овал,
чтобы она  тут же  оплатила ему  "натурой". Однако девушка оказалась
порядочной, она  не хотела терять невинность ради каких-то соболиных
шкурок;  но,   с  другой   стороны,  и  со  шкурками  ей  было  жаль
расставаться. Боярин  был неумолим:  либо то,  либо другое,  поэтому
барышня обратился  за помощью к известному защитнику женщин Филиппу.
Тот принял ее заботы близко к сердцу: ему очень понравилась девушка,
к тому  же его  несказанно возмутила  извращенность боярина, который
сделал подарок  не в  благодарность за любовь, а наоборот - требовал
любви в  благодарность за  подарок. В  пылу праведного  гнева Филипп
обозвал его жалкой утехой мужеложца - просто так обозвал, без всякой
задней мысли,  в его  лексиконе это  было одним из самых язвительных
оскорблений, - и,  что говорится,  попал не  в бровь,  а в глаз. Как
выяснилось позже,  боярин, хоть и не был от природы гомосексуальным,
в отроческие  годы нежно  дружил с юным царевичем, теперешним царем,
чья слабость к молоденьким мальчикам была общеизвестна.
   Униженный и  оскорбленный боярин  пришел  в  неописуемую  ярость.
Вместо того  чтобы чинно  вызвать Филиппа  на поединок,  он  тут  же
выхватил из-за  пояса кинжал,  явно собираясь прикончить обидчика на
месте; его  не остановило  даже то,  что Филипп  не  имел  при  себе
никакого оружия.  Благо рядом  находился Габриель -  он  вступил  со
взбешенным боярином  в схватку  и, пытаясь выбить из его рук кинжал,
совершенно нечаянно  проткнул его шпагой. Удар Габриеля оказался для
боярина смертельным, и тот скончался на месте.
   Скандал получился  отменный, и  королю Роберу  пришлось приложить
немало усилий,  чтобы помешать  князю Шуйскому  придать этому  чисто
бытовому инциденту религиозную окраску. А архиепископ Тулузский свою
очередную воскресную  проповедь  целиком  посвятил  смертному  греху
сладострастия,  где   в  частности  отметил,  что  ни  католику,  ни
православному не  дозволено обращаться  с благородной девицей, как с
девкой продажной.
   Злополучные соболиные  шкурки остались у барышни, виновницы всего
происшедшего, в  качестве компенсации  за  нанесенный  ей  моральный
ущерб, а  сама она, в знак благодарности за заступничество, подарила
Филиппу свою  невинность, ничего  не требуя  взамен. В  свою очередь
Филипп, в  благодарность за  спасение  жизни,  произвел  Габриеля  в
рыцари  и  подарил  ему  еще  одно  поместье,  а  позже,  уже  после
возвращения в  Тараскон, счел  нужным придать  его владениям  статус
вице-графства, тем самым сделав своего первого дворянина виконтом.
   Габриель был  город и  рад, как  малое дитя.  Он сразу же написал
родителям письмо,  вновь приглашая  их к  себе, и  скрепил его своей
новой печатью  с графской  короной, а  внизу поставил  подпись: "Ваш
любящий сын  Габриель де Шеверни, виконт де Монтори". Правда, ответа
он так и не дождался...

   В Памплону  Филипп решил прибыть заблаговременно, чтобы наверняка
опередить  всех   своих  конкурентов -  разумеется,  за  исключением
виконта Иверо,  который там  жил. Слухи  об отношениях  Маргариты  с
Рикардом не  столько тревожили  Филиппа, сколько  пробуждали  в  нем
здоровый дух  соперничества. Этьен  де Монтини, которого в конце мая
Филипп отправил  в Памплону  с тайной  миссией и  которому,  похоже,
через сестру  удалось втереться  в  доверие  к  принцессе,  в  своих
секретных донесениях  сообщал, что  хотя Маргарита  всерьез увлечена
виконтом, выходить  за  него  замуж  не  собирается,  а  все  больше
склоняется  к   мысли  о  необходимости  брачного  союза  Наварры  с
Гасконью. Благодаря  Монтини, Филипп  был в  курсе всех  событий при
наваррском дворе,  но иногда  его разбирала  досада, что  в  отчетах
Этьена лишь  вскользь упоминалось  имя Бланки.  Однако он не решался
требовать  подробностей,  боясь  признаться  себе,  что  Бланка  по-
прежнему дорога ему...
