зображением  летящего сокола. Эта пайцза дает гонцу  чрезвычайные
права.
     Да  увековечит и сохранит аллах твое царство! Да облегчит все
твои  дела преуспеванием и славой! Еще раз молю о том, о  чем  уже
писал:  остерегайся  непобедимого владыки монголов!  Его  кровавая
цепкая  рука  дотянется и до тебя через Курдистанские и  Армянские
горы - до самого Багдада. Собирай скорее могучее войско ислама под
зеленым  знаменем  пророка,  готовься  к  защите  нашего  великого
священного  города!  Монголы способны  нанести  Багдаду  внезапный
удар.  Они уже теперь говорят об этом. Согласно твоему приказу,  я
буду  и  дальше сопровождать Бату-хана в его походе  и  постараюсь
возможно  скорее прислать тебе следующее донесение о новых  битвах
и, несомненно, о новых победах татар.
     Должен  тебе  сказать,  что  взятие  Кыюва,  столицы  урусов,
обошлось  татарам  слишком дорого: положив на  его  холмах  лучшую
половину   своего  огромного  войска,  Бату-хан,  кроме  дымящихся
развалин, здесь ничего не приобрел. Татары, надеявшиеся на богатую
добычу,  начинают роптать. Все это привело Бату-хана в  бешенство.
До  сих  пор никогда я не видел татарского владыку в таком гневном
исступлении.
     Благословен  будет час, когда я снова тебя увижу процветающим
и  далеким  от  всех ужасов и опасностей, которые  несет  с  собой
война".


        Глава восьмая. ПОСЛЕ УХОДА ТАТАР


     Татарам  не  удалось зажечь поминальный костер в честь  своих
багатуров,  павших  при захвате Киева. Поднявшийся  снежный  буран
мешал  людям  двигаться. Холодный порывистый ветер, обжигая  лицо,
залеплял снегом глаза.
     Бату-хан укрылся в своей походной юрте. Никто никогда еще  не
видел  его в такой ярости. Даже самые близкие боялись в этот  день
нарушить  одиночество джихангира. Два окаменевших у входа  часовых
нукера  с  удивлением  видели, как их всегда величавый  повелитель
метался по шатру, рвал в клочья узорный шелковый халат, бросал  на
землю  и  топтал ногами богатые серебряные кубки, а потом, охватив
голову  руками, протяжно завыл и вдруг, упав среди мягких ковровых
подушек, сжался в комок и затих.
     В  соседнем шатре собрались чингизиды, среди которых появился
даже всегда шипевший, злобный Гуюк-хан. Монголы говорили:
     -  Видно, жители этого города призвали всех своих злых духов-
мангусов,  и  они  решили засыпать снегом наше доблестное  войско,
чтобы  не дать ему найти и унести все сокровища, накопленные здесь
в  течение  столетий.  Наш повелитель сейчас подобен  раз®яренному
тигру,  от  которого ускользнула уже бывшая в лапах добыча.  Разве
могли  мы  подумать, что под стенами этого города Бату-хан  уложит
половину, лучшую половину, своего непобедимого войска?
     Приближенные Гуюка перешептывались:
     - Бату-хану не будет удачи в этом походе. Он навлечет на себя
и   на   нас  гнев  Священного  Правителя  тем,  что  не  выполнил
установленного  погребального  обряда  и  не  совершил  положенных
молений.
     Утром  следующего дня Бату-хан повелел всему войску двинуться
дальше. Он сказал:
     -  Почетный поминальный костер в честь наших павших багатуров
сделали  вместо нас вечно синее небо и бог войны Сульдэ, уничтожив
навсегда этот упрямый город.

     Уходя,  на  самой  окраине сгоревшего Киева монголы  устроили
"ям"  -  военный  и  почтовый  пост;  там  расположились  конники,
охранявшие  табун лошадей, предназначенных для гонцов.  Эти  гонцы
прибывали  из  Сарая  и  главной столицы монголов  Каракорума  или
неслись  обратно  туда, чтобы не прерывалась связь  между  далекой
монгольской родиной и уходящими все дальше на Запад войсками Бату-
хана.  Монголы  окружили  свой  ям валом  и  оградой  и  держались
настороженно  ко  всем, кто приближался к стоянке.  Однако  иногда
покинувшие   ям  гонцы  бесследно  исчезали,  и  в   этом   татары
чувствовали  руку  где-то  затаившихся  смелых  мстителей.  То  же
случалось  и с разведчиками, раз®езжавшими по окрестным  брошенным
селениям в поисках еды и сена.
