ым претендентом на наследование родового майората... Впрочем,
об этом,  с позволения  читателя, мы подробнее поговорим в следующей
главе.

   На девятом году жизни Филиппа постигла тяжелая утрата: умерла его
тетка Амелия,  женщина, заменившая ему мать, первая женщина, которую
он  любил,  и  единственная -  которую  он  любил  целомудренно.  По
прискорбному  стечению  обстоятельств,  в  это  самое  время  Филипп
находился в  Шалоне, куда  отправился вместе  с Гастоном д'Альбре за
его невестой,  Клотильдой де  Труа, племянницей графа Шампанского. А
когда они  вернулись домой, то застали только траур во дворце, новое
надгробие в  склепе аббатства  Святого Бенедикта  и плачущую навзрыд
Амелину. В  общем, невеселая  получилась у  Гастона свадьба, и тогда
Филипп в  первый и  последний раз видел в глазах у кузена слезы. Сам
же он  никак не  мог поверить  в происшедшее,  все это  казалось ему
каким-то  диким,  кошмарным,  неправдоподобным  сном.  И  только  на
следующий день,  проснувшись и  не увидев  склоненного над  ним лица
графини Амелии,  которая обычно  будила его  по утрам,  он, наконец,
осознал  страшную  истину,  понял,  что  больше  никогда  не  увидит
с в о ю   м а м у , и горько оттого разрыдался...
   А год спустя ушел из жизни еще один близкий родственник Филиппа -
родной  брат   его  матери,  Людовик VI  Галльский.  Король  Людовик
царствовал недолго  и умер бездетным, и после его смерти Филипп, как
единственный потомок  Изабеллы  Кантабрийской,  первой  жены  короля
Робера II,  унаследовал   графство  своей  бабки  и  стал  одним  из
богатейших и  могущественнейших  феодалов  Испании.  Таким  образом,
девятилетний  Филипп   Аквитанский,  третий   сын  герцога,  заметно
повысился в  своем общественном статусе. Он стал грандом Кастилии, а
кроме того,  поскольку новый король Галлии, Робер III, был еще молод
и не  имел детей,  Филипп, пусть  и временно,  получил титул первого
принца королевства  и наследника  галльского  престола.  Придворные,
слуги, горожане  и крестьяне стали именовать его не иначе, как "ваше
высочество", и  делали это,  несомненно, в  пику Гийому  и Роберу, к
которым, несмотря на их титулы монсеньоров, обычно обращались просто
"сударь".  Старшие   братья,  понятно,   неистовствовали,  снедаемые
завистью и  досадой. Герцог  же воспринял  известие о  том, что  его
семья обзавелась  первым принцем  Галлии, с  полнейшим безразличием,
как будто  это его  вовсе не  касалось, как  будто Филипп не был его
сыном.
   Со смертью  дяди Филипп обрел материальную независимость от отца.
Будучи  человеком  рассудительным  и  зная  о  враждебном  отношении
герцога  к   младшему  сыну,   Людовик VI  назвал   в  числе   своих
душеприказчиков Гастона  д'Альбре, поручив ему управление Кантабрией
до совершеннолетия  Филиппа.  Гастон  исполнял  обязанности  опекуна
добросовестно  и   регулярно   передавал   в   распоряжение   своего
подопечного часть прибыли от графства, а оставшиеся средства, все до
единого динара, вкладывал в развитие хозяйства, по-братски оплачивая
издержки    из     собственного     кармана.     Благодаря     такой
предусмотрительности со  стороны  покойного  короля,  Филипп  уже  в
десять  лет  стал  вполне  самостоятельным  человеком  и  даже  смог
организовать при  дворе отца  небольшой собственный двор. Это внесло
заметное  оживление   в  размеренную  полусонную  жизнь  Тараскона -
древнего  родового   гнезда  маркграфов   Испанских,   куда   герцог
переселился из  Бордо  вскоре  после  смерти  второй  жены,  надеясь
укрыться  здесь   от  жизненных   невзгод,  желая  обрести  покой  и
умиротворение...
   А Филипп был юн, жизнь била из него ключом, он не любил уединения
и большую  часть своего  времени проводил  в обществе  сверстников и
молодых людей  на несколько лет старше. У Филиппа было много друзей,
но еще  больше было  у него  подруг. С малых лет он, что называется,
вертелся возле юбок - это была его страсть, его любимое развлечение.
