улся  с  ним  к  пастве  и  торжественно
провозгласил:
   - Господа! Перед вами ваш принц Филипп, законный правитель Беарна
и Балеарских  островов, венчанный  на княжение Господом Богом нашим.
Да здравствует принц!
   - Да здравствует принц! - хором повторили девять вельмож.
   - Да здравствует принц! - подхватили остальные подданные Филиппа-
старшего и Филиппа-младшего.
   Вновь загудели  колокола  собора,  и  вновь  их  медный  перезвон
понесся все дальше и дальше, распространяясь, казалось, на весь мир.
   В сопровождении  прелатов, могущественных  вельмож, великолепного
коннетабля, канцлера и свиты своих дворян Филипп направился к выходу
из  собора,   где  его   ждала  ликующая   толпа   простонародья   и
мелкопоместного дворянства.  Длительная  и  изнурительная  церемония
коронации порядком  утомила его, и все его тело ломило от усталости,
однако держался он гордо и величественно, всем своим видом изображая
бодрячка. Это  был день его торжества, день его победы: за полмесяца
до  исполнения   ему  двадцати   одного  года   Филипп  Аквитанский,
прозванный Красивым, третий сын герцога, стал не просто владетельным
князем - но и суверенным государем.
   На полпути к выходу взгляд Филиппа случайно... впрочем, не так уж
и случайно  встретился с  ясным взглядом  самой прекрасной  из  всех
присутствовавших в  соборе женщин -  Амелины. Он  украдкой улыбнулся
ей, а  в голову  ему пришло  несколько ну  совсем неуместных  в этом
святом месте  и в  этой торжественной обстановке мыслей. Вот одна из
них, пожалуй, самая невинная:
   "Когда-то я  бежал от  тебя - но  теперь  не  убегу.  Теперь  ты,
милочка, нигде от меня не денешься..."



        Глава 12
                        НЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В толпе  придворных и  слуг, встречавших  праздничную  процессию  на
площади перед  дворцом, Филипп сразу заприметил здоровенного детину,
чье помятое,  пропитанное пылью  и пчтом, забрызганное грязью платье
неприятно   контрастировало    с   нарядными    одеждами   остальных
присутствующих. На груди его ливреи были вышиты геральдические замки
Кастилии и львы Леона. Присмотревшись внимательнее, Филипп признал в
нем  штатного   гонца  кастильского   королевского   двора,   парня,
славившегося своей  необычайной выносливостью.  Однако сейчас  этого
выносливого парня здорово пошатывало от усталости; казалось, он едва
держится на ногах.
   "Черти  полосатые! -   озадаченно  подумал   Филипп. -   Что   же
стряслось? Неужели..."
   В ответ  на пытливый  взгляд  гонца  он  утвердительно  кивнул  и
спешился. Гонец  подошел к Филиппу, снял шляпу и опустился перед ним
на одно  колено. В  руке  он  держал  внушительных  размеров  пакет,
скрепленный пятью  королевскими печатями - четырьмя малыми в углах и
большой гербовой посередине. Это была официальная депеша.
   - Монсеньор, - произнес гонец. - Его величество король Кастилии и
Леона Альфонсо  Тринадцатый с прискорбием извещает ваше высочество о
смерти своего  августейшего отца, нашего возлюбленного государя дона
Фернандо.
   Филипп молча  взял пакет,  сломал печати,  извлек письмо  и бегло
ознакомился с его содержанием, которое, если отбросить всю словесную
шелуху, сводилось  к нескольким лаконичным фразам. Филиппу, конечно,
было жаль  покойного короля,  но нельзя  сказать, что  это  известие
слишком  огорчило  его.  Он  никогда  не  питал  особой  симпатии  к
Фернандо IV, а с некоторых пор перестал и уважать его.
   Тем  временем   к  Филиппу   подошли  отец   и  брат   (то  бишь,
архиепископ). Он  отдал  Габриелю  прочитанное  письмо  и  сдержанно
сообщил:
   - Неделю назад умер король Кастилии.
   Все присутствующие перекрестились.
   - Это был  выдающийся государь, -  произнес герцог  с неожиданной
грустью в  голосе. Он  подумал о  том, что покойный дон Фернандо был
всего лишь на четыре года старше него.
   - Да, - согласно  кивнул Филипп. -  Это большая  потеря для всего
христианства. Мир праху его.
   - Вечный покой даруй ему, Господи, - добавил архиепископ.
