об одном, пока  мне
еще  не  переломили  спину: позволь мне на  прощанье  спеть  перед
боевыми  товарищами  последнюю  предсмертную  песню*  монгольского
воина...
     -  Разрешаю!  Пой!  -  сказал Бату-хан, сдерживая  плясавшего
белого   жеребца.   Лицо   Бату-хана   передергивалось   гримасами
бешенства.
     -  Эй,  старый  улигерчи Джихур! - крикнул Нохой.  -  Подойди
сюда,  сядь и подыграй мне на хуре согласно нашим степным законам-
обычаям!
     Старый  улигерчи  приковылял, опустился на  землю,  вынул  из
мешка  хур  и,  держа его перед собой на ремне, перекинутом  через
шею,  быстро стал перебирать крючковатыми пальцами. Все  бывшие  у
Бату-хана  чингизиды  и  темники окружили певца  и  опустились  на
землю.
     Иесун Нохой запел:

               О небо синее, услышь мой вопль-молитву,
               Монгола-воина с железным сердцем!
               Я  привязал всю жизнь свою к острому мечу и гибкому
               копью
               И бросился в суровые походы, как голодный барс.
                    Молю: не дай мне смерти слабым стариком
                    Под вопли жен и вой святых шаманов!
                    Не дай мне смерти нищим под кустом
                    В степи под перезвон бредущих караванов!
               А дай мне вновь услышать радостный призыв к войне!
               Дай счастье броситься в толпе других отважных
               На родины моей защиту от врагов,
               Вновь совершить суровые походы!
                    Очнись  же, задремавший багатур, скорей седлай
               коня!
                    На шею гибкую надень серебряный ошейник!
                    Не заржавел ли меч? Остра ли сталь копья?
                    Спеши туда, где лагерь боевой
                    Кишит, как раздраженный муравейник!
               Пылят по всем дорогам конные полки,
               Плывут над ними бунчуки могучих грозных ханов.
               Разбужены все сиплым воем боевой трубы,
               Повсюду гул и треск веселых барабанов!
                    О небо синее, дай умереть мне в яростном бою,
                    Пронзенным стрелами, с пробитой головою,
                    На землю черную упасть на всем скаку
                    И видеть тысячи копыт, мелькнувших надо мною!
               Когда же пронесутся, прыгая через меня, лихие кони
               И раздробят копытами мое израненное тело,
               А  верные  друзья  умчатся вдаль,  гоня  трусливого
               врага,
               Я с радостью услышу, умирая, .их затихающие крики.
                    Затем мои товарищи вернутся и проедут шагом,
                    Отыскивая на равнине все тела батыров павших.
                    Они найдут меня, уже растерзанного в клочья,
                    И не узнают моего всегда задорного лица.
               Но  они  узнают  мою руку, даже в смерти  сжимающую
               меч,
               И бережно подымут окровавленные клочья тела,
               Их на скрещенных копьях отнесут
               И сложат на костер последний, погребальный.
                    Туда же приведут моего верного друга в походах
                    Пятнистого, как барс, бесстрашного коня
                    И в сердце поразят его моим стальным мечом,
                    Чтоб кровью нас связать в загробной жизни.
               А джихангир, сойдя с коня, молочно-белого Сэтэра,
               Сам подожжет костер наш боевой
               И крикнет павшим: "Баатр дзориггей! Бай-уралла!
               Прощайте, храбрецы, до встречи в мире теней!"
                    Тогда в свирепом вихре пламени и дыма,
                    Подхваченные огненным ревущим ураганом,
                    Как  соколы,  взовьются  из  костра  все  тени
               багатуров
                    И улетят в заоблачное царство.

     Бату-хан  несколько раз закрывал рукавом глаза.  Он  медленно
сошел  с коня и приблизился к Иесун Нохою. Он выхватил из-за пояса
нож  с  костяной  ручкой, сам быстро перерезал  веревки,  которыми
тургауды связали Иесун Нохоя. Он погладил его по лицу ладонью.
     -  Ты  растопил,  как масло, мое сердце! Ты  истинный  дивный
воин! Тебе суждены великие победы, и смерть будет убегать от тебя!
Я  забыл все твои дерзкие слова. Говори: какая будет твоя просьба,
какая забота?
     Нохой, бледный, с закрытыми глазами, прошептал:
     -  Если ты все же не пойдешь вперед, на "вечерние страны",  а
повернешь  коней  обратно в степи, - разреши мне  уйти  с  туменом
"буйных"  к  болгарскому царю. Я обещаю тебе или  убить  его,  или
сделать твоим верным слугой-союзником. И мы покорим для тебя  Рум-
Византию,  чтобы  она  стала  морскими  воротами  твоего  великого
царства небесной Синей Орды.
     - Разрешаю! - сказал Бату-хан.
     -  Тогда  разреши  и  мне  уехать с Иесун  Нохоем!  -  мрачно
прохрипел  Субудай-багатур. - Может быть, мы с ним еще  дойдем  до
"последнего"  моря. Я привык к боевым походам и не  хочу  в  Кечи-
Сарае лежать на ковре и вздыхать, вспоминая прошлую боевую жизнь.
     Бату-хан остановился, недоверчиво взглянул на своего  старого
воспитатели и сердито сказал:
     -  Мои  крылья достаточно выросли и окрепли, и я смогу летать
без твоей помощи. Разрешаю и тебе меня покинуть.
     Бату-хан  направился  к  коню и вдруг повернулся  к  Субудай-
багатуру,  стоявшему с поникшей головой, старому  и  как-то  сразу
одряхлевшему.   Их  взгляды  встретились.  Они   ждали   несколько
мгновений,  потом  оба  бросились навстречу  и  обнялись,  положив
головы на плечо друг другу".