Разумеется, он  также любил  читать интересные  книги, беседовать  с
умными, образованными  людьми, заниматься  музыкой, играть  в разные
спортивные    игры -     однако    серьезную    конкуренцию    всему
вышеперечисленному составляли  девчонки. Филиппа  интересовало в них
все: внешность,  строение тела,  поведение, образ  мыслей,  как  они
одеваются и  особенно -  как  раздеваются.  Какой-то  могущественный
инстинкт пробуждался в нем в присутствии этих удивительных созданий,
до  предела  обострял  его  любознательность,  призывал  к  активным
исследованиям. Зачем,  не единожды  задавался он  вопросом,  Господь
создал их  такими отличными  от мужчин? Почему в мире существует два
столь разных  типа людей?  Что в  женщинах  такого  особенного,  что
влечет его  к ним  с непреодолимой  силой? Наставники давали Филиппу
хоть и докладные, но, по его мнению, слишком упрощенные раз®яснения,
большей частью  акцентируя внимание на явлении деторождения. Он этим
не довольствовался и продолжал самостоятельные наблюдения.
   Со временем  все становилось  на свои  места, и  к  десяти  годам
Филипп в  общих чертах  получил представление, что такое женщины и с
чем их  едят, а  чуть позже  (но гораздо раньше, чем большинство его
сверстников)  он   почувствовал  настоящее   физическое  влечение  к
противоположному  полу.  В  свою  очередь,  и  подружки  Филиппа  не
оставались к нему равнодушными. Уже тогда он был писаным красавцем и
выглядел старше  своих лет, и многие барышни были чуточку влюблены в
него, а  некоторые - совсем не чуточку. Среди самых рьяных поклонниц
Филиппа, как  ни странно, оказалась Амелина д'Альбре. Едва лишь став
девушкой, она  напрочь позабыла,  что росли и воспитывались они, как
родные брат  и сестра,  и страстно возжелала стать его женой. Филипп
был очень  привязан к  Амелине, она  была его  лучшей подругой, и он
нежно любил  ее - но только как сестру. Это обстоятельство, впрочем,
не мешало ему хотеть ее как женщину и помышлять о близости с ней - и
все же  что-то в  нем препятствовало осуществлению подобных желаний.
Возможно, ему  просто не  хотелось терять  в лице  Амелины сестру, в
которой он так нуждался.
   Осенью 1444 года  Гастон, крупно  повздорив с  герцогом, вынужден
был покинуть  Тараскон и переселился вместе со всей семьей в одно из
своих беарнских  поместий. За  два месяца  разлуки Филипп так сильно
истосковался по  Амелине, что,  в конце  концов, не  выдержал и тоже
приехал в  Беарн, где приятно провел всю зиму и первый месяц весны в
обществе кузины,  кузена, его  жены и  двух его  маленьких  дочурок.
Гастон почти  не сомневался,  что по  ночам  Филипп  тайком  спит  с
Амелиной, но  не предпринимал  никаких шагов,  чтобы пресечь  это. В
мыслях он  уже давно  поженил  их,  однако,  зная  упрямый  характер
Филиппа, не  пытался форсировать события и терпеливо выжидал. И если
Гастон заблуждался  насчет отношений его сестры с Филиппом, то виной
тому  была   вовсе  не   неуступчивость   Амелины   или   недостаток
настойчивости с ее стороны...
   Филиппу шел  четырнадцатый год, но выглядел он на все пятнадцать,
и за ним уже прочно закрепилась репутация неотразимого сердцееда. Он
был красив,  общителен, остроумен,  он прямо-таки излучал обаяние, и
женщины    находили     его    не    просто    очаровательным,    но
о б в о р о ж и т е л ь н ы м . Их  влекло к  нему, как  бабочек  на
свет фонаря;  а  юные,  не  умудренные  опытом  девушки,  сверстницы
Филиппа, порой  и вовсе  теряли голову в его присутствии и позволяли
ему делать  с ними  все, что  он пожелает.  В таких  случаях  Филипп
уводил очередную  жертву своих чар в какое-нибудь укромное местечко,
и там они целовались, нежно и невинно, по-детски неумело лаская друг
друга... Постепенно  Филипп приобретал опыт в поцелуях, его свидания
с девушками  носили все  более затяжной  и интимный  характер, а его
ласки уже нельзя было с полной уверенностью назвать неумелыми, а тем
более невинными.  Филипп понимал, что с неизбежностью восхода солнца
наступает пора  следующего этапа  познания женщин -  познания  их  в
прямом, библейском  смысле этого  слова. Однако  в  решающий  момент
всегда такой  смелый и  настойчивый Филипп  ни с  того,  ни  с  сего
терялся и робел. Сердце его уходило в пятки от ничем не об®яснимого,
панического страха,  и он  поспешно ретировался.  А  однажды,  когда
оставалось сделать  один шаг (буквально один шаг - с пола на кровать
к Амелине),  он попросту бежал, сгорая от стыда и последними словами
проклиная свою робость.
