но  успокоить
рассерженного монгольского владыку и вернуть ему "веселое сердце".
Он  тихо  приказал  стоявшему у входа в шатер тургауду  немедленно
привести из соседней юрты сказочника и певца былин, улигерчи.
     Улигерчи, старый, сутулый, с седой реденькой бородкой, быстро
явился. Поклонившись, он без шума уселся на ковре у ног Бату-хана,
слегка проводя пальцами по струнам своего хура.
     Бату-хан впился глазами в певца.
     -  Спой  мне,  мой  старый верный спутник, о  том,  что  меня
мучает, что непрерывно жжет мое сердце! Ты сумеешь помочь мне!
     Улигерчи набрал в грудь воздуха и стал тянуть такую длинную и
монотонную песню, подыгрывая на хуре, что казалось, будто он  поет
не переводя дыхания.

               "Великий светящийся" двинулся на закат солнца
               И направился через бесконечную прекрасную степь,
               Которую не пройти насквозь и за многое месяцы.
               Кочевал он в ней всегда летом и осенью,
               Когда   листья  желтеют  и  ветер  их  подбрасывает
               кверху.
               Кочевал он, видя, как падает снег,
               Как ураган наметает сугробы.
               Все-то кочевал он без остановки,
               Хватал солнце и держал его на приколе,
               Хватал он луну и пристегивал к своему седлу.
                    Однажды долго отдыхал великий в своей юрте,
                    Вспоминая былые походы...
                    И вдруг вскочил он и зашумел,
                    Как темно-черный беркут, когда выпустят его,
                    Сняв с головы шапочку, закрывающую глаза.
                    Качнулся он, как охотничий желтый сокол,
                    Когда пустят его, сняв с ноги ремень.
                    Заревел он, как смелый барс,
                    Прыгнувший на утес с вершины горы:
               - Братья старшие, вельможи и подданные!
               Народ мой могучий, бесчисленный!
               Ничего не упуская, вы все слушайте!
               Я же, не запинаясь, скажу вам:
               Славное великое имя мое
               В десяти странах света уже прогремело.
               И необ®ятная доблесть моя
               Наполнила Алтай, Хангай и куманскую степь.
               Но всю огромную силу свою
               Нигде еще полностью я не показал.
               Теперь я затосковал и отправляюсь поискать:
               Нет ли где славного витязя,
               Что с криком на меня бросится?
               Нет ли оружия, что зазвенит, приближаясь?
               Нет ли верхового коня моего соперника,
               Что со ржанием и грохотом на меня помчится?
                    Теперь, мои смелые багатуры,
                    Скорей  обрядите  и  приведите  мне  верхового
               коня!
                    Седлом его оседлайте! Полное вооружение дайте!
                    Если окажусь я могучим славным витязем,
                    То вернусь с несметной добычей,
                    Стадами   скот  пригоню  я,  областями   народ
               приведу я.
                    Вернусь я, завладев многими новыми подданными.
                    Юрта за юртой народ будет кочевать ко мне!
               Начался поход. Потряс он синее небо,
               Заставил дрожать великую золотую землю.
               Тяжелая черная пыль вилась над ними.
               Слышался топот коней сотен тысяч всадников,
               Красная пыль поднялась над ними,
               И впереди удалялся шум многих тысяч воинов
               Моего непобедимого войска...

     Бату-хан  вскочил  с  трона, несколько  раз  потряс  могучими
руками   испуганного  улигерчи  и,  достав  из  цветного  мешочка,
висевшего  на  ручках  трона,  кусок  желтого  индийского  сахара,
затолкал его в рот певца, сказав:
     -  Ты  успокоил мое сердце, ты отогнал мои заботы! Завтра  ты
получишь  сильного спокойного верблюда, на котором отправишься  со
мной  в  новый  поход.  Сперва покорю главный город  широкобородых
урусов  - Кыюв, и там ты будешь, как всегда, петь на моих пирах  и
разгонять  мою  тоску.  А затем я направлю  дальше,  на  "вечерние
страны", мое бесчисленное войско.


