его ждать?
   - Как это чего? Свадьбы, разумеется.
   В ответ  на  это  заявление  три  пары  глаз -  голубые  Гастона,
кремнево-серые Эрнана  и темно-карие Симона - в молчаливом изумлении
уставились на него.
   - Ну-ка повтори,  что ты  сказал, -  сипло  проговорил  Эрнан,  с
трудом сдерживая внезапный приступ кашля.
   - Я собираюсь  жениться на  твоей кузине, -  невозмутимо  ответил
Филипп.
   Эрнан не выдержал и зашелся громким кашлем.
   - Друзья мои, -  продолжал  Филипп,  почувствовав  себя  хозяином
положения. - Боюсь,  мы заставляем  Луизу ждать.  Давайте отойдем  в
сторонку и позволим ей выбраться из воды и одеться.
   Не дожидаясь  ответа, он  подошел к  берегу, где лежали его вещи,
извлек из  сумки полотенце,  помахал им  Луизе, затем положил его на
груду ее одежды и вновь повернулся к друзьям.
   - Идемте, скорее!
   Все четверо  углубились в  лес и  шли до  тех пор,  пока поляна и
озеро не  скрылись за  деревьями. Оказавшись на небольшой прогалине,
Филипп присел на траву. Его примеру последовали остальные.
   - Малыш, - первым заговорил Гастон. - Ты это серьезно?
   - Да, серьезно.
   - Послушай, не глупи. Разве ты не понимаешь...
   - Я все  понимаю, Гастон. Я полностью отдаю себе отчет в том, что
делаю.
   - Ты валяешь  дурака, вот  что ты  делаешь! Это же курам на смех,
черт возьми! Да и не только курам... Пойми, наконец, что она тебе не
ровня. Не  спорю,  она  хороша,  чертовски  хороша,  с  ней  приятно
позабавиться, но  нельзя же  из-за этого  терять голову и забывать о
своем предназначении. И о своем достоинстве.
   Эрнан побагровел  и заскрежетал  зубами. Взгляд  его не предвещал
ничего хорошего.
   - Ну-ну,  дружище, -   произнес  он,  гневно  сверкая  глазами. -
Полегче! Потрудись-ка  выбирать выражения,  когда речь  идет о  моей
родне. Луиза моя двоюродная сестра, и я не потерплю...
   - Не в  том дело, -  отмахнулся Гастон. -  Вовсе  не  в  том.  Ты
конечно, прости  за излишнюю  резкость и  грубость, у  меня  даже  в
мыслях не  было оскорблять  твои родственные чувства, но ведь ты сам
прекрасно понимаешь,  что Филипп -  не ты  и не твой отец, и то, что
позволено было  вам, для  него  непростительно.  Он  не  принадлежит
самому себе, от его поступков зависит будущее тысяч и тысяч людей, в
том числе  и наше с тобой, и он не вправе ставить его под угрозу из-
за своих детских капризов.
   - А теперь   т ы   послушай меня,  Гастон, - заговорил  Филипп  с
металлом в  голосе, сознавая,  однако, что  кузен совершенно прав, и
оттого еще  пуще злясь. -  Сегодня тридцать  первое мая,  день моего
совершеннолетия. Отныне  я самостоятельный  человек; твоя опека надо
мной, равно  как и опека моего отца, закончена. Я благодарен тебе за
все, что  ты для  меня сделал.  Ты всегда  был и навсегда останешься
моим другом  и старшим  братом. Я  по-прежнему буду прислушиваться к
твоим советам, но сам буду решать, следовать им или нет и не позволю
тебе помыкать  мной. Я решил жениться на Луизе и женюсь. Несмотря ни
на что!  Уж поверь мне, я это сделаю, ведь ты меня знаешь. Мне очень
жаль, что  ты  так  решительно  настроен  против  этого  брака,  мне
хотелось бы  ощущать поддержку  с твоей  стороны, но  это не изменит
моих намерений. Надеюсь, я ясно выражаюсь?
   Гастон обреченно вздохнул:
   - Да уж,  куда более...  И все  же, что будет с Амелиной? А вдруг
она беременна?
   Филипп покраснел.
   - Что за глупости! Это исключено.
   - Так-таки исключено? -  не унимался Гастон. - А вдруг нет? Почто
тебе знать?
   Симон дернул его за рукав.
   - Гастон, отдай за меня Амелину. Мои родители согласны.
   Д'Альбре поморщился.  Он слышал  это  предложение  не  раз  и  не
дважды. Симон  был просто  помешан на  Амелине, и это обстоятельство
привносило в его дружбу с Филиппом элемент соперничества.
