тчетливостью поняла,  что же  случилось  на
самом деле.  Впервые в  своей жизни  она лицом  к лицу столкнулась с
людской подлостью,  и человек,  который так  жестоко, так  коварно и
вероломно обошелся  с ней,  был ее  родной отец.  Отец, которого она
глубоко уважала  и любила, которым она искренне восхищалась, который
всегда и  во всем  был для  нее примером...  Жестокое  разочарование
постигло юную  шестнадцатилетнюю принцессу -  не по  годам  умную  и
рассудительную девушку, но еще не подготовленную к встрече с суровой
действительностью. Ее  душа была по-детски чиста и непорочна, сердце
ранимое, а  разум  мнительный,  и  это  ужасающее  открытие  напрочь
парализовало ее волю, сковало инициативу, лишило ее сил и всяческого
желания бороться за себя, за свою любовь, за свое счастье...
   С крушением  идеала, которым  был для  нее отец,  Бланка потеряла
почву под  ногами. Ей  стало безразличным ее же собственное будущее,
ей было  все равно,  что готовит  ей день  грядущий, она  вообще  не
хотела жить.  И когда  накануне свадьбы  к ней явился падре Антонио,
чтобы узнать  о ее  решении, Бланка  отказалась с  ним встретиться и
лишь велела передать ему короткое "нет".
   А на  следующее утро  она безропотно  пошла под  венец  с  графом
Бискайским, все плыло вокруг нее, как в тумане, губы ее сами по себе
отрешенно промолвили: "да", - и она стала его женой. И только ночью,
на брачном  ложе, когда  острая боль  в лоне  пробудила ее  от этого
жуткого полусна, Бланка с ужасом осознала, чтч она натворила...

   Филипп прибыл в Толедо на третий день после свадьбы Бланки, когда
она уже  готовилась к  от®езду в  Наварру, где  ей  предстояло  жить
вместе с  мужем. Узнав  от падре Антонио обо всем происшедшем, он до
глубины души  был оскорблен ее отказом и даже не захотел попрощаться
с ней.  Вместо того  он сразу  бросился искать  утешения в  об®ятиях
Норы, наскоро  убедив себя  в том,  что именно  она,  а  не  Бланка,
является лучшей из женщин сущих.
   Теперь Филипп ни от кого не скрывал своей связи с Норой и в ответ
на замечание  короля, высказанное,  кстати, в  весьма  корректной  и
толерантной форме,  он очень  грубо  огрызнулся:  дескать,  это  его
личное дело,  как он  ухаживает за  своей будущей  женой, и даже его
будущий тесть  не вправе  совать свой нос в их постель. Дон Фернандо
был немало  смущен и  обескуражен такой резкой и откровенно циничной
отповедью, но  молча проглотил оскорбление, чувствуя свою вину перед
Филиппом, и больше не стал возражать против их отношений до брака.
   Впрочем, надо  отдать должное  Филиппу: не собираясь скрывать эту
связь, он, вместе с тем, не афишировал ее. К его большому удивлению,
двор весьма  скептически отнесся  к слухам  о  грехопадении  младшей
дочери короля,  и мало  кто в  это поверил. К тому времени Норе лишь
недавно исполнилось  тринадцать лет,  по натуре  своей она  была еще
наивным, легкомысленным  и шаловливым ребенком, и все почитали ее за
малое дитя.  А тесную дружбу между ней и Филиппом придворные склонны
были об®яснять  тем, что  они оба  были очень  привязаны к Бланке и,
грустя по  ней, находили отраду в обществе друг друга - что, кстати,
и не  было так уж далеко от истины. Эту версию косвенно подтверждало
также и  то обстоятельство, что Альфонсо, чья нежная любовь к Бланке
была общеизвестна,  бчльшую часть своего свободного времени проводил
вместе с Филиппом и Норой.
   Что же  касается самого  Филиппа, то он, в отместку королю, решил
заставить его  поволноваться и  все тянул  с просьбой руки Норы. Дон
Фернандо не  рисковал торопить Филиппа, побаиваясь, как бы тот вовсе
не передумал,  и жил  в постоянном страхе потерять зятя, на которого
возлагал большие надежды. Альфонсо же, так и не простивший отцу брак
Бланки с  Александром Бискайским, втайне злорадствовал, глядя на его
мытарства. Ну  а Нора,  хоть ее и огорчило, что Филипп тайком от нее
собирался жениться  на Бланке,  все же  была  потрясена  жестокостью
отца, и чувство вины перед сестрой, которую она всем сердцем любила,
нет-нет да  давало о  себе знать. Филипп, уже смирившийся с тем, что
ему придется  жениться на  Норе, сильно  подозревал, что это чувство
вины со  временем будет расти и в конце концов отравит их совместную
жизнь, а призрак Бланки всегда будет стоять между ними...

