вность в  любое мгновение  отдаться ему  целиком и полностью, до
последней своей частички...
   Вспомнив, что  его  ждет  отец,  Филипп  отчаянным  усилием  воли
заставил себя  высвободиться из  об®ятий Амелины, виновато поцеловал
ее маленькую  ладошку и  бегом, не озираясь, бросился прочь от нее -
как и тогда, семь с половиной лет назад.



        Глава 13
                    БРАК - ДЕЛО ГОСУДАРСТВЕННОЕ

Они стояли перед первым из восьми портретов, висевших в ряд на стене
в личном кабинете герцога в промежутках между окнами, сквозь которые
просторную комнату  щедрыми  потоками  заливал  дневной  свет.  Этот
кабинет  не   использовался  герцогом  в  качестве  рабочего.  Всеми
текущими делами  он обычно  занимался в  другом,  более  скромном  и
уютном кабинете,  а здесь  устраивал совещания  с министрами,  давал
малые аудиенции  и время от времени собирал ближайших родственников,
чтобы сообща обсудить некоторые семейные проблемы.
   На этот раз в кабинете было только двое - Филипп и его отец.
   - Сын  мой, -   произнес  герцог,   взмахом  руки   указывая   на
портреты. - Ряд  сей можно  продолжить в прошлое на много-много лиц,
но не  пристало  нам  впадать  в  излишнюю  гордыню,  помещая  здесь
изображения всех  наших августейших  предков.  Достаточно  и  одного
короля -  основателя   мужской  линии,  чтобы  постичь  всю  глубину
родословной нашей,  уходящей своими  корнями в  седую старину,  в те
времена, когда  мир еще  не был  озарен светом  Нового Завета, когда
Господь Иисус  еще не  явился на  землю,  чтобы  своей  мученической
смертью искупить грехи людей...
   - Ты, конечно,  знаешь, что  это Корнелий  Пятый, король  Италии,
император Римский, - после короткой паузы продолжил герцог, глядя на
первый портрет. -  Плохонький он был государь, не в меру вспыльчивый
и крайне  легкомысленный человек.  Толстяк, лакомка,  сластолюбец, с
детских лет  он погряз в наслаждениях стола и постели. Единственное,
что он умел делать, так это детей, и надо сказать, в этом деле он не
имел себе  равных как  среди христиан,  так  и  среди  мавританских,
сарацинских и  турецких вельмож...  Ну, разве  что  библейский  царь
Соломон наплодил  больше сынов  и дочек - но это было очень давно, и
вовсе не  исключено, что  Священное Писание малость привирает... Гм,
да простит  меня Господь,  если я богохульствую... Так вот, - герцог
перешел к следующему портрету. - Сын Корнелия, Карл, числился где-то
в четвертом  десятке его  бастардов. Он  появился на свет вследствие
поездки герцогини  Аквитанской в  Рим  погостить  у  своего  кузена,
императора, между  тем как  ее муж,  герцог Карл  Второй,  воевал  в
Палестине за  освобождение  Гроба  Господнего  и  откуда,  к  своему
счастью, не  вернулся,  погиб  в  бою  с  сарацинами.  По  странному
стечению обстоятельств,  случилось это  на следующий  же день  после
того, как  герцог получил письмо от своего младшего брата, в котором
сообщалось, что  на  тринадцатом  месяце  его  отсутствия  герцогиня
родила ему  наследника... Гм,  в свое время кое-кто усматривал между
двумя  этими   событиями  непосредственную   связь...  Младший  брат
покойного, герцог  Людовик  Третий,  на  беду  своим  потомкам,  был
слишком деликатный  и нерешительный  человек. Он  не стал  раздувать
скандал  и   не  требовал   от  короля   и  Сената  признания  Карла
незаконнорожденным. Его вполне удовлетворило то, что герцогиня-вдова
от  имени   своего  сына   отказалась  от  каких-либо  претензий  на
герцогскую корону.  Спустя шестьдесят  семь лет  этим воспользовался
Филипп, сын Карла, и тотчас после смерти герцога Людовика Четвертого
заявил о своих правах на наследство. Интересный, кстати, юридический
казус: он  вовсе не  отрицал, что  его  отец  был  внебрачным  сыном
императора Корнелия,  и тем не менее тот был рожден в законном браке
еще при  жизни герцога  Карла  Второго -  и  обратное  не  доказано.
