ты первым влезешь на стену Кыюва, столицы  урусов.
Сейчас  возвращайся через эту дверь в свою юрту.  К.  тебе  придет
тургауд и об®явит мою волю. Разрешаем удалиться.
     Нохой  подхватил красную шелковую лестницу и, пятясь  мелкими
шажками, вышел из зала великого совета.


        Глава пятая. В ЛАГЕРЕ "БУЙНЫХ"


     Они   сломали  печати  еще  с  одного  кувшина   с   янтарным
мазандеранским вином. Они распили его до последней капли, вылитой,
согласно  обычаю, себе на голову. Бату-хан водил рукой по воздуху,
точно желая схватить летающего мотылька.
     -  Я  должен их увидеть, этих свирепых безудержных  воинов...
Услышать их дикий рев, песни и споры.
     -  Тебе  не  подобает  идти  в это сборище  буйных  пьяниц  и
драчунов!  -  сказал  Субудай-багатур.  Он  оставался  спокоен,  с
каменным лицом, только его шрамы, пересекавшие правый глаз и щеку,
после попойки стали багровыми. Он продолжал:
     -  "Буйные" не знают правил почета. Они недостойны  встретить
тебя и высоких почтенных людей...
     -  Почет  мне  надоел!..  Я хочу увидеть  ссору,  когда  двое
хватаются  за  ножи,  и пройти между ними незамеченным,  в  одежде
странника.
     - Твоя священная нога, о великий, должна опускаться только на
ковер отдыха или вдеваться в стремя похода.
     -  А  сегодня  мои  ноги  будут  ступать  по  тропинке  новых
испытаний.  Пусть  меня сопровождает только  один  безумец  Нохой.
Принесите мне другие одежды.
     Субудай-багатур, сопя, встал, подошел, ковыляя,  к  стоявшему
за  дверью дозорному тургауду и, вцепившись в его плечо,  зашептал
ему в ухо:
     -  Принеси  пять самых грязных простых плащей!  Пусть  десять
тургаудов  на  конях следуют за нами в нескольких  шагах  и  пусть
будут готовы к нашей защите.
     - Внимание и повиновение! - сказал тургауд и вышел из шатра.
     Бату-хан,  никого  не слушая, продолжал  что-то  бормотать  и
ловить мотылька. К нему подполз на коленях дервиш-летописец  Хаджи
Рахим:
     -  Ослепительный, позволь и мне идти с тобой.  Там  "буйные",
непокорные  воины девяноста девяти племен. Я помогу тебе  понимать
их ругань, песни и речи...
     -  Иди  и в темноте не упади в яму бедствия. Кто тогда  будет
писать о моих походах?
     Вскоре  пять  человек, закутанных в старые  плащи,  вышли  из
шатра в безмолвие ночи.
     Через  несколько мгновений застучали копыта коней:  несколько
всадников последовали за ушедшими...

     На  равнине среди невысоких холмов горели бесчисленна костры.
Посреди,  на торговой площадке, лежали верблюды и возле них  спали
купцы  и  погонщики,  обнимая  тюки с  товарами.  Повсюду,  вокруг
багровых  огней,  лежали и сидели разноязычные воины,  собравшиеся
сюда из отдаленных земель. У них еще не было порядка, начальников,
сковавших воинов единой волей. "Буйным" была указана для их лагеря
эта  равнина неподалеку от реки Итиль. Все ждали похода  на  закат
солнца  и  собирались группами вокруг тех костров,  где  слышалась
знакомая  речь - тюркская, персидская, белуджей, курдов,  адыгеев,
лезгин и других равнинных и горных племен.
     Всюду  виднелись небольшие походные шатры, сшитые из войлоков
или  простых полотнищ, подпертых и растянутых на шестах. Слышались
крики и хмельные песни.
     Некоторые  племена сидели правильными кругами, где  посредине
пылали  большие  костры.  Воины, тесно прижимаясь  друг  к  другу,
слушали  рассказы опытных в походах батыров, или бывалых стариков,
или  переливчатую  поэму-песню, длинную и  тягучую.  Певец  тонким
горловым звуком выводил старинную песню, сопровождая ее бренчанием
ни хуре,* про подвиги дедов, степных славных багатуров.
     Пять   путников,   проходя   мимо  костров,   останавливались
прислушиваясь к песням.
     - О чем он поет?
     -   Он  поет  про  Искендера  Двурогого,  про  его  войну   с
рыжебородыми...
     Вдруг  два  всадника  с гиканьем промчались  наперерез  через
равнину,   догоняя   друг  друга.  Кони  прыгали   через   костры,
разбрасывая   пылающие   головни.   Сидевшие   ревели.    кричали,
вскакивали, выхватывали мечи.