   За  несколько  дней  до  от®езда  произошло  событие,  вследствие
которого  численность  гасконской  делегации  сократилась  почти  на
треть, -   обнаружилось,   что   Амелина   беременна.   При   других
обстоятельствах Симон  де Бигор  только бы радовался этому известию,
но сейчас  его возможную  радость омрачали  мучительные сомнения: от
кого же  у Амелины ребенок - от него или от Филиппа? Он угрожал ей и
на коленях  умолял признаться,  чье дитя  она носит  под сердцем,  и
немного успокоился,  лишь когда  Амелина, положив руку на Евангелие,
поклялась всеми святыми, что этот ребенок - его.
   В приступе  жесточайших угрызений совести Филипп и Амелина решили
сгоряча, что  впредь они  будут любить  друг друга только как брат и
сестра, и  поспешили сообщить  эту утешительную весть Симону. Гастон
д'Альбре скептически отнесся к их скоропалительному решению, правда,
не отрицал,  что  до  окончания  памплонских  празднеств  этот  обет
братско-сестринской любви  будет соблюдаться -  хотя бы  потому, что
Амелина, в связи с ее положением, остается в Тарасконе.
   Вместе с  Амелиной вынуждены  были остаться и другие гасконские и
каталонские дамы,  поскольку у герцога и Филиппа жен не было, а жена
Гастона  тоже   ожидала  ребенка,   и  следовательно,   некому  было
возглавить  женскую   часть  делегации.   Так  постановил  экстренно
созванный  семейный   совет,  большинство  на  котором  принадлежало
молодежи.  Кузены   Филиппа  разной  степени  родства  с  редкостным
единодушием ухватились за возможность избавиться от своих жен, чтобы
вволю  порезвиться   при  наваррском   дворе,   славившемся   своими
соблазнами.
   Такое  бессердечное   со  стороны   мужчин  решение,   несказанно
огорчившее дам,  впоследствии обернулось  большой удачей, чуть ли не
даром Провидения,  ибо по  пути в Памплону поезд гасконцев подвергся
нападению...



        Глава 24
                          "ТВОРЦЫ ИСТОРИИ"

Это  произошло  пополудни,  милях  в  десяти  от  границы  Беарна  с
Наваррой. К  счастью, опытный  проводник вовремя  заподозрил  что-то
неладное впереди по пути их следования, и гасконцы успели надлежащим
образом подготовиться  к встрече  с возможной  опасностью. Однако  в
первый момент,  когда меж  деревьями замелькали черно-красные одежды
рыцарей-иезуитов, у  многих болезненно  сжались сердца -  если не от
страха, то от суеверного ужаса.
   Замешательство среди гасконцев, впрочем, длилось недолго и вскоре
уступило место предельной собранности. Расстояние между противниками
было небольшим,  так что  после обмена десятком стрел и дротиков, не
причинившим ни одной из сторон никакого вреда, герцог, подняв руку с
мечом, зычным голосом произнес:
   - Вперед, господа! -  и,  пришпорив  лошадь,  помчался  навстречу
врагу.
   Следом за  ним,  с  оружием  наизготовку,  дружно  двинулись  все
остальные.  Иезуиты,   которые,  видимо,  рассчитывали  внезапностью
нападения внести  сумятицу в  ряды  гасконцев,  оказались  лишенными
этого преимущества  и поначалу  даже были  ошарашены их  неожиданной
агрессивностью.
   Уклонившись от  копья своего  первого противника,  Филипп на ходу
полоснул его  мечом, да  так удачно,  что тот не удержался в седле и
свалился наземь.  Не утруждая  себя проверкой,  убит он  или  только
ранен (это  было делом  слуг и  оруженосцев), Филипп ворвался в гущу
врагов, рубя  налево и  направо. Рядом с ним, плечом к плечу, бились
Габриель де  Шеверни, Симон  де Бигор,  Робер де  Русильон, еще  два
Филиппа и два Гийома - д'Арманьяки и Сарданские.
   Общая ситуация складывалась не в пользу гасконцев, однако впадать
в  отчаяние   было  еще   рановато.   Численный   перевес   иезуитов
компенсировался значительным  количеством слуг  из свиты  гасконцев,
часть  которых   вместе  с   оруженосцами  помогала  своим  господам
непосредственно в бою, а остальные, вооруженные луками, арбалетами и
дротиками, обстреливали  фланги,  тем  самым  не  позволяя  иезуитам
обойти гасконцев с тыла.