   А весной  между Кастилией и Гранадой разразилась очередная война,
вскоре  закончившаяся  очередным  перемирием.  Филипп  также  принял
участие в  походе  против  мавров  во  главе  своего  кантабрийского
войска, и  уже находясь  в Андалусии,  он совершенно  неожиданно для
себя получил  от отца  письмо, в котором тот звал его к себе, просил
как можно скорее приехать в Тараскон.
   Хотя рассудком  Филипп не  любил  герцога,  зов  крови,  внезапно
проснувшийся в  нем, оказался  сильнее воспоминаний о былых обидах и
унижениях, и  читая письмо  отца, он  не мог  сдержаться и то и дело
тихо всхлипывал  от счастья.  Полученное  им  письмо  означало,  что
подошло к  концу его  долгое изгнание.  Теперь он  может вернуться в
родной дом,  в тот милый его сердцу уголок земли, который он называл
своей родиной,  в тот  край, где  он сделал  свои первые  шаги,  где
прошло все  его детство,  где под высокими сводами пиренейского неба
он познал  прекрасное и  неповторимое счастье первое любви и впервые
почувствовал себя мужчиной...





         * Часть вторая. НАСЛЕДНИК * 




        Глава 11
                            ДОН ФИЛИПП,
                          ПРИНЦ БЕАРНСКИЙ

В воскресенье  15 мая  1452 года,  спустя  ровно  три  недели  после
возвращения Филиппа  домой,  с  раннего  утра  гудели  все  колокола
кафедрального собора  викариальной епархии  Фуа, что  на  территории
большого  аббатства   ордена  Святого  Бенедикта  в  семи  милях  от
Тараскона. Медный  перезвон разносился  на  вокруг  и,  подхваченный
колокольнями близлежащих  замков и сел, казалось, распространялся на
весь мир.
   Сегодняшний  выходной   был  необычным   выходным,  и   месса   в
кафедральном соборе  Святого Бенедикта  не была  обычной  воскресной
мессой. Просторное  помещение храма,  освещенное  сотнями  зажженных
свечей,  было   заполнено   великолепными   празднично   наряженными
сеньорами  и   разодетыми  в   пух  и   прах  дамами   и   девицами,
представлявшими сливки  гасконского и  каталонского дворянства.  Все
они мигом  слетелись в  Тараскон, едва  лишь прослышав  о намечаемых
герцогом торжествах  по случаю  возвращения в отчий дом его младшего
сына и наследника.
   Отдельно от  прочих господ  и дам  расположилась группа из десяти
вельмож. Одним  из них  был Эрнан  де Шатофьер,  которому отводилась
особая роль  в предстоящей  церемонии. Остальные  девять были самыми
могущественными сеньорами  Беарна и Балеарских островов. Сегодня был
их день,  вскоре должна  состояться коронация  их  нового  государя,
принца Беарнского -  уже шестого  по счету с тех пор, как в середине
прошлого столетия  маркграф  Испанский  Филипп  Воитель  заключил  с
престарелым римским наместником Беарна Умберто Конти союз, женившись
на его  единственной  дочери  Валентине,  и  отобрал  у  Италии  эту
последнюю, еще остававшуюся под властью Рима, галльскую провинцию.
   Обретя независимость от римской короны и находясь лишь номинально
под  патронажем   императора,  Беарн   с  присоединенными   к   нему
впоследствии Балеарскими  островами, которые  маркграф освободил  от
мавританского  господства,   не  вошел   в  состав  союза  галльских
княжеств,  именуемого   королевством  Галлия,   а  так   и   остался
самостоятельным и  ни от  кого не  зависящим  государством.  И  хотя
властители Беарна  и Балеар не смогли добиться от Святого Престола и
Палатинского Холма[17]  придания их  владениям статуса  королевства,
сама  процедура   восшествия  на   княжеский  престол   была  сродни
королевской.
--------------------------------------------------------------
 17  Дворец на  Палатинском Холме в Риме был официальной резиденцией
императоров.