        Глава четвертая. ГОРИТ ПОЛОВЕЦКАЯ СТЕПЬ


     После  долгих молений, заклинаний и колдовских плясок  шаманы
указали  день,  особенно благоприятный для начала похода,  и  пять
отдельных  орд  сурового, не знающего улыбки  неодолимого  владыки
Бату-хана двинулись с берегов великой реки Итиль, сразу  утонув  в
беспредельных голубых просторах ковыльных кипчакских степей.
     Каждый  тумен,  насчитывающий  десять  тысяч  всадников,  шел
своим,  заранее намеченным путем, не перебивая друг другу  дороги,
только тесно прикасаясь крыльями, как на охотничьей облаве, следя,
чтобы  ни  один  зверь, ни один путник, ни одно  кочевье  упрямых,
непокорных, враждой клокочущих кипчаков не ускользнули  в  прорывы
между монгольскими отрядами.
     Эти отряды двигались настойчиво и неуклонно в сторону Днепра,
делая  остановки только на ночь, когда необходимо было  подкормить
усталых коней.
     Вечерами, греясь у костров, все говорили о том, что Бату-хан,
избранный  вечным синим небом быть их повелителем, готовится,  как
будто бы распростертыми лапами дракона, сразу охватить всю еще  не
покоренную часть урусской и кипчакской земли и одним стремительным
натиском раздавить всякую дерзкую попытку к сопротивлению.
     Впереди   войска,   нащупывая  пути  и   переправы,   рыскали
разведочные отряды каждого тумена; за ними наступали главные силы,
а   позади  подтягивались,  стараясь  не  отставать,  бесчисленные
скрипучие  арбы,  запряженные медлительными  волами,  двигались  в
облаках  пыли  гурты  скота  и  важно шагали  караваны  верблюдов,
навьюченных  разобранными  юртами, войлоками,  котлами,  железными
таганками, мешками с походной едой, всем, что может пригодиться  в
пути всегда ненасытному, прожорливому монгольскому войску.
     Каждый  тумен  должен был сам заботиться о себе,  и  все  они
различались друг от друга своим внешним видом, боевыми  выкриками,
именами  своих  опытных суровых полководцев. Среди последних  были
немногие  старые, прославленные еще в походах Священного Правителя
Темучина  Чингиз-хана, были испытанные в войне с  последним  шахом
Хорезма  неукротимым  Джелал эд-Дином, были темники,  разгромившие
земли  кавказских  племен,  были недавно  прошедшие  через  страну
булгар  под начальством уверенного и всегда веселого Шейбани-хана,
уже  назначившего  булгарам  правителей-баскаков.  Был  среди  них
стремительный  Бурундай, уничтоживший в глубине засыпанных  снегом
русских лесов войско Владимирского князя Гюрга (Юрия). Но особенно
грозным  считался  всегда победоносный одноглазый  Субудай-багатур
вместе  с  неудержимым, как пущенная стрела, Джебэ-нойоном.  Да  и
другие  темники:  Менгу,  Кадан, Пайдар,  Нарин-Кэхэн,  Курмиши  и
прочие - все считались бесстрашными тиграми.
     Радостно  шли в этот поход монголы и присоединившиеся  к  ним
отряды  других племен. На что могли надеяться, какое сопротивление
могли теперь оказать встречные народы? Их оставалось уже мало,  их
печальная  участь  уже  предсказана  колдунами-шаманами.   И   все
двинувшиеся  в поход всадники верили, что упорный и уже  озаренный
славой  счастливого  победоносного завоевания Бату-хан  пройдет  в
зареве  пожаров грозой по всем "вечерним странам" и дойдет  вплоть
до  "последнего моря", омывающего "поднос земли".* Там его  верные
нукеры  разожгут  огромный  костер, языками  пламени  облизывающий
багровые тучи, в честь и в память замыслившего покорение вселенной
Священного  Правителя  и  всех изрубленных  в  битвах  монгольских
багатуров.  Там Бату-хан в®едет на пятнистом, как  барс,  коне  на
вершину  кургана  и вонзит свое блестящее копье  в  покоренную  им
землю.  Тогда  он  воскликнет: "Услышь нас,  взирающий  с  облаков
Потрясатель Вселенной! Твоя воля выполнена. Вселенная покорена!"
     И тогда не знающий улыбки Бату-хан впервые рассмеется, и смех
его будет похож на клекот орла.