   Потери обеих  сторон пока  что были незначительными: по несколько
человек убитыми и не более двух десятков раненными, в числе которых,
как ни  странно, оказался и Эрнан. Именно в этот день его угораздило
нарядиться в  тяжелые турнирные  доспехи  и,  вдобавок,  облачить  в
железные латы  своего  Байярда -  молодого  перспективного  жеребца,
которого  он   решил  испытать   на  выносливость.   При  первом  же
столкновении изнуренный  конь не  устоял на ногах, и вместе с ним на
земле очутился  его хозяин.  К счастью  для Эрнана,  иезуитов  затем
оттеснили, и  жизни доблестного и незадачливого коннетабля опасность
пока не  угрожала.  Слуги  торопливо  перенесли  его  под  прикрытие
фургона, а  несчастный Байярд  так и  остался лежать  на  поле  боя,
закованный в  железные латы,  тяжесть которых  не позволяла  ему без
посторонней помощи подняться на ноги.
   В  самом  центре  линии  обороны  герцог,  со  свойственными  ему
спокойствием и  хладнокровием,  мастерски  орудовал  мечом,  отбивая
удары иезуитов  и метко  разя их  в ответ.  На нем не было ни единой
царапины, и своим примером он поддерживал мужество в сердцах воинов,
которые, хоть и были в меньшинстве, успешно отражали атаки врага.
   На правом  фланге, где сражался Филипп, дела обстояли куда лучше.
Руководимые  им   рыцари,  главным   образом   молодежь,   неумолимо
продвигались вперед,  и поверженные  иезуиты, кто  еще  оставался  в
живых, тут  же попадали  под кинжалы  оруженосцев и слуг, как свиньи
под ножи мясников.
   Филипп одобрительными  возгласами  приободрял  друзей,  а  сам  с
нарастающим беспокойством  поглядывал на противоположный фланг, где,
в виду  отсутствия Эрнана,  который все  еще оставался без сознания,
события разворачивались  не в  пользу Гастона  д'Альбре и  Робера де
Бигора. Филипп  не сомневался  в победе, он был не вправе хотя бы на
мгновение  допустить  обратное -  но  вот  какую  цену  им  придется
заплатить за  нее? Пока еще держится левый фланг, гасконцы находятся
в более  выгодном положении,  и потерь среди них значительно меньше.
Но у  Гастона и графа де Бигора слишком мало людей - еле-еле, каким-
то чудом им удается сдерживать натиск иезуитов. Вот-вот, и... Нет! В
последний момент иезуиты вынуждены ослабить давление на левом фланге
и перебросить  часть рыцарей  на правый, где особенно опустошительно
хозяйничает гасконская  молодежь во  главе с  Филиппом. На  какое-то
время равновесие восстановлено - но надолго ли?..
   За первым  рядом нападавших  Филипп заметил  всадника в блестящих
доспехах и  в шлеме,  увенчанном пучком разноцветных перьев. Судя по
роскошной одежде  и властным  жестам, которыми  он сопровождал  свои
приказы, это был предводитель отряда.
   - Эй, Габриель,  Робер, Симон! -  окликнул Филипп друзей, которые
бились рядом. - А ну, доберемся до того петуха!
   С  их  помощью  Филипп  пробился  к  "петуху",  как  он  окрестил
предводителя, и  пока друзья  оттесняли иезуитов,  налетел на него с
занесенным мечом.
   - Защищайтесь,   сударь!   Полно   вам   прятаться   за   спинами
подчиненных!
   "Петух" молча  принял его вызов, и между ними завязалась жестокая
схватка. На сей раз Филипп встретил достойного противника.
   Иезуиты попытались  было вновь  сомкнуться и  окружить нескольких
смельчаков, но  поздно спохватились -  в  образовавшуюся  брешь  уже
ринулись гасконцы  и предводитель  нападавших оказался отрезанным от
остальных своих рыцарей.
   Ряды иезуитов  дрогнули, однако  Филипп понимал,  что даже гибель
"петуха" не остановит дальнейшего кровопролития. С болью в сердце он
думал о  том, что,  возможно, кому-то  из близких  ему людей суждено
будет пасть  в этом  бою; особенно он беспокоился за отца и Гастона.
Ожесточенно сражаясь  с "петухом", Филипп мысленно взывал к небесам,
моля их не допустить победы ценой жизней его друзей и родственников.
   И небеса как будто прислушались к его страстным мольбам. Внезапно
за спинами  иезуитов из-за ближайшего холма выплеснулся на прогалину
стремительный  поток   белых  плащей,  блестящих  лат,  разномастных
лошадей, сияющих  на солнце лезвий обнаженных мечей и полощущихся на
ветру штандартов  ордена Храма  Сионского,  что  в  глазах  радостно
потрясенных   гасконцев    выглядело   неоспоримым    доказательство
безграничной милости  Господней. Громко, зычно раздался боевой клич:
"Боссеан!" - и  неожиданное появление  тамплиеров поставило крест на
всех планах  иезуитов. Зажатые  с обеих сторон превосходящими силами
противников,  они  были  обречены  на  неизбежное  поражение.  Исход
поединка был предрешен.