   - Ну, и  что мне  с тобой  делать? -  произнес  Гастон. -  Видно,
Сатана наконец  прислушался к  твоим страстным  молитвам... А  вдруг
окажется, что Амелина ждет ребенка? Тогда что?
   Симон  метнул  на  Филиппа  торжествующий  взгляд  и  в  припадке
великодушия (вернее, столь свойственного ему благодушия) заявил:
   - Я назову его своим!
   - Браво! -  с   притворным  воодушевлением   воскликнул   Гастон,
похлопывая его  по плечу. -  Ты всегда был самым лучшим из нас, хотя
далеко не  самым умным.  Что ж,  ладно, если  тебе  удастся  уломать
Амелину, я  возражать не  стану. А  теперь, малыш, будь так любезен,
поменяйся с Филиппом одеждой.
   - Зачем? - спросили Филипп и Симон почти одновременно.
   - Потому  что   после  брачных  игр  твой  наряд  стал  несколько
непрезентабельным, - об®яснил Филиппу Гастон. - А когда мы приедем в
Кастель-Фьеро, ты  должен выглядеть  надлежащим  образом,  поскольку
будешь главным действующим лицом в предстоящей церемонии.
   - Ага...  Кстати,   что  вы  замышляете?  О  какой  церемонии  ты
толкуешь?
   Переглянувшись с Шатофьером, Гастон ответил:
   - Всему свое время, дружище. Потерпи еще немного, пусть это будет
для тебя сюрпризом. Приятным сюрпризом, уверяю.
   Филипп пожал  плечами и взял из рук Симона его короткий пурпурный
плащ.
   - Скоро ты поймешь, - угрюмо отозвался Эрнан, - почему я медлил с
вызовом Гийома  на дуэль. Сначала он должен быть уничтожен морально,
а лишь потом - физически.
   Филипп уже начинал подозревать, что к чему.
   - Похоже, сегодня день сюрпризов, - заметил он.
   - Это уж  точно, - сказал  д'Альбре. - Мы  приготовили  для  тебя
сюрприз, ты  нам сюрпризик  подсунул, чтоб тебе пусто было. А твоему
отцу и  братьям мы  скоро такой  подарочек преподнесем, что им тошно
станет. Словом, чем дальше в лес, тем больше дров.



        Глава 7
                   "В ЧАС, НАЗНАЧЕННЫЙ БОГОМ..."

На  просторном  дворе  замка  Кастель-Фьеро  Филиппа  приветствовала
шумная толпа празднично разодетых молодых людей. Филипп узнал многих
своих друзей,  представителей знатных и могущественных родов Гаскони
и Каталонии,  а  также  молодых  сенаторов  из  поместных  дворян  и
зажиточных горожан.  Со стороны  за господами  с интересом наблюдали
воины из  их свиты, оруженосцы, пажи и слуги. На крепостных стенах и
крышах хозяйственных  построек сидели  дети прислуги  и крестьянские
ребятишки из ближайших деревень.
   Когда возбуждение,  вызванное появление  Филиппа, пошло на убыль,
молодые люди  по  знаку  Гастона  д'Альбре  расступились,  образовав
широкий полукруг,  в центре которого оказался Филипп. К тому времени
он уже  понял, что  здесь происходит,  и от  этой догадки сердце его
учащенно забилось.
   Гастон сказал  Шатофьеру, как  бы  ставя  точку  на  затянувшемся
споре:
   - Что ж,  ладно, Эрнан.  Пожалуй, ты  прав. Хотя  я старше, но по
праву хозяина первенство принадлежит тебе. Начинай.
   Разговоры на площади мигом прекратились, и в воцарившейся тишине,
торжественной и  напряженной, Эрнан важно подступил к Филиппу, вынул
из ножен  шпагу и церемонно отсалютовал ему. Филипп знал, что сейчас
будут произнесены  слова, которые  круто изменят  всю его дальнейшую
жизнь, слова роковые и столь желанные им.
   - Я, Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, перед лицом Господа Бога
всемогущего и  всевидящего и  в присутствии  благородных  вельмож  и
достопочтенных сенаторов, признаю вас, государь Филипп, единственным
и законным  наследником  герцогства  Аквитания,  княжества  Беарн  и
Балеарских островов  и графств  Испанской Марки, в силу чего приношу
вам присягу, как будущему своему сюзерену.
   Эрнан положил  наземь шпагу,  преклонил перед  Филиппом колени  и
вложил в его руки свои.