   И всякий  раз,  немного  успокоившись  после  очередной  неудачи,
Филипп делал  один и  тот же  вывод:  "Видно,  я  не  люблю  ее  как
женщину... Но что же это такое - любовь?"



        Глава 3
                             НАСЛЕДСТВО

По мере  того, как  взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и
каталонского  дворянства   зрело  недовольство   двумя  старшими,  в
особенности Гийомом,  который был  наследником  родового  майората -
Аквитании, Беарна,  графств Испанской  Марки и  Балеарских островов.
Ранее мы  уже упоминали  о некоторых дурных наклонностях Гийома; а с
годами они лишь усугублялись и приумножались, что не шутку тревожило
здравомыслящих  и   рассудительных  вельмож,  коих  среди  подданных
герцога было  немало. Их отталкивали не только и даже не столько его
многочисленные  пороки,   как   сочетавшаяся   с   ними   умственная
недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная неспособность Гийома
справляться с  государственными делами  была очевидна.  То же  самое
относилось и  к Роберу, который был не намного лучше старшего брата,
а  при  своей  бесхарактерности  и  склонности  поддаваться  дурному
влиянию со стороны - пожалуй, еще хуже.
   Разумеется,  многие  бароны  были  бы  не  прочь  воспользоваться
грядущей слабостью  княжеской  власти  для  укрепления  собственного
могущества, поэтому здоровые силы общества стали искать альтернативу
неизбежным в  таком случае  смутам и  междоусобицам. Трудно сказать,
когда и  кому впервые пришла в голову мысль, что наследником Гаскони
и Каталонии должен стать Филипп; но это, в конечном итоге, не так уж
важно. Главное,  что  к  тому  времени,  когда  Филиппу  исполнилось
тринадцать    лет,     большинство    гасконских    и    каталонских
землевладельцев - кто  сознательно, а  кто по наитию, - видели в нем
своего будущего  сюзерена. Это  относилось  не  только  к  подданным
герцога, но  и к  его соседям.  Так,  к  примеру,  король  Хайме III
Арагонский, учуяв, откуда ветер дует (он всегда отличался необычайно
острым чутьем),  предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью
Изабеллой Юлией,[10]  однако получил  категорический  отказ.  И,  по
всеобщему  убеждению,   причиной  отказа   было  вовсе  не  то,  что
арагонская принцесса  была старше  Филиппа на  два с половиной года.
Скорее, герцог опасался, что, породнившись с арагонским королем, его
младший сын  (ненавистный сын!),  и  без  того  весьма  значительная
персона, благодаря  своему положению  первого принца Галлии и гранда
Кастилии, станет слишком опасным претендентом на родовой майорат.
--------------------------------------------------------------
 10  Юлия (Julia)  - родовое  имя. По  логике,  в  данном  контексте
следовало бы  употребить его в арагонской транскрипции - Хулия (коль
скоро король  назван Хайме,  а не  Иаков);  однако  автор  намеренно
допустил это  несоответствие, чтобы подчеркнуть принадлежность Юлиев
Арагонских (Los  Julios  de  Aragon)  к  младшей  ветви  рода  Юлиев
Римских.