   - Дон Альфонсо  опять вынужден воевать, - сказал Филипп. - Теперь
с Португалией.  Еще зимой  граф  Хуан  отказался  платить  налоги  в
королевскую казну  и не  предоставил свое  войско для  похода против
Гранады. А  совсем недавно  провозгласил Португалию  независимым  от
Кастилии королевством.  Себя он,  понятное дело,  назначил  королем,
правда,  так   и  не  нашел  епископа,  который  согласился  бы  его
короновать.
   - Об этом  конфликте я  слыхал, - сказал  герцог. - Португалии не
терпится последовать примеру Нормандии. Но дон Хуан не учел одного -
Кастилия  Фернандо   Четвертого,  это   не  Франция  Филиппа-Августа
Третьего. Так  что же  намерен предпринять  новый  король,  Альфонсо
Тринадцатый?
   - Он собирается  подавить мятеж, пока он не перерос в гражданскую
войну и...
   - И пока  на сторону  графа не  встали иезуиты, - понял герцог. -
Дон Альфонсо обратился к тебе за поддержкой?
   - Самое  странное,   что  нет, -   ответил  Филипп   в  некотором
недоумении. - Он  лишь сообщает  о смерти  дона Фернандо  и о  своем
решении навести  в Португалии  порядок, а  также выражает пожелание,
чтобы в  случае необходимости  рыцари Кантабрии немедленно собрались
под знамена Леона.
   - Вполне  законное   желание, -  признал   герцог. -  Видно,  дон
Альфонсо уверен  в собственных силах и не хочет вовлекать в конфликт
третью сторону. Что ж, тем лучше для нас.
   Филипп кивнул, хотя сам сомневался в этом.
   - Король просит  дать письменное  распоряжение сенешалю Кантабрии
вновь снарядить войско, что я сейчас и сделаю.
   Герцог одобрил  решение сына  и вместе  с архиепископом  и  падре
Антонио поспешил  встречать папского легата, кардинала Энцо Манчини,
который как раз выходил из носилок.
   - Любезный, - обратился  Филипп к  гонцу. - Когда ты будешь готов
отправиться обратно?
   - Уже завтра  на рассвете, монсеньор. Меня предупредили, что дело
не терпит  отлагательства. - И  перейдя на  арабский  язык,  который
Филипп выучил  в Кастилии,  он  добавил: -  У  меня  есть  еще  одно
поручение, господин. Неофициальное.
   - Какое?
   - Письмо от известного вам лица. Король об этом ничего не знает.
   Филипп настороженно  огляделся вокруг  себя. Отец стоял поодаль и
разговаривал  с   папским  легатом,   но  время  от  времени  искоса
посматривал на него. Дворяне и слуги, мигом сообразив, что речь идет
о чем-то  сугубо конфиденциальном,  деликатно отступили на несколько
шагов. Зато  Эрнан, который, проходя мимо, расслышал последние слова
гонца, тотчас оказался рядом с Филиппом.
   - Так, так, так! - произнес он по-арабски, и губы его растянулись
в хитрой усмешке. - Тайный сговор с эмиром?
   - Не паясничай,  дружище! - огрызнулся  Филипп, невольно краснея;
он догадывался,  от кого  было  письмо.  И  к  гонцу: -  Ну,  давай,
любезный!
   Тот ловко  извлек из-за  отворота ливреи небольшой пакет, который
Филипп сразу  же спрятал  в пышных  складках своей  мантии, даже  не
взглянув на  него. Проверив  на ощупь рельефные очертания печати, он
убедился, что догадка его верна.
   Филипп поманил  к себе  Габриеля и  поручил  его  заботам  гонца.
Первый дворянин  принца пригласил  своего подопечного  следовать  за
ним. К  их компании  присоединился Эрнан  с явным  намерением  взять
кастильца в оборот и выведать у него самые свежие толедские сплетни.
Между тем Филипп подошел к отцу и группе прелатов.
   - Милостивые государи, -  сказал он. - Прошу великодушно простить
меня, но,  к сожалению,  я вынужден  покинуть вас -  имею неотложную
корреспонденцию.
   - О  да,  конечно, -  согласился  герцог,  отойдя  с  Филиппом  в
сторону. - Государственные  дела не  дают  нам  покоя  ни  днем,  ни
ночью... Гм. Это в равной степени относится и к делам любовным... Да
что ты смущаешься, словно невинная девица! - добавил он с понимающей
улыбкой. - Вот  уж не думал я, что знаменитого сердцееда дона Фелипе
из Кантабрии  так легко  привести  в  замешательство...  Ну,  ладно,
ступай разбирайся  со  своей  корреспонденцией,  а  я  тем  временем
немного отдохну.  Когда же  освободишься, непременно  зайди ко  мне.
