добродетели, как
стойкость. Быстренько  отделавшись от  Симона, он разыскал д'Обиака,
только что сменившегося с дежурства, и поманил его к себе.
   - Марио, я знаю, что ты не в меру любопытен и часто подслушиваешь
чужие разговоры.
   - Это слишком  грубо сказано,  сударь, - заметил  паж, всем своим
видом изображая оскорбленную невинность.
   - Ну, хорошо, -  уступил Габриель, -  сформулируем мягче:  у тебя
необычайно острый слух. Устраивает?
   - Да, так будет лучше, - самодовольно усмехнулся Марио.
   - И еще я знаю, что ты очень падок на деньги.
   Улыбка на лице пажа растянулась почти до ушей.
   - Сознаюсь, водится  за мной  такой грешок. Но к чему вы клоните,
сударь? Я не понимаю...
   - Сейчас поймешь, -  сказал Габриель, доставая из кармана золотой
дублон.



        Глава 27
                        ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ,
                      ЧТО ПАНТЕРА - ТОЖЕ КИСКА

Большинство вечеров  Маргарита проводила  в  своей  любимой  Красной
гостиной зимних  покоев дворца,  но по  случаю  прибытия  гасконских
гостей  она   собрала  своих   приближенных  в   зале,  где   обычно
устраивались ею  праздничные вечеринки  в сравнительно  узком  кругу
присутствующих.  Это   было  просторное,   изысканно   меблированное
помещение с высоким сводчатым потолком и широкими окнами, на которых
висели стянутые посередине золотыми шнурками тяжелые шелковые шторы.
Сквозь полупрозрачные  занавеси на  окнах  проглядывались  очертания
башен дворца  на фоне  угасающего вечернего  неба. Поскольку  в  тот
вечер танцев не намечалось, ложа для музыкантов пустовала, а пол был
сплошь  устлан   андалузскими  коврами.   Чтобы  придать  обстановке
некоторую интимность  и даже  фривольность, обе глухие стены зала по
личному  расположению  Маргариты  были  в  спешном  порядке  увешаны
красочными  гобеленами   на  темы  античных  мифов,  преимущественно
эротического содержания.
   Ожидая прихода  гостей, Маргарита  сидела на  диване в  окружении
фрейлин и,  склонив на  бок белокурую головку, вполуха слушала пение
менестреля.  На  лице  ее  блуждало  задумчивое  выражение -  скорее
обеспокоенное, чем мечтательное, а ясно-голубые глаза были подернуты
дымкой грусти.
   Поодаль, в укрытом леопардовой шкурой кресле расположилась Жоанна
Наваррская, княжна[27] Бискайская - кареглазая шатенка двадцати лет,
которую, при  всей ее  привлекательности, трудно  было назвать  даже
хорошенькой. Ее  фигура была  нескладная, как  у подростка,  лицо не
отличалось правильностью  черт и  было по-детски  простоватым, с чем
резко контрастировали  чересчур чувственные губы. И тем не менее, во
всем ее  облике было что-то необычайно притягательное для мужчин; но
что именно -  так и  оставалось загадкой.  Жоанна  держала  в  руках
раскрытую книгу,  не читая ее, и со скучающим видом внимала болтовне
своей кузины  Елены Иверо,  лишь изредка  отзываясь,  чтобы  сделать
какое-нибудь несущественное замечание.
--------------------------------------------------------------
 27 княжна (contina) - дочь графа или герцога.

   Ослепительная   красавица   Елена   представляла   собой   полную
противоположность кроткой  и застенчивой  Жоанне. Ей было семнадцать
лет, жизнь била из нее ключом, она не могла устоять на одном месте и
порхала вокруг  кресла, словно  мотылек, без  устали тараторя и то и
дело заливаясь  хохотом. Ее ничуть не волновало, как это выглядит со
стороны, и  что, возможно,  такая суетливость  не к  лицу  принцессе
королевской крови,  которой с  малый лет надлежит выглядеть важной и
степенной дамой.  Впрочем, мало  находилось людей,  которым  хватало
твердости хотя бы в мыслях порицать Елену за ее поведение. Что бы ни
делала эта  зеленоглазая хохотунья с пышной гривой волос цвета меди,
она очаровывала  всех своей  жизнерадостностью  и  какой-то  детской
непосредственностью. Одна  ее улыбка  убивала в  самом зародыше  все
возможные упреки  в ее адрес. В присутствии Елены совсем не хотелось
брюзжать о  хороших манерах и правилах поведения; куда приятнее было
просто любоваться ею и вместе с ней радоваться жизни.