     Первый  всадник, молодой, в арабском чекмене, был без оружия.
Его  поджарый  гнедой конь легко перепрыгивал через  высокие  огни
костров  и метался по равнине, стараясь спастись от преследования.
Второй  всадник,  в шлеме, панцире, с копьем наперевес,  сидел  на
вороном   коне,  пригнувшись  и  храпя,  как  раз®яренный   вепрь.
Сопровождаемые проклятиями разгневанного лагеря, враги умчались  в
сторону дальних холмов.
     Вскоре  оттуда  вернулся  только  второй  всадник.  Он   ехал
медленно,   на   спокойном  сильном  широкогрудом  вороном   коне,
осторожно   об®езжая  костры,  отвечая  шутками  на   ругательства
"буйных".  Все  уже  успокоились  и  смотрели  с  любопытством  на
неведомого силача.
     Сбруя  его коня была украшена цветной бахромой, седло покрыто
замшевым   чепраком  необычайной  белизны.  На  шее  коня,   среди
серебряных   украшений,   свешивался  странный   темный   обрубок,
напоминающий руку до локтя со сжатым кулаком.
     Всадник под®ехал к одному кругу, где степенно сидели воины  в
красных  и желтых полосатых халатах. При его приближении  улигерчи
(певец)   замолк,   разговоры  прекратились.   Все   рассматривали
прибывшего, а он, подражая певцу, вдруг залился высоким голосом:
               Я, барс, Утбой Курдистани, неодолимый в битве воин!
               Разбил я тьму неверных, и славы я достоин'
                         Это хорошо!
               Я бежал из плена франков, ускользнув от их оков,
               И сложил большую гору из отрубленных голов!
                         Это хорошо!
               Я  сразил  Джелал эд-Дина, погрузив  в  смертельный
               мрак!
               И содрал с него всю кожу, сделав под седло чепрак!
                         Это хорошо!
               Я его повесил руку талисманом под уздой!
               И  случится с каждым то же, кто с Утбоем вступит  в
               бой!
                         Это хорошо!
     Тогда один из пяти стоявших в отдалении путников, сбросив  на
землю плащ, подбежал к сидевшим в кругу кипчакам.
     - Слушайте меня, медногрудые, железнорукие!
     Все  повернулись  к  говорившему. Он  был  высок,  строен,  в
ургенчском чекмене, с двумя кинжалами за поясом.
     -  Этот  хвастун  и наглец никогда не убивал Джелал  эд-Дина,
опаснейшего  из  наших врагов, который еще жив и рыщет  по  Ирану,
преследуемый  Джебэ-нойоном,  пока  не  будет  пойман  и  в  цепях
приведен сюда, к Саин-хану. Если сейчас никто не даст мне светлого
меча,  прямо бьющего копья и верного коня, чтобы сразиться с  этим
болтуном и насадить его ослиную голову на острый кол, то, клянусь,
я  брошусь  на него только с кинжалом! Я лучше паду в  битве,  чем
примирюсь с таким лживым хвастуном.
     Все кипчаки вскочили. Послышались крики:
     -  Скажи нам твое имя! Бери мой меч! Бери моего коня! Вот щит
и копье!.. Устроим суд аллаха! Он даст победу правому и низвергнет
в вечный огонь преступного!
     - Мое имя - Железный пес, Иесун Нохой, не знающий поражений.
     -   Это  хан  Иесун  Нохой,  славный  из  славных!..  Любимый
племянник джихангира Бату-хана!.. Поможем ему.
     Кипчаки  забегали, принося мечи и копья. Несколько оседланных
коней были поспешно приведены, и каждый владелец предлагал своего.
     Не  колеблясь,  Нохой  выбрал рослого  рыжего  коня  и  легко
взлетел  в седло. Кипчаки надели на него широкую ременную перевязь
с кривым мечом, дали копье и маленький круглый щит.
     Утбой   Курдистани,   натягивая  поводья,   осаживал   своего
широкогрудого  вороного коня. Сжавшись, оскалив  зубы,  он  злобно
поводил глазами.
     - Да будет управлять твоей могучей рукой воля неба! - кричали
Нохою кипчаки.
     С  торговой  площадки  стали быстро выталкивать  и  разгонять
купцов и их вьючных животных. Под®езжавшие со всех сторон всадники
образовали  широкий круг, где должен был произойти  поединок,  суд
аллаха.    Несколько   седобородых   стариков    вызвались    быть
беспристрастными судьями. Схватка началась.