   Первый принц  Беарнский, Филипп  Воитель, был  коронован здесь, в
аббатстве Святого  Бенедикта. Следующие  четыре коронации состоялись
уже в  Бордо, столице  всей Гаскони; но вот, спустя девяносто восемь
лет эти древние стены и высокие своды собора вновь стали свидетелями
торжественного  ритуала   облечения  божественной   властью  потомка
славного маркграфа,  шестого принца Беарнского, Филиппа Красивого. И
в этом Филипп видел хорошее предзнаменование.
   Кроме места  коронации,  обоих  Филиппов,  Воителя  и  Красивого,
роднило еще  одно  немаловажное  обстоятельство.  И  тот,  и  другой
вступали на  княжеский престол  при жизни  своих отцов -  и Карл, по
прозвищу Бастард, и Филипп, по прозвищу Справедливый, присутствовали
в этом  соборе на  коронации своих  сынов и разделяли с ними радость
этого торжественного момента.
   Отец Филиппа  Красивого, герцог  Аквитанский, облаченный  в новую
шитую золотом  мантию и  увенчанный  герцогской  короной,  стоял  на
видном месте  слева от  алтаря и,  пока его  первый дворянин, г-н де
Мирадо, оглашал  акт передачи  Беарна и  Балеар, радостно  и даже  с
каким-то умилением  смотрел на  обоих своих  детей, стоявших рядом у
подножия алтаря.  Да, да,  их было  двое - князь  светский  и  князь
духовный, двадцатилетний  Филипп  Аквитанский  и  тридцатипятилетний
Марк де  Филиппо, архиепископ  Тулузский, примас  Галлии и  Наварры,
который вскоре  должен был  венчать своего  единокровного  брата  на
княжение.
   Как и  Филипп, в  детстве Марк  испытал много  страданий по  вине
отца - человека,  которого современники  называли Справедливым. Мать
Марка,  дочь   одного   обнищавшего   каталонского   дворянина,   не
оставившего  своим   детям  ничего,   кроме  долгов,  днем  прилежно
исполняла обязанности  фрейлины герцогини  Шарлотты,  а  большинство
ночей (и,  надо сказать,  с большей  охотой) проводила в постели его
сына. Родился  Марк уже  в Италии,  куда герцог  (тогда еще  будущий
герцог)  отправил   свою  любовницу,   как  только   прознал  о   ее
беременности. Поступил  он так  из малодушия, из страха перед отцом,
герцогом Робером,  суровым пуританином,  который осуждал сына за его
легкомыслие и беспутность и знай угрожал лишить его наследства.
   После смерти  отца молодой  герцог и дальше скрывал существование
внебрачного сына,  так как  влюбился в  Изабеллу Галльскую. А потом,
потеряв ее, он возненавидел весь мир. Стремясь забыться и унять свою
боль, он  с головой погрузился в государственные заботы, посвятив им
все свое  время, всю  свою жизнь,  всего себя,  и его  нисколько  не
трогала судьба  Марка. К счастью, мать герцога, женщина благородная,
чуткая и  сердечная, лишь  на два  года пережившая своего мужа, все-
таки успела  позаботиться о  внуке. Только благодаря ей Марк с малых
лет жил в достатке, не испытывая стеснения в средствах, воспитывался
как настоящий вельможа, а впоследствии получил блестящее образование
в самом  престижном во  всей Европе учебном заведении - университете
Святого Павла  в Риме.  Правду о своем происхождении Марк узнал лишь
на двадцать  втором году жизни, а впервые увидел отца еще через семь
лет, когда,  получив степень магистра теологии, был назначен младшим
викарием тулузской архиепархии и приехал в Галлию.
   Понятно, что никаких сыновних чувств к герцогу Марк не испытывал,
зато в  их отношениях было уважение и взаимопонимание, а со временем
между ними  возникло что-то  вроде дружбы.  Почувствовав  запоздалое
раскаяние, герцог посодействовал головокружительной карьере сына. За
неполные  пять   лет  тот   из  младшего  викария  стал  коад®ютором
архиепископа, а  еще год  спустя, когда монсеньор Бартоломео Гаэтани
был отозван  в Рим,  чтобы занять  в  Курии  пост  камерлинга,  папа
Павел VII, уважив  просьбу герцога  Аквитанского, назначил  Марка де
Филиппо  новым   архиепископом  Тулузским  и  посвятил  его  в  ранг
кардинала.