     Пожары  в городе продолжались еще несколько дней после  того,
как  монгольское войско ушло на запад и последние скрипучие  арбы,
запряженные   верблюдами  и  быками,  которых  погоняли   женщины,
скрылись на дорогах, ведущих к Карпатам.
     Прекрасный,  богатый  Киев обратился в  дымящееся  обугленное
пожарище, заваленное бесчисленными телами убитых. Постепенно белый
снег прикрыл своим холодным плащом следы небывалого побоища.
     Кое-где  из  подвалов и развалин стали показываться  немногие
уцелевшие жители, изможденные, ослабевшие, больше похожие на тени,
чем на живых людей.
     Монахи,  их  было  немного, вернувшиеся с крепостных  стен  в
подземные  ходы Печерского монастыря, служили панихиды, молясь  за
"убиенных"  русских  воинов, доблестно  павших  при  защите  своей
древней столицы.
     Сюда   же,   в   монастырские  пещеры,   приносили   раненых.
Измученные,  голодные, потрясенные событиями этих  страшных  дней,
люди  все  же  продолжали твердо верить, что придет  время,  когда
правда  и  милосердие восторжествуют, татары уйдут  назад  в  свои
далекие  степи  и  отстроится  новый  Киев,  который  расцветет  -
прекрасный, вольный и могучий.
     Долго  в  великом запустении лежала киевская земля.  Вот  что
писал  по этому поводу проезжавший мимо Киева через пять лет после
описываемых событий (1246) Плано Карпини, известный францисканский
монах,  отвозивший в ставку великого кагана - Каракорум письмо  от
римского папы.
     "Они  (монголы) осадили Киев, который был столицей  Русии,  и
после  долгой  осады взяли его и убили жителей  города.  Когда  мы
ехали  отсюда  через их землю, мы находили бесчисленные  головы  и
кости  мертвых людей, лежавших на поле; ибо этот город был  весьма
большой и очень многолюдный, а теперь сведен почти ни на что. Едва
существует  там  двести  домов, а людей тех  держат  они  в  самом
тяжелом рабстве. Подвигаясь отсюда, они сражениями опустошили  всю
Русию".


        Глава девятая. "ВПЕРЕД! СКОРЕЙ ВПЕРЕД!"


     Киев  во  всех  концах запылал как огромный  костер.  Татары,
увлеченные грабежом богатого города, с трудом вырвались из него  и
умчались вскачь.
     Бату-хан  в первый день остановился на ночлег близ  небольшой
церковки.  Походная юрта монгольского повелителя  была  поставлена
посреди  церковного двора. Рядом с юртой на приколах  стояли  кони
Бату-хана; среди них любимый белоснежный жеребец Сэтэр,  укутанный
попоной, стянутой красными шерстяными веревками. Кони неохотно ели
жесткое  сено, наваленное перед ними. Бату-хан не раз  выходил  из
юрты,  подкармливая  собственноручно  коней  лепешками,  и  бранил
нукеров за то, что те не сумели найти лучшего корма.
     -  Это  не  сено, а горе, и больше похоже на жесткую  солому,
которой упрямые урусы покрывают свои жилища.
     Нукеры оправдывались:
     - Все стога сена, бывшие поблизости, урусы подожгли, чтоб они
нам  не  достались.  Скорей бы уйти отсюда,  туда,  где  земля  не
покрыта снегом и где мы найдем пастбища для наших коней. Здесь  же
наши кони худеют: им уже нечего есть.
     Другие нукеры говорили между собой:
     -  Если  стоять на месте, то это значит потерять  наш  дивных
коней и самим вернуться обратно пешими. Не видать тогда нам больше
родной юрты, наших исхудавших от голода и ожидания жен и не видать
нам  больше нашей новой столицы близ "золотого домика" на  берегах
многоводной реки Итиль.
     Нукеры,  посылаемые на разведку, возвращаясь, сперва являлись
к  Субудай-багатуру, который поместился внутри  церкви  вместе  со
своим  старым иноходцем. Они рассказывали, что в урусов  вселились
злые  мангусы:  ни  один не сдается, а все  бьются  до  последнего
дыхания.
       Вечером Бату-хан призвал главных темников. Настроение  было
тревожное. Заговорил старый монгол, начальник разведки:
     -  Над русской землей лютует непогода, но еще больше на нашем
пути  лютует урусский народ, урусы не покорились Они затаились,  и
этой  тишине  верить  нельзя. Урусы нас подстерегают  повсюду:  на
перекрестках  дорог,  в  глубине  оврагов  или  вылетая   нежданно
неизвестно откуда. Они рубят наших воинов и забирают их коней.