     Иесун Нохой помчался яростно на курда и вдруг поверну коня  в
сторону,  когда  Утбой  хотел нанести ему встречный  удар  копьем.
Пролетев вперед, копье его воткнулось в землю.
     Тогда  Нохой быстро повернул коня и, набросившись  на  курда,
стал наносить ему молниеносные удары блестящи мечом.
     Утбой,  видимо тоже опытный воин, сперва ловко отражал удары,
но  когда  шлем  его  оказался рассеченным, он  свалился  с  коня,
который помчался через площадь и был перехвачен зрителями.
     Нохой остановился возле лежащего врага и занес копье над  его
искаженным, залитым кровью лицом.
     - Сдаешься ли ты, навозный жук, лживый шакал?
     - Я дам тебе выкуп, какой хочешь, - простонал Утбой, - пощади
меня!
     - Чья белая кожа порывает твое седло? Говори правд и я подарю
тебе твою подлую жизнь.
     -  Возьми с меня выкуп, - стонал курд, - моего коня с седлом,
все мое оружие, даже кошелек золотых динаров, только ни о чем меня
не спрашивай и отпусти!
     Нохой  опустил  копье  еще ниже, так, что  конец  его  слегка
коснулся лица Утбоя.
     -  Я возьму весь твой выкуп, но ты сознайся честно, жив ли  и
где скрывается неукротимый Джелал эд-Дин?
     - Я никогда не только не убивал Джелал эд-Дина, но даже его и
не видел. Я солгал...
     В  это время на площадку, где происходил бой, вернулся вскачь
арабский  юноша  на поджаром легком гнедом коне. О  приблизился  к
Нохою.
     - Не убивай этого человека-гиену! Осмотри белую замшевую кожу
на седле, и тогда пусть он сожрет труп своего отца!
     -  Я  все  скажу!  -  воскликнул лежащий курд.  Он  с  трудом
поднялся  и, шатаясь, прошел к своему коню. Расстегнув  ремни,  он
хотел  кинжалом отрезать половину кожи, но арабский  юноша  вырвал
чепрак из его рук и развернул. По форме это была кожа, содранная с
человека,  и  когда отогнулась часть, покрывавшая  голову,  оттуда
вдруг рассыпались светлые шелковистые женские волосы...
     Крик  пронесся  по  толпе.  А  Утбой  Курдистани,  размазывая
рукавом обильно полившиеся слезы, всхлипывая, бормотал:
     -  Это  моя  самая любимая, но самая коварная  невольница!  Я
застал   ее   в  греховной  близости  с  моим  конюхом,  вислоухим
губошлепом.  Рука этого подлого раба висит на шее  моего  коня!  Я
отрубил ее.
     Курд  снял  с себя пояс с мечом, кинжал и положил  на  землю.
Повод коня он передал Нохою.
     -  Вот  мой выкуп, а вот кошелек с золотыми динарами!  Я  все
потерял: и любимую невольницу, и верного коня, и честное имя! -  И
он, спотыкаясь, пошел в сторону под крики и хохот "буйных".
     Вдруг  над лагерем пронесся громкий голос, подобный  хриплому
призыву дикого оленя на вершине горы. Это Субудай-багатур на  коне
в®ехал  на  середину  площадки, где происходил  поединок.  За  ним
следовали на конях его четыре спутника.
     -  Слушайте, смотрящие мне в глаза, воины непобедимого  Бату-
хана!  Слушайте внимательно, воины лагеря "буйных"! С вами говорит
великий   аталык  Субудай-багатур!  Прекратите  драки   и   ссоры!
Готовьтесь  к  скорому  походу  для  разгрома  нечестивых  шакалов
"вечерних   стран"!  Великая  Яса  мудрого  Правителя,   чье   имя
непроизносимо,  воспрещает всем воинам  его  победоносного  войска
враждовать  между  собой, красть друг у друга, говорить  неправду.
Кто нарушит этот закон - увидит смерть!
     Весь  лагерь  "буйных" затих. Каждый старался  услышать,  что
прикажет великий непобедимый полководец, одноглазый советник Бату-
хана:
     -  Слушайте новый приказ джихангира: собирайтесь немедленно в
десятки  и  сотни  и выбирайте себе начальников. Великий  Бату-хан
назначит вам тысячников и темника. Из вашего лагеря "буйных",  где
до сих пор не было ни порядка, ни силы, ни единой могучей руки,  с
сегоднящнего дня,  после  приказа джихангира,  вырастет  передовое
храброе  войско, которое станет его зорким глазом и  чутким  ухом.