Есть  одно  дело,  также  не  терпящее  проволочек,  а  в  следующие
несколько дней  нам вряд ли представится случай спокойно поговорить.
Там, - герцог  неопределенно махнул  рукой, имея  в  виду  город  за
внутренними стенами  замка, - уже начались оргии. У нас вскоре будет
то же самое.
   - Добро, отец, -  сказал Филипп. -  Я постараюсь освободиться как
можно быстрее.

   Переодевшись, Филипп  уединился в  своем кабинете,  первым  делом
распечатал второе  письмо  и  умиленно  улыбнулся,  узнав  по-детски
неуклюжий почерк Норы. Но эта умиленная улыбка напрочь исчезла с его
лица, как только он прочел первые строки:
                             "Любимый мой!
   В эти  печальные для  меня и  всей нашей  семьи  дни,  омраченные
утратой царственного  отца, я  решилась написать тебе, побуждаемая к
тому тяжелыми  грозовыми тучами,  надвигающимися на  ранее  ясный  и
чистый небосклон нашей любви..."
   Сердце Филиппа  екнуло и  болезненно заныло. Еще ничего не зная о
природе упомянутых  Норой грозовых туч, он уже понял, что потерял ее
так же  нелепо и  исключительно по  своей вине,  как прежде  потерял
Бланку...
   "...Король, брат  мой, решил  по окончании  траура идти войной на
графа Хуана  Португальского (прости, Господи, его грешного - ведь он
наш дядя!). Альфонсо уже подписал эдикт о лишении его всех титулов и
владений за  бунт и  неповиновение  королевской  власти,  однако  он
опасается, что в предстоящей войне иезуиты предоставят тайную помощь
дяде Хуану,  а то  и открыто встанут на его сторону, спровоцировав в
стране  междоусобицу.   Ввиду  всего  этого  брат  счел  необходимым
заручиться поддержкой  императора  Римского.  Оказывается,  еще  при
жизни,  накануне   твоего  от®езда   в  Галлию,   отец  мой  получил
конфиденциальное послание  от Августа  Юлия, в  котором тот сообщал,
что  вскоре  папа  Павел  должен  удовлетворить  его  ходатайство  о
расторжении брака с императрицей, поелику новый лекарский консилиум,
созванный  Святым   Престолом,  единодушно   признал,  что,  подарив
императору дочь,  она стала  бесплодной и  уже не в состоянии родить
ему  сына -   наследника  престола.   Правда,  официальное   решение
консилиума еще не оглашено, но Август Юлий уверяет, что за этим дело
не станет -  вердикт окончательный  и нуждается  лишь  в  формальном
утверждении со  стороны святейшего  отца, который  обещает подписать
его в середине мая вместе с актом о расторжении брака..."
   Дочитав до  этого места,  Филипп откинулся  на спинку кресла и до
боли закусил нижнюю губу. На лицо его набежала жгучая краска гнева и
стыда. Теперь  ему стало понятно, почему на прошлой неделе его гонец
возвратился из Толедо без какого бы то ни было конкретного ответа. И
вовсе не потому, что Фернандо IV был при смерти.
   Но ведь  Альфонсо, его  друг... Впрочем,  нет. Прежде  всего,  он
король Кастилии,  и его  первейшая обязанность -  заботиться о благе
своей страны.  Если устроенный Фернандо IV брак Бланки с Александром
Бискайским  был,   в  сущности,  капризом  короля,  проявлением  его
человеческой слабости  (а откровенно  говоря, настоящим  свинством в
отношении Филиппа  и, особенно,  Бланки), то  решение  Альфонсо XIII
выдать свою младшую сестру за Августа XII Римского было продиктовано
сугубо государственными соображениями.