   Помощь отца Марк принимал с благодарностью и пониманием, но так и
не смог  до конца  простить ему  свое полное обид и унижений детство
безотцовщины. Не  мог забыть  он горькие  слезы матери,  которой  за
самоотверженную любовь  было  заплачено  изгнанием  и  забвением,  и
которая умерла на чужбине, вдали от родины, снедаемая одиночеством и
тоской... И  может быть,  именно та  неосознанная  враждебность,  то
откровенное осуждение,  что иной  раз появлялись  во взгляде Марка в
первые  годы  их  знакомства,  побудили  герцога  оглянуться  назад,
переосмыслить прошлое,  по-новому оценить все свои прежние поступки,
в частности, свое отношение к Филиппу...
   - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! - между тем читал г-н
де Мирадо. -  Мы, Филипп,  милостью Божьей  герцог Аквитании,  принц
Беарна и  верховный сюзерен  Мальорки и Минорки, маркграф Испанский,
князь-протектор  Гаскони  и  Каталонии,  пэр  Галлии,  об®являем  во
всеуслышание, дабы  сие стало  известно всякому  подданному нашему и
всем нашим родичам, владыкам христианским, а также князьям неверным,
что, признав  сына нашего  Филиппа, графа Кантабрии и Андорры, своим
наследником и  завещав ему  все титулы,  владения и полномочия, ныне
принадлежащие нам,  вместе с  тем, для сего, 15-го мая, года 1452-го
от Рождества  Христова, с согласия и одобрения его святейшества папы
Павла Седьмого,  его императорского величества Августа Двенадцатого,
могущественных  беарнских   и  балеарских   сеньоров  и  Сената,  мы
отрекаемся от  титула принца Беарна и верховного сюзерена Мальорки и
Минорки со  всем ему  принадлежащим в пользу вышеупомянутого сеньора
Филиппа, сына нашего, дабы правил он сими владениями, руководствуясь
волей своею и по велению совести своей, по собственному усмотрению и
с согласия  подданных своих,  правил мудро и грозно, достойно памяти
славных предков  наших и  их деяний,  для  вящей  славы  всего  рода
нашего. Да  пребудет с  ним всегда  и во  всем помощь  Божья  и  Его
благодать, но  пусть не  забывает он,  что Всевышний на то и даровал
каждому человеку  вольную  волю,  дабы  тот  был  свободен  в  своих
поступках и самостоятельно выбирал себе путь в жизни, осознавая свою
ответственность перед  Господом нашим  и  стремясь  преумножить  Его
славу и величие Его. Аминь!
   Огласив акт,  г-н де  Мирадо вручил  символическую связку  ключей
министра  княжеского   двора  своему   преемнику  на   этом  посту -
невысокому худощавому  юноше восемнадцати  лет со светло-каштановыми
волосами, первому дворянину нового принца, Габриелю де Шеверни.
   Архиепископ подвел  Филиппа к алтарю и положил его правую руку на
Библию.
   - Филипп, -  спросил  он. -  Веришь  ли  ты  в  Святую  Троицу  и
признаешь ли ты Отца, Сына и Святого Духа как Бога единого?
   - Да, - ответил Филипп.
   - Отвергаешь ли ты Сатану, все его соблазны и деяния?
   - Да.
   - Обещаешь ли  ты  сохранить  католическую  веру  своих  отцов  и
воплощать ее в деяниях своих?
   - Да.
   - Обещаешь ли  ты любить  и защищать  Святую Церковь  Христову  и
служителей ее?
   - Да.
   - Обещаешь  ли   ты  править   государством  своим  по  закону  и
справедливости?
   - Да.
   - Обещаешь ли  ты охранять  и отстаивать  канонические привилегии
служителей церкви, права вассалов своих и мещанские вольности?
   - Да.
   - Обещаешь ли  ты, сколько  станет тебе  сил,  поддерживать  мир,
спокойствие и согласие в своем государстве?
   - Да.
   - Обещаешь ли  ты защищать подданных своих, заботиться о них и об
их благополучии?
   - Да.
   - И перед лицом Господа Бога всемогущего клянешься ли ты в этом?
   - Да, клянусь.
   - Тогда скрепи  свое кредо подписью, и пусть присутствующие здесь
вельможи, сенаторы  и прелаты  будут свидетелями  твоей клятвы - как
перед людьми, так и перед Небесами.
   Когда Филипп подписал пергамент с текстом кредо, архиепископ взял
пасторальный скипетр, протянул его к пастве и произнес:
   - Я, Марк,  архиепископ Тулузский, милостью Божьей и папой Павлом
уполномочен короновать  присутствующего здесь Филиппа на княжение. И
согласно моим  полномочиям  я  провозглашаю  его  принцем  Беарна  и
верховным сюзереном Мальорки и Минорки.