Отныне  ни один воин не посмеет больше бродить по военному  лагерю
великого Бату-хана, ни поблизости от него, без приказания, и  если
он  не  будет  иметь своего десятка и пайцзы на шее,  такой  воин-
бродяга  будет зарублен на месте... А вашим тысячником, по приказу
джихангира, будет самый смелый из смелых хан Нохой, - доблесть его
вы сейчас увидели.
     Все  "буйные" стали сговариваться между собой, обсуждая, кого
избрать  своими начальниками. Только молодой араб  не  мог  забыть
своего  врага-курда. Он снова увидел его в толпе и  протиснулся  к
нему, горя злобой и бешенством.
     -  Я,  Юсуф  ас  Сакафи, клянусь страшной  клятвой,  что  ты,
поганый  хвастун Утбой, от меня не спасешься! Я поймаю  тебя  и  с
живого сдеру твою свиную шкуру, чтобы ею покрыть спину моего осла.
     Курд отбежал и, скрываясь во мраке ночи, воскликнул:
     -  Я  спасся  сперва от бешеного Иесун Нохоя, а теперь  и  от
безумного араба Юсуфа. И это тоже хорошо!

     Бату-хан со своими четырьмя спутниками медленно возвращался в
свою ставку.
     -  Все эти разноязычные "буйные" воины особенно будут страшны
для  мирных  жителей  "вечерних стран".  Они  окажутся  мне  очень
полезны,  когда  в  походе я крепко зажму их в своей  руке.  Между
собою  они больше враждовать не посмеют. Как передовой отряд,  они
внесут  ужас  и  смятение в те земли, куда за  ними  двинутся  мои
главные  тумены.  Я  их посыл немедленно против  урусов,  -  пусть
сожгут они город Кыюв.


        Глава шестая. НАМЕЧЕННЫЙ ПОХОД

                 (Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)

     "Джихангир Бату-хан, - да сохранит его всевидящий! -  сегодня
утром мне сказал:
     -  Я  тебя  призвал, мой верный учитель,  чтобы  ты  со  всем
усердием  начал  снова  записывать  то  значительное,  что  должно
сохраниться  в  памяти  наших потомков. Я повелел  всем  темникам,
чтобы  завтра, в день начала "месяца конских скачек" (1  октября),
они  подняли свои тумены, посадили на коней и двинули их на  закат
солнца. Поход должен бы стремительным, как разразившийся в  мирной
степи  бешенный ураган. В этом - удача задуманного.  Это  принесет
небывалые  победы,  перевернет кверху  копытами  и  животами  всех
надменных  жителей  "вечерних стран", чтобы они перестали  думать,
будто  никто не сможет их одолеть и раздавить. Поэтому  я  начинаю
поход  внезапно,  пока  они лежат в мирной дремоте,  почесывая  за
ушами и посасывая сладкое вино.
     Эти  слова  заставили меня задрожать, и колени  мои  онемели.
Саин-хан пристально покосился на меня и спросил:
     - Почему твои зубы стучат? Ты боишься?
     -  Нет,  великий! Я не боюсь и не сомневаюсь, что ты  сумеешь
разгромить  "вечерние страны", что ты заставить их жителей  ползти
на коленях, почтительно вымаливая крохи твоей милости. Но я боюсь,
хватит  ли  у тебя силы, здоровья и неусыпной осторожности,  чтобы
избежать  удара  в  спину,  когда  все  уже  будет  тебе  особенно
благоприятно?..
     Саин-хан вцепился своей жесткой, как лапа орла, рукой  в  мое
плечо:
     - Признавайся, кого ты подозреваешь?
     -  Всех! Всех, кто захотел бы, после одержанных тобой  побед,
стать на твое место...
     - Назови имена! Почему ты отвадишь глаза?
     -  Мне  придется перечислять подряд десятки твоих подвластных
темников  и  тысячников. Но разве ты захочешь начать поход  ужасом
расправы среди твоих помощников?
     - А что лучше?
     - Лучше заставить тайных врагов усерднее служить тебе.
     Я  увидел  редкое:  на  темном, как  древесная  кора,  всегда
неподвижном  лице Саин-хана сжатые губы растянулись, как  щель,  в
подобие улыбки, и показалась белая полоска хищных зубов. Его глаза
оставались  колючими и недоверчивыми. Он даже мне, своему  старому
учителю,  не поверил и старался проникнуть в мое сердце. Затем  он
сказал медленно:
     -   Мой  робкий,  как  дрожащая  мышь,  наставник!  У  нас  в
монгольской  степи  говорят:  "Вскочив  в  седло,  надо  взмахнуть
плетью, а не сползать на землю". Завтра начинается небывалый поход
против народов, которые во сто раз сильнее моего войска. Все,  что
ты  мне сейчас сказал, я давно знаю, и лучше тебя. Запомни важное:
я  разделил  все  мое  священное войско на  пять  главных  орд.  В
каждой...  - Он задумался, потом добавил: - Много тысяч всадников.