        Глава пятая. АРБА СОТНИКА АЗАРГА-ТАХЯ


     Большая  монгольская  арба  медленно  и  неуклонно  ползла  в
облаках пыли по желтеющей ковыльной степи, увлекаемая тремя парами
рыжих  волов.  С  пронзительным, точно полным  тоски  и  отчаянья,
визгом  и  скрежетом  поворачивались  высокие,  в  рост  человека,
деревянные  колеса без спиц, оставляя на нетронутой почве  степной
равнины две длинные глубокие колеи.
     Впрочем, левое переднее животное этой упряжки было не  рыжее,
а  пегий,  с  белыми пятнами, огромный свирепый бык, и  звался  он
Арбан-цаг (десятый), потому что такого красавца обычно держали как
вожака в упряжке какого-либо знатного тайджи или нойона, в которой
насчитывалось пять, а то и десять пар волов. Первый  вожак  должен
непременно иметь какое-либо заметное издали отличие, чтобы  хозяин
легче  мог  найти свою повозку среди многих тысяч скрипучих  возов
двинувшегося в поход монгольского войска.
     Эта повозка была собственностью простого, незнатного монгола,
сотника  Азарга-Тахя, который поседел в походах,  совершив  сперва
длинный путь от счастливой сладкоструйной реки Керулена на далекой
родине  монголов до главной столицы царства Цзиней,  трудолюбивых,
искусных   в   разных  мастерствах  китайцев.  Оттуда  Азарга-Тахя
совершил  новый  путь, еще более длинный, через безводные  пустыни
Гоби   до   Ургенча,  столицы  веселых,  добродушных  хорезмийцев,
считавших себя до вторжения монголов самым сильным и счастливым  в
мире   народом.  Эти  первые  походы  Азарга-Тахя   совершал   под
начальством  величайшего из людей, чье имя теперь монголам  нельзя
произносить  вслух,  того, кто принес народу монголов  неизмеримую
славу,  а  его  князьям  и военачальникам -  несметные  богатства.
Некоторая   часть  захваченных  богатств  перепадала   и   простым
монгольским  воинам. Но много ли можно увезти с собой  на  хотя  и
крепком,  но  небольшом  коне  с  плохим  старым  седлом  и  парой
истрепавшихся  переметных  сум?  Счастлив  был   тот,   кто   имел
собственную  повозку, запряженную неутомимыми выносливыми  волами,
да  еще  в той повозке должна была сидеть верная жена, имея  возле
себя быстроглазого мальчика или девочку, помощницу в работе. Такая
жена  -  верный  друг в пути, заботливая хозяйка, умеющая  сберечь
вещи, захваченные в набеге, которые Азарга-Тахя, проносясь вскачь,
бросал  в  повозку, зная, что его жена всему найдет свое  место  и
припрячет.
     Эту  арбу Азарга-Тахя нашел когда-то брошенной возле Ургенча,
усадил  в нее свою жену, которая до этого ездила служанкой-рабыней
в  обозе  его  начальника, темника Курмиши.  Азарга-Тахя  наполнил
тогда  арбу  доверху разными одеждами и запряг в нее  сперва  двух
тощих  верблюдов с болтающимися от голода горбами. Потом дела  его
стали все более улучшаться, расцветая, как степь весной. Благодаря
терпению  и бережливости его верной жены он из беспечного  бродяги
превратился  в расчетливого хозяина, особенно после того  как  хан
Курмиши назначил его десятником, а через два года сотником и  стал
давать ответственные поручения.
     А  повозка  обратилась  надолго в  передвижное  жилище  семьи
Азарга-Тахя. Эта семья постепенно росла. Кроме пегого быка и  пяти
волов, появились две собаки: одна большая темная лохматая овчарка,
волкодав, была верным сторожем, другая - черная борзая, поджарая и
стремительная, явилась главной кормилицей семьи: она  носилась  по
степи,  ловя  сусликов  и  зайцев, иногда  и  лисиц,  свою  добычу
неизменно  приносила  хозяйке, которая, содрав  шкурки,  жарила  и
варила тушки зверьков, давая об®едки верным собакам.
     В  арбе ехало еще трое детей: девочка лет трех и два мальчика
пяти-шести лет, которых хозяйка подобрала в Сарае, где работали на
постройке   домов  пригнанные  из  Владимира  и   Рязани   пленные
широкобородые урусы.
     Крайне истощенные, они умирали во множестве. Особенно умирали
дети.  Похожие на маленькие скелеты, на тонких ножках, они жалобно
просили: "Дай хлебца! Дай корочку!"
     Женщина спросила пленных, кто родители детей, показав руками,
будто нянчит и качает ребенка. Один указал пальцем на землю, потом
на небо и махнул рукой, а другой сказал:
     - Бери их, да корми получше! Здесь они все одно пропадут.
     Когда  арба  тащилась  по  степи, мальчики  бежали  рядом,  а
девочка  сидела на руках у приемной матери и так  же  как  и  она,
повторяла: "Кха-кха!" - таким возгласом монголы погоняют быков.
     А  когда накрапывал дождь и крутил легкий снег, мальчики тоже
взбирались  на  арбу  и сидели рядом, вместе с  тремя  курицами  и
петухом  со  связанными лапами. Женщина покрывала  их  всех  одним
большим войлоком с прорезанным отверстиями, из которых выглядывали
любопытные  головки  детей. Новая мать стала  причесывать  их  по-
монгольски, обрезав все волосы и оставив только небольшую  косичку
с цветным лоскутом на левой стороне затылка.
     Азарга-Тахя изредка навещал арбу, - ему нельзя был отдаляться
от  своей  сотни. Поэтому вся забота ложилась на его жену:  она  с
помощью обоих мальчиков распрягала волов и они паслись поблизости,
охраняемые  верными собаками. На рассвете женщина с помощью  собак
опять сгоняла волов к арбе, подводила их под ярмо, и арба катилась
дальше,  к  новым заботам и тревогам, а может быть, и к богатству:
впереди  предстояло захватить большой город Кыюв,  где  все  крыши
богатых  домов,  говорят,  покрыты  золотом.  Азарга-Тахя   обещал
постараться отломить хоть один маленький кусочек от такой  золотой
крыши.