   С некоторых пор Италия активно стремилась к тесному политическому
союзу с  Кастилией, последние успехи которой в Реконкисте и не менее
успешная  внутренняя   политика,  направленная  на  централизацию  и
укрепление королевской  власти, постепенно  превращали  ее  в  самое
могущественное на  западе Европы  государство. С этой целью покойный
император Корнелий IX  выдал свою  племянницу  Констанцу  Орсини  за
наследника  престола   Альфонсо  Кастильского.   С  этой   же  целью
впоследствии  император   Август XII  возымел  желание  жениться  на
кастильской принцессе  Бланке. А  что касается его первого брака - с
Изабеллой Французской,  самой младшей  из одиннадцати детей Филиппа-
Августа II, то  он не  принес римской короне ни наследника престола,
ни сколько-нибудь значительных политических дивидендов. Вскоре после
смерти великого  французского короля  и восшествия  на  престол  его
внука  Филиппа-Августа III   (который,  кстати   сказать,   был   на
тринадцать лет  старше своей  тетки, императрицы  Изабеллы)  Франция
начала стремительно  терять свое  положение ведущей  державы, чему в
большой  степени   способствовали  религиозные   авантюры  короля  и
бездарное  правление   страной  в   его  отсутствие  королевы  Хуаны
Португальской.
   Отчаявшись извлечь  из брака  с Изабеллой  Французской какую-либо
выгоду и  потеряв всяческую  надежду на рождение наследника престола
(а по  римским законам таковым мог быть только сын), Август XII пять
лет назад  обратился к  папе с  прошением о  разводе.  Однако  этому
яростно воспротивились  французские кардиналы,  уязвленные  в  своей
национальной гордости,  а  также  сторонники  Гвидо  Конти,  герцога
Неаполитанского, чей  род мечтал  о свержении  династии Юлиев  еще с
незапамятных времен. Даже ближайший родственник императора, его дядя
Валерий Юлий  с многочисленным потомством, исподтишка ставил палки в
колеса племяннику,  больше заботясь  об  интересах  своего  старшего
сына, чем о благополучии государства и всего рода Юлиев.
   Шло время,  каждый следующий  лекарский консилиум  превращался  в
фарс,  погрязая   в  бесплодных  дискуссиях  насчет  предполагаемого
бесплодия Изабеллы  Французской, и  уже никто всерьез не рассчитывал
на благоприятный  для Августа XII исход дела, как вдруг авторитетные
ученые мужи  совершенно неожиданно  для всех  пришли к  единодушному
согласию и  признали  императрицу  более  неспособной  иметь  детей.
Несколько позже  до Филиппа дошли слухи, что известие о браке Бланки
с графом Бискайским переполнило чашу терпения молодого императора, и
он оказал грубое давление на членов консилиума - как утверждали злые
языки,  не  погнушался  даже  лично  угрожать  некоторым  строптивым
светилам медицинской  науки физической  расправой. Так  оно было или
нет, но  Август XII  торопился  не  зря,  и  если  он  действительно
прибегнул  к   угрозам,  то   сделал  это  вовремя  и  с  надлежащей
решительностью.
   Филипп немного  посокрушался по тому поводу, что слишком медлил с
женитьбой на  Норе, и вместе с тем возблагодарил небеса, что к этому
моменту не  был помолвлен  с ней официально, избежав, таким образом,
еще большего  унижения - публичного  расторжения помолвки со стороны
невесты. Его  немного утешила и даже развеселила мысль о том, каково
будет императору,  когда он в первую брачную ночь обнаружит, что его
жена, крошка  Нора, уже  была в употреблении и, мало того, для столь
нежного возраста довольно опытна и искушена в любви.
   "Вот, получай! -  злорадствовал Филипп  по адресу  Августа XII. -
Ешь не подавись!"
   Из последующих  строк письма  явствовало, что император, пока что
неофициально, попросил  руки Норы и получил от Альфонсо согласие при
условии, что  Италия предоставит  Кастилии военную  помощь в  борьбе
против Хуана  Португальского. Взамен  кастильский король обещал, что
укрощенная  Португалия   станет  приданным  Норы,  правда,  с  двумя
существенными  оговорками.   Во-первых,  графство   будет  и  впредь
оставаться под  суверенитетом Кастилии,  а  во-вторых,  впоследствии
должно  перейти  во  владение  младших  детей  императора  и  Норы -
наследник же  римского престола не будет иметь на него никаких прав.
Даже с  такими оговорками  Филипп нашел  предложение Альфонсо весьма
заманчивым  для  Августа XII:  в  последние  двести  лет  у  Римских
императоров постоянно болела голова, как бы пристроить своих младших
отпрысков, не  сильно  притесняя  при  том  прочих  родственников  и
представителей других могущественных семей Италии.