Разумеется, наследники Людовика Четвертого сразу же возбудили дело о
признании незаконнорожденности  покойного маркграфа  Карла,  но  наш
предок, Филипп  Воитель, тоже  не сидел, сложа руки. Галльский Сенат
ограничился в  своем окончательном решении несколькими обтекаемыми и
никого ни  к чему  не  обязывавшими  фразами,  король  Арман  Второй
обратился к  обеим конфликтующим сторонам с просьбой воздержаться от
кровопролития, а Сенат Аквитании с распростертыми об®ятиями встретил
своего  нового   герцога -  Филиппа   Первого...   Впрочем,   многие
достопочтенные сенаторы,  которые с ликованием приветствовали нашего
предка Воителя,  полагаю, не  были бы  столь  благодушны,  умей  они
предвидеть будущее  и знай,  каким -  скажем  откровенно -  негодяем
будет их следующий герцог, Карл Третий...
   Отец продолжал  свой  рассказ,  переходя  от  одного  портрета  к
следующему. Почти все, о чем он говорил, Филипп уже слышал прежде от
других рассказчиков,  причем неоднократно.  Но даже  ранее известное
теперь виделось ему в новом свете - ведь ему также предстояло занять
свое место в этом ряду правителей.
   - Твой  дед   Робер,  верный   слуга  престола  Святого  Петра, -
произнося эти слова, герцог скептически усмехнулся, и усмешка его не
ускользнула от  внимания  Филиппа. -  Огнем  и  мечом  искоренял  он
катарскую веру...  то бишь  ересь в  Арагоне. Вкупе с Инморте он вел
ожесточенную  войну   против  тогдашнего  регента  Арагона  Корнелия
Юлия,[19] который  встал на  защиту катаров...  Инморте, -  повторил
герцог с  ненавистью и  отвращением  в  голосе. -  Имечко-то  какое,
а![20] За  тридцать лет  своего пребывания  на  посту  гроссмейстера
иезуитов он  превратил орден в исчадие ада. Раньше, в начале этого и
в конце  прошлого столетия,  рыцари Сердца  Иисусова были  истинными
рыцарями  веры   Христовой.  Вместе   с  Кастилией  и  Арагоном  они
мужественно  боролись  против  мавров,  своими  собственными  силами
освободили от  неверных крайний  юго-запад Испании от Олисипо[21] до
мыса Сан-Висенте -  не отрицаю,  их ордену  заслуженно достались эти
земли под  Лузитанскую область.  Но  с  приходом  к  власти  Инморте
Лузитания[22] стала такой же язвой на теле Испании, как и Гранадский
эмират.  Орден  иезуитов  превратился  в  вездесущее  теократическое
государство. Во  всех трех  областях ордена установлены драконовские
порядки, введено  поголовное рабство  для всех плебеев и нехристиан;
причем рабство  не в  нашем понимании  этого слова, но рабство в той
форме, в  которой оно  существовало в  самые мрачные периоды истории
Римской Империи  и при  египетских фараонах.  Сколько раз  я говорил
отцу,  что   ересь  катаров   для  Инморте   только  предлог,  чтобы
вторгнуться в  Арагон и  в конечном  итоге завоевать  его, но  он не
захотел прислушаться  к моим  словам. Да, конечно, увенчайся замысел
Инморте, моего  отца и  папы Иннокентия  успехом, нам  бы  достались
графства Садаба,  Хака, Лерида  и Таррагона -  но тогда  бы на  всей
остальной  части  Арагона  образовалась  Арагонская  область  ордена
Сердца Иисусова.  Надеюсь, ты понимаешь, чем это было бы чревато для
нас?.. Можешь  не отвечать, я вижу, что понимаешь. А вот твой дед не
понимал этого,  он был ослеплен религиозным фанатизмом, чистота веры
была для  него прежде  всего. Он  позабыл, что первейшая обязанность
любого  правителя -   заботиться  о   благе  своего  государства,  о
благополучии людей,  живущих на  подвластных ему  землях.  И  ничто,
ничто не должно отвлекать нас, сильных мира сего, от выполнения этой
миссии, возложенной на нас самим Богом, именем которого мы так часто
прикрываемся,  совершая  неблаговидные  поступки. -  Герцог  говорил