   - Государь! В  час, назначенный  Богом, я стану вассалом вашим от
графства Капсир  со всем принадлежащим ему, что было пожаловано вами
и вашими предками мне и моим предкам, и в соответствии с тем долгом,
который я  и мои  предки имеют  перед  вами  и  вашими  предками,  и
обязательствами, взятыми  на себя мною и моими предками перед вами и
вашими предками  в отношении вышеупомянутого графства Капсир со всем
принадлежащим ему...
   Слушая слова  вассальной  присяги,  в  общем  традиционные,  лишь
несколько видоизмененные  с учетом  неординарности ситуации,  Филипп
внутренне переживал  бурю разноречивых чувств. Формально эта присяга
не имела  никакой юридической  силы и  была ничем  иным,  как  данью
традиции,  пережитком   прошлого.  К   середине XV  века   в  Галлии
оставалось только  две ступени  феодальной иерархии:  все  галльские
князья были  вассалами короля,  а  все  землевладельцы  в  галльских
княжествах непременно  были  вассалами  своего  князя,  и  отношения
подданства определялись  не взаимными  договорами в форме вассальной
присяги, а  законом, обязательным  для всех.  Однако в данном случае
затеянное  группой  заговорщиков  во  главе  с  Гастоном  и  Эрнаном
представление имело более чем просто символическое значение. Молодые
вельможи во  всеуслышание заявляли  о том,  что вопреки традиционным
правам наследования  и вопреки  воле своего  сюзерена, признают  его
наследником только  его младшего сына и никого другого, и предлагали
Филиппу, также  во всеуслышание, согласится с их требованиями. Иными
словами,  его  принуждали  публично  пред®явить  свои  претензии  на
родовой  майорат.  Это  был  самый  настоящий  бунт,  акт  вопиющего
неповиновения законной власти.
   - ...Если же  я нарушу  свой долг, -  произносил последние  слова
присяги Шатофьер, -  пусть покарает  меня  Бог  и  ваше  правосудие,
государь!
   Филипп помог другу подняться на ноги и обнял его.
   - Ах, Эрнан, Эрнан... - только и сказал он.
   Шатофьер отступил  на  шаг.  Все  с  нетерпением  ожидали  ответа
Филиппа.
   - Сударь! Мы,  Филипп, граф  Кантабрии  и  Андорры,  сын  герцога
Аквитанского, принца  Беарнского и  верховного сюзерена  Мальорки  и
Минорки, маркграфа Испанского, князя-протектора Гаскони и Каталонии,
принимаем вашу  присягу, дабы вступила она в силу в час, назначенный
Богом. И  в час сей вы становитесь вассалом нашим от графства Капсир
со всем  принадлежащим ему,  что было пожаловано вам и вашим предкам
нами и  нашими предками, и в соответствии с долгом вашим как вассала
нашего и  обязательствами, взятыми вами и вашими предками перед нами
и нашими  предками в  отношении упомянутого  графства Капсир со всем
принадлежащим ему.
   - Да будет так! - торжественно провозгласил Эрнан.
   Филипп на  мгновение замешкался,  перефразируя формулу принятия в
вассалы.
   - В час,  назначенный Богом,  мы обязуемся  принять  вас  в  наши
вассалы, сударь, подтверждая сим все заверения и права, данные вам и
вашим предкам нашими предками.
   - Аминь! - произнес  Эрнан и  в знак скрепления присяги поцеловал
распятие, поднесенное  ему капелланом  замка.  Филиппу  же  целовать
распятие  не   полагалось,  так   как  считалось,  что  от  государя
достаточно данного им слова.
   Потом  пришла  очередь  Гастона  д'Альбре.  За  ним,  в  порядке,
установленном накануне  жребием, принесли  присягу  около  полусотни
молодых гасконских  и каталонских  вельмож. Филипп  выслушивал их  и
отвечал почти  автоматически, а  сам думал о том, что кроме согласия
отца (которого  он никогда  не  дождется),  существует  единственный
способ узаконить  происходящее - резолюции Сенатов Аквитании, Беарна
и Каталонии, лишающие Гийома и Робера права наследования и требующие
от герцога признания его младшего сына наследником всего майората. В
таком случае  спорный вопрос  будет вынесен  на рассмотрение  высших
инстанций: король  и Сенат Галлии должны будут решить, удовлетворить
ли ходатайство  Сенатов  Аквитании  и  Каталонии,  или  же  признать
правоту герцога, а судьба Беарна и Балеар, внесеньоральных владений,
окажется  в   руках  папы  и  императора  Римского  как  номинальных
суверенов,  п а т р о н о в  княжества.