   Заканчивалось письмо Норы так:
   "...Предвидя вечную  разлуку, милый  мой, я  хочу  еще  хоть  раз
свидеться с  тобой на  прощанье, и,  если ты  не имеешь  возможности
приехать в  Толедо,  умоляю  тебя  присутствовать  на  торжествах  в
Памплоне, которые  состоятся в  начале сентября  сего года по случаю
восемнадцатилетия кузины  нашей, наваррской  принцессы Маргариты,  и
которые я  посещу, если  будет на  то воля  Божья и  согласие  брата
моего, короля.
                                   Твоя навеки и любящая тебя Нора".
   Филипп грустно усмехнулся.
   "Что ж,  Нора, прощай, - подумал он. - И прости за все. Мне жаль,
что так  получилось, очень  жаль, но,  видно, это  судьба. Над нашей
любовью с самого начала довлел рок, и может, так будет к лучшему. Ты
станешь королевой  Италии, дорогая, желаю тебе счастья, много детей,
и пусть императорская корона утешит твою печаль. Ну, а я... Да что и
говорить! Я  как-нибудь проживу  и без тебя и без союза с Кастилией,
хотя и то и другое мне бы не помешало".
   С тяжелым  вздохом Филипп аккуратно сложил письмо и спрятал его в
ящик  стола,   а  потом  еще  несколько  минут  просидел  в  мрачной
задумчивости, угрюмо  глядя в  пространство перед  собой. Наконец он
решительно  тряхнул  головой,  прогоняя  невеселые  мысли  и  вызвал
секретаря,  который  находился  в  соседней  комнате.  Приказав  ему
разыскать падре  Антонио и  под  его  руководством  составить  текст
распоряжения на  имя сенешаля Кантабрии, Филипп наскоро перекусил и,
памятуя о своем обещании пораньше освободиться, поспешил к отцу.

   Покои герцога  находились в  противоположном крыле  дворца. Чтобы
сократить путь,  Филипп пошел через парк и на одной из аллей, в тени
большого платана, неожиданно для себя встретил Амелину. Кузина часто
и прерывисто  дышала после  быстрого бега,  щеки  ее  пылали  густым
румянцем, нарядная  шляпка была  сдвинута набекрень,  а  распущенные
длинные волосы  в беспорядке  разметались  по  ее  плечам,  золотыми
волнами ниспадая  ей на  грудь и  прикрывая лицо.  Заметив из своего
окна  Филиппа,   вышедшего  в   парк,  она  опрометью  кинулась  ему
навстречу, горя желанием увидеться с ним наедине.
   С детства  знакомым Филиппу жестом Амелина убрала с лица волосы к
правому виску  и, чуть  склонив набок голову, продолжала смотреть на
него с  любовью и  обожанием. Пять  лет назад  она родила  сына и по
примеру своей  матери (их  матери!) кормила его собственной грудью -
но это  нисколько не повредило ее фигуре. Будучи подростком, Амелина
обещала  стать   ослепительной  красавицей   и  таки  превзошла  все
ожидания. Прелестный  бутон раскрылся, превратившись в великолепную,
изумительную по своей красоте душистую розу.
   В Тараскон  она приехала лишь вчера, поздно вечером, когда Филипп
уже лег  в постель,  чтобы как следует выспаться перед коронацией. И
если не  считать мимолетного  свидания рано  утром и  тех  взглядов,
которыми они  обменивались в  соборе и на обратном пути, это была их
первая настоящая встреча после семи долгих лет разлуки...
   Филипп смотрел  на нее, не помня себя от восторга. Его охватывала
сладкая, пьянящая  истома, и  он почувствовал,  что давняя  любовь к
Амелине, которую некогда вытеснила из его сердца Луиза, возрождается
в нем вновь и с новой силой.
   Амелина подошла  к Филиппу  вплотную, положила руки ему на плечи,
всем телом  прижалась к нему и, запрокинув голову, потянулась губами
к его губам.
   "Ну, Симон, берегись!" - промелькнуло в его помраченном сознании.
   Быстрые, жадные, жаркие поцелуи, слезы на глазах Амелины, которые
он тут  же высушивал  нежными прикосновениями  своих губ,  слившееся
воедино битье  двух сердец...  Все эти  годы на  чужбине Филиппу так
недоставало ее, родной, милой сестренки, которая самозабвенно любила
его, которая  понимала его  с полуслова. И вот она снова с ним, в ее
взгляде он  прочел былую  любовь, умноженную  на долгое  ожидание, и
гото