жестко, слова  слетали с  его губ,  как приговор, который он выносил
своему отцу. -  По мне,  так пусть  наши церковные деятели улаживают
все свои  спорные вопросы на теологических семинарах и диспутах и не
прибегают к  военной силе,  ибо  оружие -  плохой  аргумент,  в  бою
побеждает не  тот, кто  прав, а  тот, кто  сильнее. Еще три столетия
назад церковь  преследовала всех,  кто утверждал,  что  земля  имеет
форму шара, тогда это было об®явлено ересью; теперь же это считается
неоспоримым фактом,  хотя до сих пор никому еще не удавалось достичь
Индии западным  путем. А  согласно булле папы Иоанна XXIV это вообще
невозможно:  дескать,   Господь  умышленно   сотворил  Океан   таким
необ®ятным, что  его нельзя  переплыть, дабы  люди случаем не начали
путать стороны  света, чтобы восточные земли всегда были на востоке,
южные - на  юге, северные -  на севере,  западные -  на  западе... -
Герцог скептически ухмыльнулся. - Ну, а когда эти самые люди в конце
концов найдут  способ, как  переплыть Океан,  что же  тогда?  Церкви
вновь придется  пересмотреть свои доктрины, признать, что ее прежние
пастыри явно поторопились с ничем не обоснованными умозаключениями -
а это  не прибавит  ей авторитета. И вообще, нам, светским владыкам,
лучше не  вмешиваться в  церковные дела, так как по большому счету у
каждого нового понтифика своя, новая, особенная правда. Так было и с
катарами. Иннокентий Пятый отлучил их скопом от церкви и натравил на
них Инморте  и моего  отца. Иннокентий же Шестой просто передал дело
на  рассмотрение   конгрегации  священной  канцелярии,  предводители
катаров признали,  что некоторые  их тезисы  ошибочны, отреклись  от
своих заблуждений,  а в остальном оказалось, что их учение находится
в полном  соответствии с  католическими догмами. Мало того, теперь и
восточные христиане  никакие не еретики и не вероотступники! Все мы,
по мнению  папы Павла Седьмого, дети одной Вселенской Церкви и верим
в одного  Бога, причем  верим одинаково правильно, только славим Его
по-разному - но это, как утверждает святейший отец, невелика беда...
Впрочем, - добавил герцог, - такая правда мне больше по душе, нежели
та, бывшая,  когда с  амвонов предавался  анафеме греческий патриарх
вместе со всей его паствой...
--------------------------------------------------------------
 22 Лузитания - Южная Португалия.

   --------------------------------------------------------------
 21 Олисипо - Лиссабон.

   --------------------------------------------------------------
 20  Насчет происхождения имени Инморте у историков и генеалогов нет
общего мнения. Но как бы то ни было, "inmortis" по-галльски означает
"бессмертный".

   --------------------------------------------------------------
 19  Корнелий Юлий Римский (1372 - 1442) - сын императора Августа X,
второй муж  Хуаны I, королевы  Арагона (1367  - 1416);  после смерти
старшего сына,  Хуана II (1419  г.)   и до совершеннолетия младшего,
Хайме III (1430 г.) был регентом королевства.

   Свой портрет отец прокомментировал так:
   - Вот когда  ты будешь  рассказывать своему  сыну о  его предках,
тогда сам  и поведаешь  ему, что  я сделал хорошего в жизни, а в чем
допустил ошибки.
   Затем герцог перешел к последнему портрету.
   - А это твоя мать, Изабелла, - с грустью промолвил он.
   Уже в  который раз Филипп пристально вгляделся в округлое детское
личико  с  невыразительными,  зачастую  неправильными  чертами.  Его
мать... Это  слово вызвало  в памяти  Филиппа образ  другой женщины,
Амелии Аквитанской,  которую он  называл своей  мамой. А когда ее не
стало, он почувствовал себя круглым сиротой, так горевал по ней, так
печалился...  Да,   именно  тогда   он  потерял   свою  мать,   свою
н а с т о я щ у ю  мать.