   Но время от времени, когда взгляд Елены устремлялся на брата, она
мрачнела и  хмурилась, смех  ее становился  немного натянутым,  а  в
глазах появлялась печальная нежность вперемежку с состраданием. Часа
два назад  Рикард крепко поругался с Маргаритой и фактически получил
у нее  отставку. Особенно  же огорчало  Елену то обстоятельство, что
вскоре после  такой бурной ссоры, изобиловавшей взаимными упреками и
крайне обидными  оскорблениями со стороны принцессы, Рикард, напрочь
позабыв о мужской гордости, покорно явился на прием и сейчас жалобно
смотрел на  Маргариту, привлекая  своим  несчастным  видом  всеобщее
внимание...
   Ближе к  парадному входу  в зал,  возле одного из окон, сидели за
шахматным столиком  Бланка Кастильская и Этьен де Монтини, которые с
наглой откровенностью обменивались влюбленными взглядами, а подчас и
соответствующего содержания  репликами. Между делом они также играли
в шахматы,  вернее, Бланка  давала Этьену очередной урок, передвигая
изящные фигурки  из яшмы  и халцедона  как за  себя, так  и за него.
Кстати говоря, по части шахмат Бланка не знала себе равных, пожалуй,
во всех  трех испанских  королевствах.[28] В  бытность свою в Толедо
Филипп чаще  всего проигрывал  ей, изредка  добивался ничьи,  и лишь
считанные разы  ему удавалось  обыграть умницу-принцессу, что весьма
болезненно задевало его самолюбие.
--------------------------------------------------------------
 28  Под тремя  испанскими королевствами  подразумеваются  Кастилия,
Наварра и Арагон.


   В четверть девятого широкие двустворчатые двери парадного входа в
зал распахнулись, пропуская внутрь Филиппа с его друзьями - молодыми
гасконскими  вельможами.  Все  разговоры  мигом  прекратились,  и  в
наступившей тишине герольд, который более получаса простоял у двери,
ожидая этой минуты, торжественно об®явил:
   - Его высочество,  великолепный и  могущественный  сеньор  Филипп
Аквитанский, суверенный  князь Беарна,  верховный сюзерен Мальорки и
Минорки,  граф   Кантабрии  и   Андорры,  гранд  Кастилии  и  Леона,
соправитель  Гаскони,   пэр  и   первый  принц   Галлии,   наследник
престола... - герольд  перевел дыхание  и скороговоркой  докончил: -
Рыцарь-защитник веры  Христовой, кавалер  орденов  Золотого  Руна  и
Корнелия Великого,  почетный командор ордена Фернандо Святого, вице-
магистр ордена Людовика Освободителя!
   Маргарита встала  с дивана  и не спеша направилась к гостям. Лицо
ее просветлело, а на губах заиграла приветливая улыбка.
   - Рада с  вами  познакомиться,  господин  принц, -  сказала  она,
протягивая ему руку, которую Филипп вежливо поцеловал.
   - К вашим услугам, сударыня.
   Маргарита смерила его оценивающим взглядом и, отбросив дальнейшие
условности, сразу перешла в наступление:
   - А вы  совсем не  похожи на  воинственного и  грозного государя,
покорившего за шесть дней все Байоннское графство.
   - Неужели? - принял ее игру Филипп. - А на кого же я похож?
   - На толедского щеголя и повесу дона Фелипе из Кантабрии.
   - Как, на того самого?
   - Да, на  того самого дона Фелипе, о котором ходит столько разных
сплетен и про которого мне много рассказывала кузина Кастильская.
   Филипп взглянул  в  указанном  Маргаритой  направлении  и  послал
Бланке легкий  поклон. Она  приветливо улыбнулась  ему и  кивнула  в
ответ  головой.   Одетая  в  темно-зеленое  платье,  которое  плотно
облегало ее гибкий стан, четко очерчивая небольшую, но уже полностью
сформированную   грудь,    Бланка   выглядела    такой    милой    и
привлекательной, что  в сердце  Филиппа закралась  черная зависть  к
графу Бискайскому.
   - В таком  случае, принцесса, -  сказал он  Маргарите, -  мы  оба
разочарованы.
   - Это почему?
   - Потому, что  я тоже  обманулся в  своих ожиданиях. Идя к вам, я
представлял вас  в образе  безжалостной фурии,  но переступив  порог
этого зала, увидел... - Тут он сделал многозначительную паузу.
   - Ну, так  что вы увидели? - нетерпеливо спросила Маргарита. - То
бишь, кого вы увидели?