     Темники говорили:
     -  Весь народ урусов воюет с нами. Если часть их земли нами и
разгромлена,  то все же урусы смирились только временно  и  грозят
нам всякими бедами.
     Бату-хан выслушивал темников и тысячников, говоривших то, что
уже  все  знали.  Он  был  молчалив, и его смуглое  лицо  казалось
окаменевшим. Две думы неотвязно преследовали его: огромные  потери
лучшей  части войска, погибшего при взятии Киева, и глухой  ропот,
начавшийся   среди   монголов,   ожидавших   большой   добычи    в
прославленной богатством столице урусов, сгоревшей вместе со всеми
своими сокровищами.
     Переводя    суровый    взгляд    поочередно    на    сидевших
военачальников, Бату-хан пошевеливал сосновой веткой угли костра и
только изредка спрашивал:
     - А ты что нам скажешь полезного?
     Некоторые высказывались, что здесь, на киевской земле, борьба
с урусами снова оказалась крайне трудной.
     Хан Нохой, как всегда веселый и беспечный, воскликнул:
     -  Наш  бесстрашный Саин-хан уже одолел своих врагов,  пройдя
победоносно  через  все  земли  от  Рязани  до  Кыюва!  Теперь  мы
остановились у границы, где начинаются земли галичан,  а  за  ними
лежат  королевства  "вечерних стран". Нужно, чтобы  эта  остановка
здесь была недолгой.
     Всегда ехидный, всем недовольный Гуюк-хан сказал:
     -  Мы  оставляем  позади себя тлеющие и  непотухающие  костры
возможных  восстаний.  А  впереди не  встретим  ли  мы  еще  более
упрямых, чем урусы, других противников! Не загасив тлеющих костров
позади себя, не делаем ли мы новую ошибку, двинувшись вперед?
     -  Ошибку?  Ты назвал мой поход ошибкой? Какой  же  совет  ты
хочешь нам дать? - тихо, как бы равнодушно, протянул Бату-хан,  но
в  его словах все сидевшие почувствовали затаенную угрозу: ведь  в
этом  высказывании  Гуюк-хана скрывалось как  бы  осуждение  всего
задуманного  похода на "вечерние страны", начатого, как  известно,
Бату-ханом   по   завету  "взирающего  с  облаков   единственного,
всезнающего  Священного  Правителя".  А  за  осуждение  его  воли,
согласно  обычаю,  должно последовать немедленное  наказание:  два
могучих пельвана переломают виновному спину.
     Тревожный  шепот  пробежал  по  рядам  собравшихся.   Все   с
волнением  ждали,  как  поступит  теперь  Бату-хан  с  наследником
великого кагана?
     Однако  Гуюк-хан не смутился и так же самоуверенно  и  дерзко
продолжал:
     -  После  множества ненужных жертв во время осады  и  захвата
Кыюва  не  следует  ли нам сделать передышку? Не  отдохнуть  ли  в
Галиче и Кременце или других городах богатой Волынской земли,  где
собрались,  наверное,  толпы знатных  жителей  и  богатых  купцов,
укрывшихся там со всем своим имуществом. В этих городах наши воины
смогут   захватить   хорошую   добычу,   а   изголодавшиеся   кони
подкормиться.  Только  после  этого  можно  будет   двинуться   на
"вечерние страны".
     -  По-видимому,  именно этого ты особенно захотел,  -  сказал
Бату-хан.  -  Поэтому  тебе и поручается  быстро  покорить  города
Волынской земли. А для того, чтобы ты сам не сделал ошибки, как ты
назвал  захват  и  разгром Кыюва, я тебе в  помощь  назначаю  хана
Бурундая с его войском. Отправиться туда вы должны немедленно.
     Это уже было твердое приказание. Гуюк-хан, скрывая бешенство,
склонился,  скрестив  руки на груди, и хотел встать,  но  Бату-хан
остановил его:
     -  Подожди!  Выслушай, что скажут другие  темники  и  что  мы
сейчас решим.
     Все сидевшие вокруг огня насторожились, стараясь не проронить
ни одного слова.