   Как всегда при воспоминании о матушке Амелии, Филипп загрустил, а
на глаза  ему навернулись  слезы.  Усилием  воли  он  заставил  себя
вернуться  к  действительности  и  вновь  сосредоточил  внимание  на
портрете. Какой  же она  была в жизни - женщина, которая родила его?
Отец безумно  любил ее, до помрачения рассудка любил. Ради нее готов
был разжечь междоусобицу в королевстве, возненавидел родного сына за
ее  смерть,   двадцать  лет  растратил  впустую,  живя  одними  лишь
воспоминаниями о  ней. Во  всех без  исключения балладах о родителях
Филиппа непременно  воспевается изумительная  красота юной галльской
принцессы, да  и старые  дворяне утверждали,  что герцогиня Изабелла
была  блестящей   красавицей.  А  вот  на  портрете  она  неказистая
простушка. И  не только на этом портрете, но и на трех остальных - в
спальне отца,  в столовой  и в  церемониальном зале -  она такая  же
самая, ничуть не краше.
   Быть  может,  предположил  Филипп,  его  мать  была  красива  той
особенной  красотой,   для  которой   художники  еще   не   изобрели
соответствующих приемов,  чтобы хоть  в  общих  чертах  передать  ее
мазками краски  на мертвом  холсте. Он  уже сталкивался  с  подобным
случаем.  Как-то,   без  малого  четыре  года  назад,  дон  Фернандо
вознамерился было  послать императору  в подарок  портрет Бланки, но
ничего путного из этой затеи не вышло - все портреты были единодушно
забракованы на  семейном совете  как в  крайней  степени  неудачные,
совершенно непохожие  на оригинал.  Некоторые мастера об®ясняли свое
фиаско неусидчивостью  Бланки, иные  нарекали, что  ее лицо  слишком
подвижное и  нет никакой  возможности уловить его постоянных черт, а
знаменитый маэстро  Галеацци даже  набрался смелости заявить королю,
что с точки зрения художника его старшая дочь некрасивая. Филипп был
возмущен этим  заявлением  не  меньше,  чем  король.  Уже  тогда  он
находился во  власти чар  Бланки, все  больше убеждаясь,  что  она -
самая прекрасная  девушка в  мире (после  Луизы,  конечно),  и  речи
маэстро показались  ему кощунственными.  Тогда,  помнится,  он  взял
слово и сгоряча обвинил самого выдающегося художника современности в
бездарности,  а   все  современное   изобразительное  искусство -  в
несостоятельности...
   Филипп смотрел  на портрет  матери, а  думал о  Бланке. Он не мог
понять, почему она отказалась стать его женой, почему отвергла план,
предложенный падре  Антонио. Одно  время Филипп пытался утешить себя
тем, что Бланка просто не посмела перечить отцу, но этот аргумент не
выдерживал никакой  критики. Она  была не  из тех  девушек,  которые
безропотно подчиняются  чужой воле, пусть даже воле родителей. Добро
бы у  нее не было выхода - но ведь выход был! Ведь Бланка знала, что
Филипп хочет  жениться на ней, знала, что он просил у короля ее руки
и испрашивал  разрешения Святого  Престола на  их  брак.  Также  она
знала, что  отец  выдает  ее  за  графа  Бискайского  отнюдь  не  по
государственным соображениям.  Падре Антонио  рассказал ей обо всем,
об®яснил, как  обстоят дела,  четко обрисовал  ситуацию и  предложил
блестящий план, который наверняка сработал бы. Но она отказалась!
   Этого  Филипп   простить  ей  не  мог.  Он  расценивал  это,  как
предательство  с  ее  стороны.  Какими  бы  ни  были  причины  столь
нелогичного поступка  Бланки, бесспорно было одно: она предпочла ему
графа Бискайского...
   "Ну, почему? -  в который  уже раз  мысленно  вопросил  Филипп. -
Почему ты это сделала?.."
   - Ладно, -  наконец  отозвался  герцог,  нарушая  молчание. -  Мы
отдали дань  прошлому, теперь  пришло время поговорить о настоящем и
будущем. Присядем, Филипп.