        Глава шестая. ЖЕЛЕЗНАЯ ПОВОЗКА


     Обоз    Субудай-багатура   был   очень   небольшой:    четыре
быстроходных верблюда везли его походный шатер и кожаные китайские
сундуки,  в  них  хранились пергаменты с чертежами  земель,  через
которые  проходило  монгольское войско. Там же  хранились  путевые
книги походов.
     Кроме  того,  в этом маленьком личном обозе великого  аталыка
находилась  его боевая железная колесница. Это был железный  ящик,
поставленный  на  два высоких колеса. На все четыре  стороны  были
прорезаны  узкие щели, предназначенные для наблюдения  и  пускания
отравленных стрел. Кто подойдет без разрешения к колеснице,  будет
ранен стрелой и вскоре в корчах умрет.
     Говорили,  что внутри повозки сидит стрелок-девушка,  охраняя
сон   Субудай-багатура,  который  часто,  даже  днем,   во   время
переходов, спал в этой колеснице.
     Кроме  того,  в  повозке  еще находилась  маленькая  лохматая
собачка  китайской  породы, которая по слуху  узнавала  шаги  всех
близких  своему хозяину и молчала при их приближении, но если  она
принималась   яростно  лаять,  это  означало,   что   приближается
неизвестный человек.
     Железную  повозку везли четыре коня, запряженных по  два.  На
левом передаем сидел возница.
     Субудай-багатур  однажды уговаривал  Бату-хана  тоже  завести
себе  такую  же  прочную  повозку,  чтобы  предохранить  себя   от
предательского нападения.
     Бату-хан сердито ответил:
     - Меня достаточно охраняет твой зоркий глаз!