     Бату-хан продолжал:
     -   Наш   одаренный   девяносто   девятью   способностями   и
достоинствами   сын   великого  кагана,  Гуюк-хан,   заговорил   о
передышке. Что подумают правители "вечерних стран", когда  услышат
о  нашем решении остановить свой стремительный поход? Вероятно, вы
все  слышали или знаете о том письме, о том потрясающем  послании,
которое  отправил  наш  высокий  правитель  великий  каган  королю
франков Людовику, прозванному "святым"?
     Темники зашевелились, послышались восклицания:
     -  Мы  только слышали о таком письме, но нам его  не  читали!
Просим прочесть его!
     -  Сейчас  вы его услышите! Усердный Хаджи Рахим! Ты  хранишь
переписанное для меня это письмо. Прочти нам.
     - Сейчас прочту, мой повелитель! - ответил летописец великого
похода.
     Он  стал  рыться  в  своей  потертой  кожаной  сумке,  достал
пергаментный свиток и разгладил его на коленях. Затем  ста  читать
нараспев:
     -  "Именем  бога вседержителя повелеваю тебе, королю  франков
Людовику,  быть  мне послушным и торжественно  об®явить,  чего  ты
желаешь:  мира или войны? Когда воля небес исполнится и  весь  мир
признает  меня своим владыкой, тогда воцарится на земле  блаженное
спокойствие и народы увидят, что мы для них сделали.  Но  если  ты
дерзнешь  отвергнуть божественное повеление и скажешь,  что  земля
твоя  очень отдалена, горы неприступны, моря глубоки и что ты  нас
не   боишься,   то  всесильный  облегчит  трудное   и,   приближая
отдаленное, покажет тебе, что мы можем с тобою сделать".
     Хаджи  Рахим  посмотрел вопросительно на  Бату-хана  и,  видя
утвердительный  знак  его руки, свернул  письмо  и  опять  бережно
спрятал его в свою сумку.
     Бату-хан обратился к Субудай-багатуру:
     - Что ты скажешь об этом послании? Дай мудрый совет.
     Субудай-багатур, вытирая рукавом вспотевший лоб, сказал:
     -  Это  послание великого кагана королю франков есть в то  же
время повеление и для нас. Мы должны раздавить сопротивление  всех
встречных  народов и ворваться победителями в страну франков,  где
правит  король, прозванный "святым", хотя на самом деле он дерзкий
лгун  и  неисправимый преступник. Он до сих  пор  не  прислал  нам
ответа,  и  если  он не захочет встретить нас покорностью,  то  мы
должны  своим  копьем  выполнить волю великого  кагана,  заставить
короля  франков встать на колени, поцеловать землю и выказать  нам
полное повиновение.
     Сидевший  недалеко от Бату-хана арабский посол Абд  ар-Рахман
при  упоминании  о франках вздрогнул и подался вперед.  Вот  когда
заговорили,  наконец, о земле, которая была для него  целью  всего
предпринятого похода! Только бы добраться туда целым и невредимым!
Обнажить  свой  меч  против народа, сражавшегося  когда-то  с  его
прославленными предками предками...
     -   Джихангир!  -  воскликнул  он,  и  голос  его  непривычно
зазвенел. - Я буду просить у тебя чести переступить границу  земли
франков,  начальствуя  над  твоими доблестными  воинами!  Дай  мне
тысячу  всадников,  и  я приведу заносчивого  короля  Людовика  на
аркане к твоему шатру!
     Все обернулись к Абд ар-Рахману. Бату-хан поднял брови, потом
улыбнулся:
     -  Молодец!  Обещаю исполнить твое желание, а ты принеси  мне
победу.
     - Молодец! Молодец! - повторили все присутствующие.
     Гуюк-хан спросил:
     -  Какой  же  путь  ты выбрал, чтобы наше  доблестное  войско
привести в страну франков?
     -  Сперва  пусть  выскажет свои думы наш доблестный  Субудай-
багатур. Потом скажу я.
     Старый одноглазый полководец вздрогнул, передернулся и  начал
говорить  медленно,  точно заикаясь, вытирая губы  левой  здоровой
рукой:
     -  Наш  главный враг и противник в этом великом походе -  это
отсутствие   корма   для  коней  и  пищи  для  войска.   Проклятые
широкобородые  урусы  хорошо знают это  и  при  нашем  приближении
сжигают все запасы. Поэтому наша сила только в нашей быстроте.  Мы
должны  налетать на мирные народы раньше, чем они  приготовятся  к
битве,  раньше,  чем  они успеют спрятать или сжечь  свои  запасы,
которые должны нас кормить. Мы должны налетать на эти народы,  как
стая  ястребов  или соколов, что набрасываются на мирно  пасущееся
стадо  гусей или уток, раньше, чем те успеют разлететься. А  каким
путем  направится наше войско, об®явит, если только пожелает,  наш
великий джихангир.