   - Мне почудилось,  что я увидел ангела, сошедшего с небес на нашу
бренную землю, - ответил Филипп, пристально глядя ей в глаза.
   Маргарита растерялась,  гадая, что  это на  самом  деле -  грубая
лесть, или  же в  словах Филиппа  таится подвох.  Так и  не придя  к
однозначному выводу, она состроила серьезную мину и предостерегла:
   - Будьте  осторожны,   сударь!  Мой   отец  счел  бы  ваши  слова
богохульством.
   - Это вы  намекаете на  роспись в  соборе  Пречистой  Девы  Марии
Памплонской? - невинно осведомился Филипп.
   За  сим   последовала  весьма   живописная  сцена.  Бланка  вдруг
закашлялась и  неосторожным движением  руки  сбросила  с  шахматного
столика  несколько   фигур.  Жоанна   весело  улыбнулась,   а  Елена
разразилась  звонким   смехом.  И   тем  труднее  было  сдерживаться
придворным  Маргариты,   которые  отчаянно  гримасничали,  судорожно
сцепив зубы  и покраснев  от натуги.  Лишь только Матильда, любимица
принцессы,  позволила   себе  тихонько  засмеяться,  изящно  прикрыв
ладошкой рот.
   Рикард  Иверо   еще  больше   помрачнел  и   бросил  на   Филиппа
воинственный взгляд, будто собираясь вызвать его на поединок.
   А Маргарита раздосадовано закусила губу. Ей были крайне неприятны
воспоминания об  этом  инциденте  полуторагодичной  давности,  когда
известный  итальянский   художник  Галеацци,  расписывавший  витражи
собора Пречистой  Девы в  Памплоне, испросил  у  наваррского  короля
позволения запечатлеть  черты его  дочери в образе Божьей Матери, но
получил  категорический   отказ.  Мало   того,  в   пылу  праведного
возмущения дон Александр воскликнул: "Не потерплю святотатства!" - и
эта  фраза,   к  большому   огорчению  принцессы,  стала  достоянием
гласности.
   Чувствуя,  что  молчание  из  неловкого  становится  невыносимым,
Маргарита спросила:
   - И вы согласны с моим отцом?
   Этим  вопросом   она  явно   рассчитывала  поставить   Филиппа  в
затруднительное положение - но не тут-то было.
   - О да,  конечно, - сразу  нашелся он. - При всем моем уважении к
выдающемуся таланту  маэстро Галеацци, я тоже не уверен, что он смог
бы... Нет, решительно, я уверен, что он не смог бы изобразить вас во
всей вашей  красоте. А  как ревностный христианин, его величество не
мог допустить,  чтобы в образе Пречистой Девы вы выглядели хуже, чем
есть на  самом деле.  Именно это,  я полагаю,  имел в виду ваш отец,
говоря о святотатстве.
   И опять Маргарита растерялась. Как и прежде, она не могла решить,
глумится ли он над ней, или же говорит от чистого сердца.
   - А почему вы так уверены, что на портрете я выглядела бы хуже?
   - Да потому, -  отвечал Филипп, -  что не  родился еще  художник,
способный сравниться  в мастерстве с Творцом, по чьей милости я имею
честь восторженно лицезреть самое совершенное из Его творений - вас.
Ваша красота,  это как  откровение  свыше,  это...  Прошу  прощения,
принцесса, но  я не  в состоянии  подобрать более подходящие эпитеты
для вашей  красоты, чем сногсшибательная и умопомрачительная. Пускай
они немного  грубоваты, зато  как нельзя  точнее соответствуют моему
теперешнему состоянию.
   - И  тем   не  менее   вы  еще  держитесь  на  ногах, -  заметила
Маргарита. - Притом довольно прочно.
   - Уверяю вас, сударыня, только благодаря отчаянным усилиям.
   Она улыбнулась и покачала головой:
   - Однако вы льстец, сударь!
   - Вовсе нет, -  живо возразил Филипп. - Я лишь говорю, что думаю,
и не  более того.  Меня, конечно,  нельзя назвать  беспристрастным в
отношении вас -  я, право  же, просто очарован вами, - но даже самый
беспристрастный человек  вынужден будет признать... - Вдруг он умолк
и беспомощно развел руками, будто натолкнувшись в своих рассуждениях
на неожиданное препятствие.
   - В чем дело? - поинтересовалась Маргарита. - Почему вы молчите?
   - Должен вам  сказать, сударыня,  что беспристрастных в отношении
вас людей на свете не существует.
   - Как же так? Об®ясните, пожалуйста.