И  я  доверил  их  лучшим, самым опытным и отчаянным  в  нападении
багатурам.  Пять  злобных беркутов зажмут в своих когтистых  лапах
мое  разноплеменное войско. С одной из этих орд я пойду  сам.  Все
мои орды уже овеяны бессмертной славой. А какие грозные полководцы
их  поведут:  мой  почтенный старший брат хан  Орду,  мой  военный
советник  Субудай-багатур, мои родичи кюряганы:  Менгу,  Бурундай,
Шейбани, Кадан, Пайдар и другие. Я им назначил точно число дней, в
которые они, не останавливаясь нигде для отдыха в богатых городах,
должны  помнить одно: охватить железными об®ятьями первую половину
"вечерних стран" и сплести пальцы своих рук в указанном мною месте
в  указанный  срок.  И  я уверен, что такая встреча  и  сбор  моих
разноплеменных  войск  произойдет точно в заранее  мною  выбранный
день.  Тогда  я  дам  короткую передышку нашим  чудесным  коням  и
бесстрашным воинам, а потом поведу мою великую Синюю Орду  дальше.
Я  захвачу  увертливого, как ядовитая змея,  Фредерикуса,  который
себя  называет императором германов, италийцев, саксов, арабов,  а
сам  затаился,  как филин, на морском острове. Но я выковырну  его
оттуда  и  натравлю  друг  на друга, как злобных  собак,  и  этого
императора, и его заклятого врага, хитрого старого колдуна папу. Я
поставлю обоих перед собой на колени и буду говорить с ними, как с
жалкими  дрожащими цыплятами. А затем я их обоих отдам  на  потеху
моим верным шаманам, чтобы они их сварили живыми в котле!
     Я  смотрел с удивлением на взбешенного джихангира и  старался
запомнить его слова.
     Саин-хан   продолжал,  и  голос  его  был  подобен  зловещему
мурлыканью тигра:
     -  Первая  короткая передышка будет в столице  урусов  Кыюве,
последняя  -  на  берегу великого безграничного  моря,  омывающего
вселенную.  Тогда  я  выполню  волю  Священного  Правителя,  моего
деда...
     Саин-хан  задыхался и стал жадно пить вино из  золотой  чаши.
Вдруг он резко повернулся. Около двери почтительно сидел на ковре,
опустив  голову  и скрестив руки на груди, молодой его  племянник,
хан  Нохой. Из озорства он так глубоко надвинул шапку на лоб,  что
нельзя было разглядев его глаз.
     - Зачем ты пришел? Какой совет имеешь ты дать нам?
     -  Прости  меня, великий джихангир! Я невольно услышал  конец
твоей  речи и загорелся твоим огнем. Разреши мне прибавить к числу
намеченных тобою к разгрому столиц еще одну.
     -  Какую? - И пальцы Саин-хана сжались с такой силой, что  он
погнул золотую чашу, и на ковер полилось красное вино.
     -  Я  вижу  ясно, что ты также захватишь столицу греков  Рум,
чтобы  не  оставлять врагов у себя за спиной. Ведь  после  захвата
Рума  ты  будешь  иметь тысячи лучших кораблей,  стоящих  во  всех
гаванях  вселенной,  которые  помогут расширить  твое  могущество,
разнести твою славу по всем морям. Разреши мне участвовать в твоем
набеге на Рум.
     Саин-хан  не  показал виду, что разгневался на племянника,  а
стал говорить медленно, будто нехотя:
     -  Не  собрался  ли  ты  учить  меня?  Я  тебя  уже  назначит
тысячником в тумене моего почтенного брата, хана Орду. Ты вместе с
"буйными"  должен первым ворваться в столиц урусов  Кыюв.  Там  ты
постарайся  достойно  проявить  свою  дерзость.  Разрешаем   уйти!
Разрешаем уйти! - закричал он с прорвавшимся вдруг бешенством.
     Хан  Нохой склонился до земли и, прошептав обычные пожелания,
бесшумно  удалился.  Когда занавеска за ним  опустилась,  Саин-хан
сказал:
     -  Он  похож  на пса, который грызет большую кость.  Пока  не
сгрызет  ее до конца, он ее не оставит. Думает только о  греческом
Руме, о его завоевании, чтобы посадить туда