   Воспользовавшись  секундным   замешательством  "петуха",   Филипп
плашмя огрел  его мечом  по голове,  измяв роскошный  плюмаж,  затем
корпусом и руками вытолкнул очумевшего иезуита из седла.
   - Габриель! - крикнул  он. - Займись  этим мерзавцем и присмотри,
чтобы его  не прикончили. Он мой пленник. - А сам, пришпорив лошадь,
помчался дальше.
   С  появление   тамплиеров  схватка,   начавшаяся   как   яростное
противоборство, вылилась  в поголовную  резню. Мало  кому из  черно-
красных рыцарей удалось избежать смерти. Герцог, такой хладнокровный
в  бою,   теперь  дал   волю  своему  гневу.  В  молодости  он  люто
возненавидел иезуитов  за зверства, которые они творили в Арагоне во
время войны  с катарами,  и после  смерти отца  изгнал  их  всех  из
Гаскони и  Каталонии, сравнял  с землей  их командорства  и запретил
всяческую деятельность  ордена Сердца  Иисусова в  своих  владениях.
Герцог призвал  не брать ни одного врага в плен, заявив, что в любом
случае все пленники будут тотчас казнены.
   Благодаря своевременному  вмешательству тамплиеров  потери  среди
гасконцев были  незначительными. Из  числа знатных господ погиб один
только Ги  де Луаньяк -  камергер герцога.  К превеликому облегчению
Филиппа, никто  из его  друзей не  пострадал и  даже не был сколько-
нибудь серьезно  ранен.  Лишь  Гастон  д'Альбре  под  конец  схватки
вывихнул руку -  он так  увлекся, преследуя уносивших ноги иезуитов,
что позабыл  об усталости,  а когда  у него  закружилась голова,  не
удержался в  седле и  упал с  лошади; остальные же вообще отделались
мелкими царапинами  и ссадинами.  Филипп слегка  ушиб себе колено, у
него  неприятно  зудели  онемевшие  руки,  но  он  счел  это  сущими
пустяками, когда,  к радости своей, убедился, что на его лице нет ни
малейших повреждений.
   "Хотя шрамы  украшают мужчину, -  так рассуждал Филипп, - мне они
ни к чему. Меня вполне устраивает то, что есть".
   К этому  времени Эрнан  уже пришел  в сознание  и теперь, сидя на
траве, обалдело  таращился на  усеянное телами  иезуитов  поле  боя.
Вдруг он изумленно воскликнул:
   - Да  это   же  Клипенштейн,   чтоб  мне  пусто  было!  Гуго  фон
Клипенштейн! Он самый, клянусь хвостом Вельзевула!
   Гигант-всадник лет тридцати пяти, по всей видимости, предводитель
отряда, остановил  своего коня  и  повернулся  к  Эрнану.  Остальные
тамплиеры вместе с гасконцами продолжали добивать иезуитов.
   - Брат  де  Шатофьер!  Вот  так  встреча! -  Он  под®ехал  ближе,
спешился и участливо спросил: - Вы ранены?
   - Ну...  В   общем... -  смущенно  пробормотал  Эрнан.  Только  с
некоторым опозданием  он  сообразил,  в  какую  щекотливую  ситуацию
попал. Все  это время, пока вокруг кипел бой, пока его друзья бились
не на  жизнь, а  на смерть,  сам он  пролежал в безопасном местечке,
даже не вынув из ножен меч. - В общем, мелочи. Ничего серьезного.
   - Уж поверьте,  ничего серьезного, -  поспешил на  выручку  другу
Филипп, который,  по счастью,  проезжал мимо. -  Просто господину де
Шатофьеру не  повезло. Он упал и немного ушибся. - Филипп спрыгнул с
лошади и  смерил оценивающим  взглядом могучую фигуру прославленного
воина, который  за свои  подвиги в Палестине заслужил прозвище Гроза
Сарацинов. - Господин  фон Клипенштейн,  у меня,  право,  нет  слов,
чтобы выразить  вам  всю  глубину  своей  признательности  за  столь
своевременную помощь  в тяжкую  для нас  минуту.  Благодаря  вам  мы
избежали больших  потерь, и  многие жены и дети будут до конца своих
дней вспоминать  в молитвах  имена  героев,  спасших  от  неминуемой
смерти их супругов и отцов.