   Что  касается  провинциальных  Сенатов,  то  в  их  благоприятном
решении Филипп  ничуть не  сомневался.  На  это  указывало  хотя  бы
присутствие на  церемонии выборных  сенаторов, которые,  несомненно,
согласовали свои  действия со  старейшинами нижних  палат. Ну,  а  с
членами  верхних  палат  не  предвиделось  вообще  никаких  проблем,
поскольку высшая  знать и  духовенство в  массе своей  относились  к
Гийому и Роберу резко отрицательно. К тому же среди молодых вельмож,
приносивших ему  присягу, часть  уже была  сенаторами,  а  остальные
должны были  унаследовать места  в верхних палатах от своих отцов и,
разумеется, действовали  сейчас если  не при их полной поддержке, то
наверняка с их молчаливого одобрения.
   С королем  и Сенатом  Галлии было  гораздо сложнее. Дядя Филиппа,
король Робер III,  возможно, и  рад был  бы помочь племяннику, но уж
очень шатким  было его положение на престоле (даже при всем том, что
сейчас  он   контролировал  Прованс,   опекая   шестилетнего   графа
Людовика), и  представлялось весьма  сомнительным, чтобы он пошел на
открытую конфронтацию  с герцогом  Аквитанским. Галльский  же Сенат,
как   обычно,    погрязал   во   внутренних   склоках,   раздираемый
региональными противоречиями,  и  заведомо  был  неспособен  принять
сколько-нибудь серьезное  решение: если  гасконцы настаивали на чем-
то,  большинство   провансцев  по   старой   вражде   придерживались
противоположной точки  зрения, а  представители Лангедока  и Савойи,
чтобы  не   подливать  масла  в  огонь,  занимали  позицию  строгого
нейтралитета.
   С Беарном  и Балеарами  дела обстояли  не  лучше.  Короли  Италии
традиционно избегали  вмешиваться в  отношения галльских  князей,  а
папа Павел VII, сильно обеспокоенный растущим могуществом рыцарского
ордена Сердца Иисусова, вряд ли захочет портить отношения с герцогом
Аквитанским - одним из самых верных своих сторонников.
   Так что  вопрос о  наследовании, скорее всего, надолго повиснет в
воздухе. Филипп  со  всей  отчетливостью  увидел  свое  будущее:  он
вынужден будет многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца -
человека, которого  он хоть  и не любил, но глубоко уважал и от всей
души желал ему долгой жизни.
   Если, конечно...  Да! Если,  конечно, вскоре  не умрет  Робер.  В
таком случае  Филипп станет наследником Гаскони и Каталонии в полном
соответствии с  существующими нормами.  Гийома он в расчет не брал -
вместе с  Эрнаном они  вынесли  ему  смертный  приговор,  и  никаких
сожалений  или   угрызений  совести   по  этому   поводу  Филипп  не
испытывал, - однако смерть Робера казалась ему излишней, хотя Эрнан,
похоже, считал  иначе. Будучи  негодяем, Робер  все же оставался для
Филиппа родным по крови. Глупец, подлец, развращенный и извращенный,
он, тем  не менее,  был  его  сводным  братом,  и  Филиппу  хотелось
надеяться, что,  выйдя  из-под  дурного  влияния  Гийома,  Робер  со
временем исправится.  Филипп был  крайне сентиментальным юношей, а в
последствии стал в меру сентиментальным мужчиной...
   Наконец отзвучали  слова последней вассальной присяги, и Филипп с
облегчением вздохнул.  Он уже  порядком устал  от этой изнурительной
церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о
предстоящем изгнании,  и только  мысль о  Луизе  согревала  его.  Он
страстно желал,  чтобы скорее  настала ночь,  ему не терпелось вновь
оказаться в  ее об®ятиях  и забыться.  Филипп надеялся,  что теперь,
зная о  его намерениях,  Эрнан не станет возражать против его ночи с
Луизой до свадьбы.