   В  начале   лета  1444 года  группа  молодых  вельмож,  друзей  и
родственников  Филиппа,   собралась  обсудить  сложившуюся  ситуацию
вокруг проблемы  наследования. Инициаторами  этого тайного  собрания
выступили Гастон  д'Альбре и  Эрнан де  Шатофьер - два самых близких
друга Филиппа,  а Эрнан,  к тому  же, был  его сверстником. Он очень
рано потерял  родителей и  находился под опекой дяди, но с малых лет
проявил  такой   решительный  характер,  незаурядный  ум  и  немалые
организаторские  способности,   что  самостоятельно   справлялся   с
хозяйственными делами,  не нуждаясь ни в каком надзоре, и постепенно
опека  над  ним  со  стороны  родственников  превратилась  в  чистую
формальность. По мужской линии род Шатофьеров происходил из Франции.
От их  прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер, остались одни лишь
развалины где-то  на востоке  Шампани;  в  память  о  них  прапрадед
Эрнана, первый  граф Капсирский  из Шатофьеров,  построил в Пиренеях
новый замок,  который, по его замыслу, должен был стать возрожденным
Шато-Фьером и  который его  потомки не  замедлили  переименовать  на
галльский лад -  Кастель-Фьеро, сохранив в неизменности свое родовое
имя.[11]
--------------------------------------------------------------
 11  Франсийское Chвteau-Fier (Chвteaufier) соответствует галльскому
Castel-Fiero.

   Вот в  этом самом  замке, что  в двух  часах езды от Тараскона, и
держали свой  тайный совет  заговорщики. По  их единодушному мнению,
пассивно  дожидаться   смерти  герцога,   не  предпринимая   никаких
решительных шагов,  было бы крайне неосмотрительно, и чтобы избежать
в  будущем   затяжной  борьбы   за  наследство,   необходимо  начать
действовать прямо сейчас.
   Приняв такое  решение, молодые люди затем разошлись во мнениях, с
чего  же   именно  следует   начинать.  Горячие   головы  предлагали
радикальное средство  решения всех  проблем - организовать  убийство
Гийома и  Робера, и  делу конец,  однако большинство  заговорщиков с
этим не  согласилось. Не отрицая, что старшие сыновья герцога вполне
заслуживают смерти  и в  предложении об  их  немедленном  физическом
устранении есть  свой резон,  они все  же отдавали себе отчет в том,
что на  этом  этапе  предпочтительнее  дипломатические  средства,  а
излишняя  горячность   может  лишь   навредить.   Бурные   дискуссии
продолжались целый  день, только  к вечеру молодые вельможи пришли к
согласию  по   всем  принципиальным   моментам  и  разработали  план
дальнейших  действий.   Они  выбрали   из  своего   числа  десятерых
предводителей, среди  которых естественным  образом оказались Гастон
д'Альбре и  Эрнан  де  Шатофьер,  и  возложили  на  них  руководство
заговором.
   На  следующий   день  все   десять  предводителей  отправились  в
Тараскон. Накануне  с подачи  Эрнана было решено поставить Филиппа в
известность о  существовании планов  по его возведению на герцогский
престол, не  раскрывая, впрочем,  всех своих  карт.  Осведомленность
Филиппа, пусть  и  ограниченная,  позволяла  заговорщикам  в  случае
необходимости выступать  от его  имени, что,  естественно, придавало
заговору больший вес и даже некоторую официальность.
   Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость.
За все  время, пока  Эрнан и  Гастон попеременно  говорили,  излагая
соображения заговорщиков,  он ни  взглядом, ни  выражением  лица  не
выдал своего  внутреннего торжества:  наконец случилось то, о чем он
так мечтал  на протяжении  нескольких последних лет, пряча эту самую
сокровенную мечту  глубоко в  себе, не  поверяя ее никому на свете -
даже Богу...
   Когда Эрнан  и Гастон  закончили, Филипп  смерил всех собравшихся
приветливым и вместе с тем горделивым взглядом и сказал:
   - Друзья мои,  я свято  чту кровные  узы, законы  и обычаи  наших
предков, и  считаю, что  лишь  исключительные  обстоятельства  могут
оправдать их  нарушение. К  сожалению, сейчас  в наличии  эти  самые
исключительные обстоятельства. И если я окажусь перед выбором - мир,
покой и  справедливость на  землях, вверенных  моему роду Богом, или
слепое следование  устоявшимся нормам, -  тут в его голосе явственно
проступили металлические  нотки, - то будьте уверены: я не колеблясь
выберу первое. Думаю, и Бог, и люди поймут и одобрят мое решение.