   - Это обязанность  каждого христианина - помогать ближнему своему
в годину  бедствий, - скромно  ответил тамплиер. -  Слава  Богу,  мы
поспели в самый раз. Эти еретики еще хуже магометан. И как их только
земля носит!
   - Ума не  приложу, - задумчиво  произнес Филипп. -  Зачем  мы  им
понадобились?
   - Говорят, - отозвался Эрнан, поднимаясь на ноги, - что отдельные
отряды иезуитов  с молчаливого  согласия своих командоров занимаются
разбоем на большой дороге.
   - Что-то такое  я слышал, -  кивнул Филипп. -  Но, насколько  мне
известно, этим  промыслом они занимаются небольшими бандами и уж тем
более не афишируют своей принадлежности к ордену.
   - Что правда,  то правда, -  согласился  Шатофьер. -  Обычно  они
переодеваются и избегают нападать на вооруженные отряды. А тут черт-
те  что:   все  одеты  в  иезуитскую  форму,  да  еще  и  с  боевыми
штандартами. Если  я не  ошибаюсь,  это  знамена  командорства  Сан-
Себастьян.
   - М-да, в самом деле... Чертовщина какая-то!
   Клипенштейн деликатно прокашлялся.
   - Прошу  прощения,   милостивый  государь, -   обратился   он   к
Филиппу. - Как я понимаю, вы монсеньор Аквитанский-младший.
   - А отныне  и ваш  должник, - ответил  Филипп. - Какими  ветрами,
столь счастливыми для нас, занесло вас в наши края?
   Тамплиер улыбнулся:
   - Смею надеяться, что ваш край вскоре станет не чужим и для меня.
   - О! - радостно  произнес Эрнан. - Вас назначили главой одного из
гасконских командорств? И какого же?
   - Берите выше,  брат. Магистр  Рене де Монтальбан после ранения в
Палестине решил  удалиться на  покой в  наш мальтийский  монастырь и
попросил гроссмейстера  освободить его  от  обязанностей  прецептора
Аквитанского...
   - Стало быть,  вы назначены  его  преемником, -  понял  Филипп. -
Очень мило.  Но как  вы оказались  именно здесь?  Верно, уже  начали
проводить смотр командорств?
   - Нет,  монсеньор,   только  собирался.  Прежде  всего,  я  хотел
представиться вам  и вашему  отцу, как  этого требует  устав  нашего
ордена, но в Тарасконе я вас уже не застал, поэтому вместе с отрядом
отправился вдогонку  за вами.  По счастью,  я избрал  более короткий
путь, чем вы.
   - И представились  нам самым  лучшим образом, - добавил Филипп. -
Думаю, нет  нужды особо  оговаривать, что ни у меня, ни у моего отца
не будет никаких возражений против вашей кандидатуры, как прецептора
Аквитанского. Надеюсь,  теперь вы  присоединитесь  к  нам?  По  моим
сведениям, король  Наварры пригласил  вас участвовать  в праздничном
турнире в числе семи зачинщиков.
   - Да,  это   так, -  кивнул   Клипенштейн. -  Однако  я  вынужден
отказаться от  вашего любезного  предложения продолжить путь вместе.
До начала  турнира еще  больше двух недель, и я намерен за это время
посетить несколько ближайших командорств.
   - Что ж,  удачи... Но,  полагаю, вы  не откажетесь  провести этот
вечер и  ночь в  моем замке  Кастельбелло, что  в  трех  часах  езды
отсюда. Мы остановимся там на пару дней, чтобы похоронить погибших и
позаботиться о раненных.
   - О да,  конечно, - сказал  Клипенштейн. - С огромной радостью мы
воспользуемся вашим... -  Вдруг лицо  его вытянулось от удивления, и
он во  все глаза  уставился на  предводителя иезуитов, которого, уже
без шлема,  вел к ним Габриель. - Ба! Родриго де Ортегаль! Прецептор
Наваррский собственной персоной. Ну и дела!
   Филипп внимательно  всмотрелся в  холодные, безмолвные черты лица
иезуита.
   - А хоть  и сам  Инморте. Кто  бы он  ни был, это не помешает нам
допросить его с пристрастием.
   - А еще  лучше будет  немедленно повесить  его на ближайшем суку,
как лесного разбойника, - послышался рядом гневный голос герцога. Он
под®ехал к  ним на  лошади, с окровавленным мечом в руке и посмотрел
на  прецептора  ненавидящим  взглядом.  Затем  повернулся  к  своему
оруженос