   - Здесь и  об®яснять нечего,  моя принцесса.  Дело в том, что все
мужчины при  виде вас не помнят себя от восторга, а женщины зеленеют
от зависти.
   - Гм, это  похоже на  правду, - сказала  польщенная  Маргарита. -
Только вот  что. С вашим тезисом насчет мужчин я, пожалуй, согласна.
Но женщины -  неужели они  все такие завистницы? Ведь если послушать
вас, так получается, что у меня нет ни одной искренней подруги.
   - Этого я  не говорил. Далеко не всегда зависть идет рука об руку
с недоброжелательностью.  Можно питать  к человеку  самые дружеские,
самые искренние  и теплые  чувства,  но  вместе  с  тем  неосознанно
преуменьшать его  достоинства. Беспристрастность,  хоть мало-мальски
об®ективное  отношение   к  вам   со  стороны  женщин  подразумевает
превосходство,   а    мне -   прошу    великодушно   простить    мою
ограниченность -  явно   не  достает   фантазии  даже   умозрительно
представить себе женщину совершеннее вас.
   Маргарита покраснела от удовольствия.
   - Однако есть  еще старики,  дети,  священнослужители...  евнухи,
наконец.
   - В вашем  присутствии, моя  принцесса,  старики  молодеют,  дети
взрослеют,  евнухи   вспоминают,  что  когда-то  были  мужчинами,  а
священнослужители начинают  сожалеть о  том дне,  когда они,  приняв
обет, отреклись от мирских радостей.
   "А он  довольно мил, - подумала Маргарита. - Сначала угостил меня
горькой пилюлей, а затем обильно сдобрил ее сладкой лестью".
   - А вы  очень милы  и любезны,  мой принц. Даже самые заеложенные
комплименты  в   ваших   устах   приобретают   какое-то   особенное,
неповторимое очарование. - (Филипп молча поклонился). - Но, кажется,
мы слишком  увлеклись обменом  любезностей и  заставляем ждать ваших
друзей. Представьте мне их.
   - Как вам  угодно, сударыня.  Надеюсь, графа  д'Альбре вы  еще не
забыли?
   - Разумеется, нет.  Рада вас  видеть, граф, -  сказала принцесса,
подавая Гастону руку для поцелуя.
   - Эрнан де  Шатофьер, граф  Капсирский. Воевал  на  Святой  Земле
вместе с Филиппом-Августом Французским.
   Маргарита приветливо кивнула.
   - А впоследствии  воевал против него в Байонне, - добавила она. -
В вашем  окружении, дорогой  принц, я  вижу лишь  одного  настоящего
рыцаря - господина  де  Шатофьера -  зато  какого  рыцаря!  Премного
наслышана о  ваших подвигах,  сударь.  Говорят,  вы  чудом  избежали
плена... то  бишь не чудом, а благодаря вашему невероятному мужеству
и везению.
   - Бесконечно милосердие  Божие, моя  принцесса, - скромно ответил
Эрнан.
   - Виконт де Бигор, - представил Филипп Симона.
   - Уже виконт?  А ваш батюшка, стало быть, граф? Очень мило... Да,
кстати, как  себя чувствует  ваша жена? - спросила Маргарита, лукаво
косясь на Филиппа.
   Симон густо покраснел.
   - Благодарю за  участие, сударыня, - ответил он, глядя исподлобья
на того же таки Филиппа. - Все в порядке.
   Затем подошла очередь Габриеля.
   - Как, тоже  виконт? -  удивилась  Маргарита  и  бросила  быстрый
взгляд на  Симона. - Ах,  да, понимаю. Ведь по большому счету именно
вам, господин  де  Шеверни,  я  обязана  счастьем  лицезреть  нашего
дорогого принца  целым и  невредимым.  Это  очень  похвально,  когда
сюзерен не  забывает о заслугах своих вассалов и вознаграждает их по
справедливости.
   Гастон склонился к Симону и шепотом об®яснил ему, на что намекает
принцесса, говоря о заслугах и вознаграждениях. Симон обиделся.
   Когда Филипп  представил ей  всех своих спутников (а таковых было
больше десятка), Маргарита оперлась на его руку и сказала остальным:
   - Прошу вас,  господа, проходите,  знакомьтесь с  моими дамами. И
смелее,  не   робейте,  они  у  меня  настоящие  овечки,  кроткие  и
застенчивые.
   Филипп ухмыльнулся.
   "Ну-ну! - подумал  он. - Хороши  овечки с  томными и  похотливыми
глазами!  Впрочем,   и  мои   ребята  не   промах.  Уж   то-то   они
повеселятся!.."