     С  этого  дня  сотнями  горных  тропинок  монгольское  войско
двинулось  обратно на восток, чтобы вернуться в  Дешт-и-Кипчак,  в
низовья реки Итиль.
     Субудай-багатур, угрюмый и нелюдимый, ехал в  своей  железной
повозке  и  очень  редко  выходил из нее.  Вскоре  он  должен  был
расстаться с Бату-ханом и со своими старым верными соратниками.
     Позади   остались   встревоженные,   перепуганные   "вечерние
страны", где долгое время после ухода монголов не мог установиться
мирный   порядок,  но  где  все  же  придворные  певцы   воспевали
выдуманные  подвиги своих королей, герцогов и баронов, вернувшихся
в свои замки.
     О  тысячах же безымянных героев, которые полегли на  равнинах
Европы,  мужественно защищая свои родные земли, никто  из  них  не
пел.




         * Часть двенадцатая. У ЛАЗУРНОГО МОРЯ * 


        Глава первая. В ВИЛЛЕ ИМПЕРАТОРА


     Мраморная  вилла  римско-германского императора  Фридриха  II
Гогенштауфена, окруженная фруктовым садом, где несколько  стройных
пальм  качали  пышными верхушками, была расположена  невдалеке  от
города  Палермо,  на  северном  берегу  острова  Сицилии.  В  бурю
беспокойные  волны,  в  пене и брызгах,  обрушивались  на  широкие
каменные ступени.
     Близ виллы, в небольшой бухте, стояли на якорях две прекрасно
оснащенные фелуки.* На них император в случае опасности мог всегда
отплыть в Александрию или Бейрут, к своим арабским друзьям.
     Сюда  гонцы,  совершавшие длинный путь,  привозили  подробные
донесения   то  о  разгроме  соединенных  саксонских,  чешских   и
германских  войск,  в  том числе тевтонских  рыцарей,  павших  при
городе  Лигнице в отчаянной схватке с татарскими конными  воинами,
то   об   осаде  Буды,  то  о  приближении  отрядов  Бату-хана   к
Адриатическому морю.
     Быстро  угасал  багровый закат, и в последних  лучах  римский
император  читал последнее донесение один на террасе своей  виллы.
Вскочив  с  кресла,  он нервно ходил взад и вперед,  погружаясь  в
думы.  Вынув  охотничий кинжал, он строгал свою  трость  и  бросал
щепки  в  темно-синие  волны,  беспрерывно  ударявшие  о  каменные
ступени.
     Великий  канцлер  пришел с докладом. Император  ответил,  что
сегодня  он  не расположен заниматься делами государства.  Решение
важных  вопросов  откладывалось  на  следующее  утро,  после  чего
император намеревался, по его словам, выехать на север, в  Неаполь
или Геную.
     -  А может быть, и дальше? - спросил осторожно канцлер, но не
получил ответа.
     Канцлер  покосился  на развернутый свиток с  черной  восковой
печатью,  прикрепленной  на  желтом  шнурке,  но  уже  не  решился
спросить, какие новости с далекого севера привели его господина  в
столь явное беспокойство.
     -  Ваше  величество, приехал еще один гонец! Он привез письмо
от  наместника Тригестума. Я не решился вскрыть его Может быть, вы
найдете возможным выслушать это послание?
     Канцлер всматривался в нервное лицо Фридриха, стоявшего возле
каменной    балюстрады   и   продолжавшего   машинально   строгать
драгоценную  трость. Император повернулся к неподвижно  ожидавшему
канцлеру и, прищурив злые серые глаза, процедил сквозь зубы:
     -  Гонец  с  Адриатики?  Что может он привезти?  Опять  стоны
перепуганного   наместника,  который  просит   разрешения   "лично
прибыть, чтобы доложить о неотложных делах..." Неотложных!.. А все
дела  сводятся  к  тому,  что наместник дрожит  от  страха,  слыша
отдаленный грохот копыт надвигающейся татарской конницы,  и  хочет
покинуть  вверенный  ему  город и весь  округ  якобы  для  важного
личного доклада... Вернее сказать: хочет бежать!
     - Вполне правдоподобно, что это так. Письмо только подтвердит
прозорливость вашего величества.
     - Читайте!
     Канцлер  подошел к маленькому столу с тремя выгнутыми ножками
и  положил  кожаную сумку. Серебряным ключиком он  отпер  замок  и
достал  свиток,  перевязанный  красным  шнурком.  Он  стал  читать
вполголоса,   стараясь   произносить  слова   возможно   четко   и
выразительно. Когда он кончил длинное послание, император  швырнул
остаток трости в море и сказал, скривив презрительно губы:
     -  Что