   К Филиппу  подошел Гастон  д'Альбре - уже  облаченный в роскошную
мантию с  регалиями верховного  судьи Беарна,  которым он был избран
полтора года  назад. Он  обратился к  присутствующим  со  следующими
словами:
   - Господа! В  соответствии с  моими полномочиями,  я  принимаю  к
рассмотрению  Беарнского   Сената  поднятый  здесь  вопрос  о  праве
наследования  и   об®являю,  что   в  течение   недели  извещу  всех
достопочтенных сенаторов  Беарна и  Балеарских островов  о  месте  и
времени проведения  слушаний.  Также  я  обращусь  к  достопочтенным
господам верховным  судьям Аквитании  и Каталонии  с предложением  в
ближайшее  время   провести  подобные   слушания  в   Аквитанском  и
Каталонском Сенатах,  дабы согласованный  вердикт был  вынесен всеми
тремя Сенатами  к осени  сего года  и предложен  к вниманию государя
нашего Филиппа,  князя-протектора Гаскони  и  Каталонии,  властителя
Беарна и Балеар! Dixi.[13]
--------------------------------------------------------------
 13  Dixi -  "Я сказал" (лат.). Это слово традиционно завершает речь
сенатора (в смысле: "Я сказал все, что хотел").

   На этом церемония была закончена.
   - Боюсь,  братишка, -   тихо  проговорил   Гастон,  обращаясь   к
Филиппу, - не жить тебе больше в Тарасконе.
   - Я это знаю, - кивнул Филипп. - Придется мне уехать в Кантабрию.
   - В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?
   - А где  же мне деваться? Если отец не признает меня наследником,
а он уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.
   - Так поселись  в  Андорре.  Это  приданное  твоей  матери,  и  с
сегодняшнего дня  твой отец никаких прав на него не имеет. Теперь ты
совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену.
   - Так то  оно так, -  согласился Филипп. - Но с другой стороны...
гм... вернее,  со всех  сторон она  окружена землями  отца, и в этом
анклаве  я  буду  чувствовать  себя  как  в  тюрьме.  Андорра  такая
маленькая, что если я вовремя не остановлю свою лошадь, чего доброго
еще окажусь  в отцовских  владениях, где,  возможно,  буду  об®явлен
бунтовщиком.
   - Тогда езжай  в Тулузу, -  предложил Гастон. -  твой дядя окажет
тебе радушное гостеприимство.
   - Да, да, разумеется. Он примет меня с распростертыми об®ятиями и
даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе.
   - А если король сам пригласит тебя?
   - Не сомневаюсь, что так он и сделает, прослышав о происшедшем. К
этому его  обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник,
мало того -  формально, я наследник престола. Однако я вынужден буду
отказаться, чтобы не ставить его в неловкое положение. Ты же сам это
прекрасно понимаешь,  Гастон. Ты  собаку с®ел на дипломатии, и прошу
тебя, не  считай меня  глупым и  неопытным юнцом. В общем, я уже все
решил - я поеду в Кантабрию... После свадьбы, понятное дело.
   Д'Альбре вздохнул.
   - Что ж,  ладно, воля  твоя. Женись  на этой девице, езжай себе в
Кантабрию, и  чтоб тебя... -  Он  снова  вздохнул,  и  на  лице  его
отразилась печаль. -  Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты
даже не представляешь, как я привязан к тебе.
   - Ты тоже  дорог мне,  Гастон, - растрогано  сказал Филипп,  а  в
глазах его  заблестели слезы. -  Ты мне как брат, как родной брат, а
Амелина... Амелинка, родная моя сестричка... И Эрнан... И другие...
   Гастон ободряюще похлопал его по плечу.
   - Ну, все,  довольно мрачных  дум! Мы  же не  на  похоронах.  Нам
предстоит недолгая  разлука, только  и всего.  Выше голову, дружище,
держи хвост  трубой. У  нас праздник,  скоро состоится торжественный
пир, а  пока суть  да дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни,
если тебе от этого полегчает.
   - Я не  буду отдыхать, -  сказал Филипп. -  И плакать  не  стану.
Сейчас я  поеду в  Тараскон - нужно сообщить обо всем отцу. Надеюсь,
ты,  Эрнан,   Симон,  кузены   Русильон  и   д'Арманьяк  согласитесь
сопровождать меня.
   - В этом  нет нужды,  Филипп. Твой  отец узнает  о том, что здесь
произошло, еще до того, как мы приедем.
   - От кого?
   - От своих  лазутчиков. Он  подослал их  еще вчера, когда до него
дошли  слухи  о  наших  приготовлениях.  Во  время  церемонии  здесь
находилось двое  его людей.  Как минимум двое - те, которых я узнал.
Один из них уже уехал из Кастель-Фьеро, а второй, по моим сведениям,
все еще  околачивается поблизости.  Так что не беспокойся, твой отец
будет прекрасно осведомлен.
   Но Филипп покачал головой:
   - Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.
   - Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?
   - Нет, вовсе  не хочется.  Н