   - Да будет так! - воскликнули присутствующие в соборе.
   По  сему   Филипп  возвратился   на  свое   место,  а  его  брат,
архиепископ, отправил  торжественную мессу во здравие нового принца.
Сам Филипп  не слышал  ни единого  слова молитвы, которую машинально
произносили его  уста вместе  со всей  паствой. Стоя  на  коленях  у
подножия  алтаря,   он  весь  ушел  в  себя,  внутренне  готовясь  к
предстоящей церемонии - коронации.
   Но вот  литургия подошла  к  концу.  В  сопровождении  епископов-
викариев Фуа  и Ортезского  Филипп вновь  поднялся к алтарю, и тогда
началось долгожданное действо.
   Камергеры сняли  с Филиппа  всю  верхнюю  одежду  за  исключением
штанов и  башмаков, после  чего принялись  облекать его в тяжелые от
многочисленных украшений  церемониальные княжеские  одежды,  которые
вместе с другими атрибутами власти были разложены на аналое. Епископ
Фуа прикрепил  к его ногам золотые шпоры и тут же снял их, а епископ
Ортезский повесил  ему на  шею  массивную  золотую  цепь  с  большим
усыпанным  драгоценными  камнями  крестом.  Архиепископ  благословил
меч - символ  военного могущества,  некогда  принадлежавший  Филиппу
Воителю, и обратился к его потомку со следующими словами:
   - Вручаю тебе меч сей с благословением Господним, дабы защищал ты
имя Христово  от неверных,  еретиков и  осквернителей, охранял  свою
страну, власть  в которой  дана тебе  Богом, от внутренних и внешних
врагов и поддерживал мир среди своих подданных.
   Накануне Филипп  недолго думал, кому быть новым главнокомандующим
беарнского войска. Да тут, собственно, и думать было нечего.
   - Великолепный  и   грозный  сеньор   Эрнан  де   Шатофьер,  граф
Капсирский, коннетабль[18] Беарна! - об®явил Габриель.
--------------------------------------------------------------
  18  Коннетабль  -  в  Средние  века,  верховный  главнокомандующий
сухопутных сил.

   Важной походкой Эрнан приблизился к алтарю, принял из рук Филиппа
меч, поцеловал головку его эфеса и, преклонив колени, положил его на
престол.
   Преподобный отец  Антонио, который,  наспех уладив  свои  дела  в
Толедо, связанные  с передачей прихода церкви Святого Иосифа другому
священнику, успел  все-таки прибыть  в Тараскон  в самую пору, чтобы
принять участие  в церемонии  коронации в  качестве нового  канцлера
княжества, достал  из инкрустированной шкатулки княжеский перстень с
печаткой и  передал его  архиепископу. Марк  надел этот  перстень на
палец Филиппу,  затем вложил в его правую руку скипетр суверена, а в
левую - жезл правосудия. Филипп опустился на колени перед алтарем.
   Также преклонив  колени, архиепископ  взял  из  дарохранительницы
золотую княжескую  корону, увенчанную большим рубином, а Габриель де
Шеверни тем  временем начал  вызывать присутствовавших  на церемонии
могущественных вельмож Беарна и Балеар:
   - Великолепный и грозный сеньор Гастон, граф д'Альбре!
   К Филиппу  подошел самый  могущественный из  его подданных  и его
двоюродный брат.
   - Великолепный и грозный сеньор Робер, виконт де Бигор!
   Это был  отец его  друга, Симона  де Бигора.  Сам же  Симон стоял
поодаль и  только тем и занимался, что исподтишка толкал локтем свою
жену, г-жу  Амелию д'Альбре де Бигор, которая не отводила от Филиппа
сияющих глаз.
   - Великолепный  и   грозный  сеньор  Филипп,  граф  д'Арманьяк! -
продолжал вызывать Габриель. - Великолепный и грозный сеньор...
   Девять могущественных  вельмож Беарна  и Балеар  стали полукругом
перед алтарем, и тогда архиепископ возложил корону на чело Филиппа.
   - Венчает тебя  Господь! - раздались  под сводами древнего собора
слова прелата.
   Девять вельмож  по очереди  прикоснулись к  короне, присягнув тем
самым на  верность своему новому государю. Архиепископ помог Филиппу
подняться  с  колен,  поверн