   Таким ответом он расставил все по своим местам. И если кто-нибудь
из предводителей,  направляясь к  Филиппу, воображал,  что оказывает
ему большую  честь, предлагая  то,  что  по  праву  принадлежит  его
старшему брату,  то он  со всей  определенностью дал  им понять, что
м и л о с т и в о   соглашается   принять   отцовское   наследство -
единственно ради  их же  блага и  только потому,  что Гийом оказался
недостойным высокого  положения, доставшегося  ему по  рождению. Эти
слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись в выборе
своего будущего сюзерена.
   Когда все  предводители, кроме Шатофьера и д'Альбре, ушли, Филипп
покачал головой и задумчиво произнес:
   - Ошибаются те,  кто отказывает  Гийому  и  Роберу  в  каких-либо
талантах. В  некотором смысле  они даже  гении. Ведь  это  еще  надо
суметь пасть так низко, чтобы настроить против себя решительно всех.
   - Да уж,  гении, - ухмыльнулся  Гастон. - Но  я предпочел  бы  не
иметь таких гениев среди своих родственников. Перед людьми стыдно.
   Эрнан молча  смотрел на  друзей  и  думал  о  том,  что  воистину
неисповедимы пути  Господни, если  от одного  отца  рождаются  такие
разные дети, как Филипп и Гийом...

   Упомянутая  нами  в  предыдущей  главе  ссора  между  герцогом  и
Гастоном  д'Альбре   имела  самое   непосредственное   отношение   к
вышеизложенному. Гастон  однажды попытался  прозондировать  почву  и
намекнул  герцогу,   что,  возможно,   его  подданные  хотят  видеть
наследником Гаскони  и Каталонии  не Гийома  и не Робера, а Филиппа.
Герцог тотчас  пришел в  неописуемую ярость  и наговорил  племяннику
много обидных  слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого ему не
оставалось ничего  иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей
и  уехать  из  Тараскона.  Позже,  задумываясь  над  столь  странным
поведением герцога,  Гастон находил этому только одно об®яснение: он
явно был не первый, кто намекал ему на такую возможность.
   А между  тем Гийом  и Робер,  будто нарочно,  делали  все,  чтобы
облегчить труды  заговорщиков. Они  собрали в  своем окружении самые
отборные отбросы общества, что уже само по себе вызывало негодование
респектабельных вельмож,  и бесчинствовали  в округе, наводя ужас на
местных крестьян.  Среди множества  гнусных развлечений братьев было
одно, производившее  на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим
романтическим  отношением   к  женщинам   он  всей  душой  ненавидел
насильников - а  Гийом и Робер были самыми что ни на есть настоящими
насильниками...



        Глава 4
                               СМЕРТЬ

Это случилось 2 мая 1445 года.
   Утро было  прекрасное, но  чувствовал себя  Филипп не  под  стать
погоде прескверно.  Он разгуливал в одиночестве по дворцовому парку,
проветривая тяжелую  с похмелья  голову. Вчера  он впервые  в  своей
жизни  по-настоящему  напился  и  теперь  горько  жалел  об  этом  и
клятвенно обещал себе, что впредь подобное не повторится.
   Поначалу Филипп  не собирался  напиваться, но  вчерашняя  пирушка
получилась  не  очень  веселая,  скорее  даже  тоскливая.  Эрнан  де
Шатофьер уехал  в Беарн  и должен был вернуться лишь через несколько
дней, прихватив с собой Гастона д'Альбре и Амелину, благо герцог уже
перестал сердиться  на своего  племянника. По  той или  иной причине
отсутствовали и другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему
было немного грустно, и он выпил больше обычного. Затем ему в голову
пришла мысль,  что  если  он  как  следует  напьется,  то,  глядишь,
наберется смелости  переспать  с  какой-нибудь  из  присутствовавших
девушек. Мысль эта была не слишком умная, здравой частью рассудка он
это понимал и, тем не менее, с достойным лучшего применения усердием
налег на  вино, стремительно  пьянея от  непривычки. После изрядного
количества  выпитого  зелья  его  воспоминания  о  вчерашнем  вечере
внезапно оборвались.
   Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь
один, или  нет, и  эта неизвестность мучила его больше, чем головная
боль. Было  бы обидно,  до слез  обидно потерят