        Глава седьмая. ПИСЬМО ХАЛИФУ ПРАВОВЕРНЫХ


     "Святейшему,   величайшему   повелителю   праведных    халифу
Мустансиру,  -  да  будет  над ним мир!  -  его  преданный  слуга,
почитатель, исполнитель его дальновидных предначертаний и усердный
посол   при  особе  непобедимого  хана  Белой,  Синей   и   других
бесчисленных орд мунгальских, джихангира Бату-хана, желает  вечной
славы  и успеха, и осуществления надежд, и постоянного здоровья  и
счастья,  -  безошибочный стрелок из лука, укротитель  своенравных
коней Абд ар-Рахман говорит: "Мир тебе, защитник собрания верных!"
- и просит не отвращать от него твоего ока милости и привета.
     Пишу  я  тебе  среди холодных бесконечных  степей  и  холмов,
засыпанных белым снегом, сквозь который пробиваются высокие  кусты
желтой  травы. Только завернутые в бараньи шкуры кочевники кипчаки
могут  переносить этот мучительный холод с пронизывающими ветрами,
спасаясь в кожаных или шерстяных шатрах, согреваясь около костров,
поддерживаемых охапками камыша или сухим конским пометом.  Вода  в
такое  холодное время замерзает и обращается в твердый  прозрачный
камень,  и через застывшие широкие реки, ставшие удобными гладкими
дорогами, могут бесстрашно переходить, точно по земле, всадники на
конях  или тяжелые груженые повозки, увлекаемые десятками  больших
волов.
     Этим  холодным временем пользуется непобедимое храброе войско
монгольское  и  в  зимнюю пору предпринимает свои  опустошительные
страшные  походы. Да сохранит аллах тебя, повелитель  правоверных,
от  встречи с этими звероподобными воинами, не знающими поражений.
А сосчитать количество их и других союзных им племен - невозможно:
войско растекается по степи, как разбушевавшееся море, и кто тогда
сможет сосчитать его?
     Но  все  же  я попытаюсь тебе сообщить приблизительное  число
воинов.  При дворе великого хана пребывают неотлучно около  сорока
темников.  Каждый  темник  имеет  под  своей  рукой  десять  тысяч
всадников.  Хотя  некоторые из темников иногда  только  носят  это
почетное  звание,  но  сами отрядов не  имеют,  -  все-таки  можно
приблизительно  считать,  что  войско  Бату-хана,   состоящее   из
двенадцати  отдельных орд, в каждой орде имеет от  трех  до  шести
туменов. Итак, все войско татарское заключает в себе от трехсот до
четырехсот  тысяч всадников. Все они закалены в боях и подчиняются
беспрекословно  своим  строгим до свирепости начальникам.  Случаев
неповиновения  у  них не бывает. Они как бешеные  бросаются  туда,
куда  укажет  палец  их темника, и до сих пор не  было  той  силы,
которая смогла бы остановить или разметать их яростный натиск.
     По  полученным  от  лазутчиков сведениям, во  всех  "вечерних
странах"  едва  ли  найдется такое большое и могучее  войско,  как
монгольское.  Судьба  "вечерних  стран"  предрешена:   они   будут
покорены,  ограблены и брошены под копыта могучей  дикой  монголо-
татарской конницы.
     Я  уже  послал тебе с надежными людьми из арабских  преданных
купцов два донесения, а именно:
     Первое  письмо  из  "Орлиного гнезда"  "Старца  Горы",  главы
общины  страшных карматов-исмаилитов, тайных убийц. Он мне сказал,
что  великий  монгольский хан будто бы очень к нему  благоволит  и
называет своим "братом". Но это ложь. Я осторожно спросил об  этом
Бату-хана  во время одной вечерней пирушки. Саин-хан ответил,  что
"Старца  Горы", запрятавшегося в своем "Орлином гнезде"  постигнет
судьба  всех охотничьих птиц, когда они попадают в руки  охотника.
Или  орел  научится быть полезной ловчей птицей и станет приносить
хозяину  добычу,  или  тот свернет ему шею. "На  земле  есть  один
владыка  (он  имел в виду себя), и до тех пор, пока "Старец  Горы"
сам  не  приедет к нему с поклоном преданности и не сложит  к  его
ногам  всех  накопленных богатств, он будет считать его непокорным
врагом, и его судьба уже предрешена в небесной "книге судеб".
     Второе  письмо я послал тебе из устья Итиля, прибыв ко  двору
великого хана Бату и побеседовав лично с ним. Я выслушал его планы
завоевания  "вечерних  стран",  расхвалил  эти  планы  и   получил
разрешение сопровождать его в походе.
     Сейчас я пишу третье письмо у костра, на берегу великой  реки
Днепра. Передо мною на противоположной стороне раскинулась главная
столица царства урусов, величайшего из великих земель. Столица эта
называется Кыюв. Я вижу, какой это большой и прекрасный  город.  В
нем  много домов бога урусов с позолоченными крышами. И Кыюв,  так
же  как  другие столицы, обречен на разрушение и пожары. Урусы  до
сих  пор  всюду  мужественно защищались. Но даже если  они  теперь
заявят  татарам о своей покорности, это их не спасет  от  обычного
монгольского разгрома. Вероятно, урусы добровольно не покорятся, а
станут   отчаянно  защищаться.