     Бату-хан обвел угрюмым взглядом всех сидевших и сказал:
     -  Народы  "вечерних стран" уже давно ожидают нашего прихода,
но  в  то  же  время трясутся и молятся своим богам, чтобы  мы  не
пришли.  Мои  лазутчики доносят, что правители этих  стран  теперь
отправляют  друг  к  другу  послов, устраивают  совещания,  ставят
дозорных на горных перевалах, где они заваливают проходы огромными
камнями  и деревьями. И в то же время они ссорятся и спорят  между
собой,  кто будет у них главным военачальником соединенных  войск.
Все  они  говорят о войне и бесплодно теряют время, а  мы  на  них
надвигаемся, как туча, и пока я не вижу никого, кто собрал  бы  их
войско в одну грозную силу, чтобы первым напасть в меня.
     - Верно! Верно! - закричали сидевшие. - У них никого нет, кто
посмел бы первым напасть на непобедимые войска нашего джихангира.
     -  Поэтому  мы  будем продолжать идти вперед, все  вперед  до
"последнего" моря!

     От Киева, где татары понесли огромные жертвы, он двинулись  в
сторону  заходящего  солнца, направляясь  через  Галицко-Волынскую
Русь.  Передовые  отряды  монголов подходили  к  стенам  встречных
городов,  требовали покорной сдачи, и если жители, открыв  ворота,
впускали их, они сейчас же растекались по всем улицам, врывались в
жилища,  забирали все, что находили, и, подобно саранче,  истребив
все  да  своем  пути, вьючили добычу на небольших,  но  выносливых
монгольских  коней  и  приканчивали  всех  тех  жителей,   которые
осмеливались  сопротивляться.  Так,  где  налетом,   где   лживыми
обещаниями,  татары взяли города Колодяжин, Каменец и  другие,  но
город  Данилов  не  открыл  им  своих  ворот.  Горожане  вместе  с
прибежавшими  из  окрестных  селений  крестьянами  мужественно   и
геройски   защищались,  сбрасывая  камни  и  сбивая   топорами   и
рогатинами взбиравшихся на стены татар.
     Помня приказ Бату-хана, "не задерживаясь идти вперед на заход
солнца,   монголы прекратили осаду Данилова и двинулись дальше  на
запад.
     Гуюк-хан, дойдя до Кременца, рассчитывал быстро овладеть  им.
Он помнил повеление Бату-хана, сказанное с презрительной усмешкой,
и  хотел поскорее разделаться с Кременцом, раздавив его, как яйцо.
Но здесь случилось неожиданное.
     Перед  ним  оказался город - неприступная крепость  на  горе.
Дорога  вилась  по крутому каменистому под®ему. На  верху  прочных
стен видны были жители, готовые к защите. Гуюк-хан сидел на гнедом
жеребце  и  мрачно смотрел вверх на запертые городские  ворота.  И
дорога  и  боковые  скаты холма, на котором был расположен  город,
блестели,  как  стекло.  Что  бы  это  могло  быть?  Он   приказал
переводчику  с двумя всадниками подняться к воротам и  потребовать
немедленной  сдачи города, обещая пощадить покорных жителей  и  не
тронуть   их  имущества.  Однако  подняться  к  воротам  оказалось
невозможным: жители, услышав о приближении монголов,  полили  гору
водой,  и  теперь она вся обледенела. Кони скользили и падали.  Со
стен раздавались крики и смех, летели камни.
     Гуюк-хан  в бешенстве приказал дожидаться стенобитных  машин,
следовавших  за войском. Через два дня прибыл один  камнемет.  Его
везли  двенадцать быков, но втащить машину на гору по  обледенелой
дороге  оказалось невозможным, поэтому пришлось оставить ее внизу.
С  грохотом  она  стала  швырять тяжелые  камни,  направляя  их  в
городские ворота. Но камни - одни не долетали, другие, долетев, из-
за  дальности  расстояния,  не могли сломать  прочных  ворот.  Все
попытки монгольских воинов взять Кременец окончились неудачей.
     Гуюк-хану  привели нескольких захваченных  ранее  пленных.  С
ними  вместе пришел толмач, которого татары давно возили с  собою.
Оборванный,  в  жалких  лохмотьях, с тяжелой  цепью  на  ноге,  он
представлял,