   - Не взыщите,  мой принц, - сказала Маргарита, ведя его к креслу,
в котором сидела княжна Жоанна. - Но танцев сегодня не будет. Я не в
настроении.
   - Вот и  хорошо, - ответил  Филипп. -  Премного  вам  благодарен,
принцесса.
   Маргарита недоуменно поглядела на него:
   - Благодарны? За что?
   - Вы выручили  меня из  затруднения, избавив  от пренеприятнейшей
необходимости извиняться  за то, что я не смогу составить вам пару в
танцах.
   - Ба! Вы что, плохо танцуете? Или не любите?
   - Да нет,  почему же.  Танцую я  неплохо и  ничего не имею против
танцев. Но  сегодня я очень устал с дороги, и мне вовсе не улыбается
выделывать всяческие  па даже с такой очаровательной партнершей, как
вы.
   Это уже  было откровенно  грубо. Принцесса  нахмурилась и поджала
губы.
   "Нет, определенно,  он насмехается  надо  мной.  Невежа,  наглец,
негодяй!.. И все-таки что-то в нем есть. Что-то такое особенное... О
Боже, как  я его  хочу! И он хочет меня, это бесспорно. Мы оба хотим
друг друга -  так поскорее  бы..." -  При  этой  мысли  ее  охватила
сладкая истома.
   Маргарита  познакомила  Филиппа  со  своими  кузинами  Жоанной  и
Еленой. Ни  с той,  ни с  другой у него содержательного разговора не
вышло - Жоанна выглядела чем-то озабоченной, слушала невнимательно и
отвечала невпопад,  а княжну  Иверо уже  взял  в  оборот  Гастон,  и
Филипп, как настоящий друг, решил не мешать ему, - так что вскорости
они с Маргаритой подошли к шахматному столику.
   - Надеюсь, мне  нет нужды  представлять вас друг другу, - сказала
Маргарита.
   Бланка улыбнулась  ему своей  обворожительной улыбкой  и  немного
виновато произнесла:
   - Если, конечно, кузен Филипп еще не забыл меня.
   - Да разве  можно забыть  вас, кузина,  хоть единожды увидев! - с
пылом ответил  Филипп, бережно взял руку кастильской принцессы и, по
своему обыкновению  (но вопреки  испанскому обычаю,  предписывавшему
целовать  воздух  над  ладонью  женщины,  не  касаясь  кожи),  нежно
прижался к ней губами.
   Тотчас же  он заметил,  как в  глазах молодого  человека, который
сидел напротив  Бланки, сверкнула  молния, а  на его  красивое  лицо
набежала тень  досады и раздражения. Филипп неоднократно сталкивался
с подобной  реакцией и  по собственному опыту знал, что эта молния и
эта тень  не обещают  ему ничего хорошего, ибо безошибочно указывают
на ревнивца.
   "М-да!" - только и подумал он и испытующе посмотрел на юношу.
   - Господин де Монтини?
   Этьен поднялся из-за стола и поклонился:
   - К вашим услугам, монсеньор.
   Вопреки этому  заверению, в голосе его явственно прозвучал вызов.
Бланка с  укоризной  взглянула  на  Монтини  и  сокрушенно  покачала
головой. Маргарита же иронически усмехнулась.
   Филипп отметил  все это  про  себя,  высокомерно  кивнул  Этьену,
разрешая ему садиться, и вновь повернулся к Бланке:
   - Дорогая кузина,  я был  безмерно  огорчен  известием  о  смерти
вашего августейшего отца. От меня лично и от всей моей родни приношу
вам искренние соболезнования.
   Бланка склонила  голову, и  Филипп невольно  залюбовался ею.  Она
была изумительно  хороша в печали, как, собственно, и в любом другом
настроении;   она    была   просто   восхитительна.   Присмотревшись
внимательнее, Филипп  вдруг обнаружил,  что за  последние полгода  в
Бланке произошла  какая-то перемена -  незначительная, казалось  бы,
перемена, почти  неуловимая и  скорее внутренняя,  чем внешняя, - но
это уже  была не  та Бланка,  которую он  знавал в  Толедо. Поначалу
Филипп даже растерялся и озадаченно глядел на нее, хлопая ресницами,
пока, наконец,  не сообразил:  она стала  женщиной и она счастлива в
замужестве... Но в замужестве ли?
   Это подозрение  побудило Филиппа  снова посмотреть  на Монтини, и
лишь тогда  он обратил  внимание, что одет тот если не в пух и прах,
то уж  наверняка не  по своим скромным средствам. Чего только стоили
элегантные сапожки  из кордовской  кожи, нарядный  берет