   Подстроил  ли  так  отец  с  определенным  умыслом,  или  же  это
получилось невзначай,  но, сев  в предложенное  кресло, Филипп почти
физически ощутил  на  себе  взгляд  своего  тезки  и  прапрапрадеда,
маркграфа Воителя.  Давно почивший  славный предок  сурово взирал  с
портрета на  своего здравствующего  потомка и,  казалось, заглядывал
ему в самую глубь души, угадывая самые сокровенные его мысли...
   Герцог устроился  в кресле  напротив Филиппа,  положил  локти  на
подлокотники и сплел перед собой пальцы рук.
   - Надеюсь, сын,  ты уже  догадался, о  чем пойдет речь? - А после
утвердительного  кивка   Филиппа  продолжил: -  Поэтому  я  не  вижу
необходимости во  вступительном слове  или в каких-либо напутствиях.
Вскоре тебе  исполнится двадцать  один год, ты уже взрослый человек,
ты князь, суверенный государь, и в твоем возрасте, при твоем высоком
положении, тебе совсем негоже быть неженатым.
   По своему  горькому опыту  герцог знал,  как подчас бывает больно
слышать слово  "вдовец", а  потому сказал  "неженатым". Филипп понял
это и взглядом поблагодарил его за деликатность.
   - Полностью согласен  с вами,  отец. Признаться,  я даже удивлен,
что вы так долго выжидали с этим разговором.
   - Когда мне стало известно, - об®яснил герцог, - что на следующий
день после  возвращения ты  отправил к  кастильскому королю  гонца с
письмом, в  котором (но  это лишь  мои  догадки,  имей  в  виду)  ты
попросил у  него руки  принцессы Элеоноры, я решил обождать, пока ты
не получишь ответ.
   - Ага, вот оно как... - пробормотал Филипп, краснея. - Понятно...
   Он умолк  и в  замешательстве опустил  глаза. Он  не знал,  что и
ответить. Лгать не хотелось, а сказать правду... Ему было стыдно, он
был ужасно  зол на  себя - и  не только  на себя. Из чувства обиды и
мести он  всячески оттягивал свой брак с Норой, чтобы заставить дона
Фернандо понервничать, а когда, наконец, решился, то получил отказ -
и ни от кого иного, как от своего друга Альфонсо...
   - Ты  уж   извини,  сынок, -   прервал  его  мрачные  размышления
герцог. - Я  понимаю,  что  не  вправе  рассчитывать  на  предельную
откровенность с  твоей стороны.  Это по моей вине в наших отношениях
нет  той   доверительности,  которая   в  порядке   вещей  во   всех
благополучных семьях.  Я обещаю  сделать все, чтобы приблизить день,
когда ты,  позабыв обо  всех обидах, а не только простив их, примешь
меня как  отца, как своего искреннего друга и соратника, а не просто
как человека,  который породил тебя, от которого ты унаследовал свое
имя и  положение. Этот  день, если  он когда-нибудь  наступит, будет
самым счастливым  днем в  моей жизни.  Я буду терпеливо ждать его, а
пока... Пока расскажи мне то, что считаешь нужным.
   Филипп тихо вздохнул и, потупившись, произнес:
   - Собственно,  тут   и  рассказывать   нечего.   Если   отбросить
сантименты и  говорить лишь  по существу,  то за минувшие полгода я,
исключительно  по  своей  глупости,  потерял  двух  невест -  сперва
Бланку, а потом Нору.
   - Ага... И за кого же выходит моя младшая кастильская племянница?
   - За бывшего жениха старшей.
   - За императора? Так он все же добился развода?
   - Да, это  самые свежие  новости. На  днях святейший  отец должен
расторгнуть брак  Августа Юлия  с  Изабеллой  Французской.  Или  уже
расторгнул.
   - Ясно... - С  минуту герцог помолчал, затем снова заговорил: - А
жаль. Очень  жаль. Я  возлагал большие  надежды на союз с Кастилией.
Еще в отрочестве ты проявил непомерные властные амбиции, а с годами,
как я  подозреваю, они  лишь усилились. В этом отношении ты не похож
на   меня.   Гасконью,   Каталонией   и   Балеарами   ты   явно   не
удовольствуешься, и  я не  ошибусь, предположив,  что ты  метишь  на
корону своего  дяди Робера Третьего. Я от этого не в восторге, но не
собираюсь отговаривать  тебя или  переубеждать. Для  себя ты уже все
решил, ты упрям, честолюбив, амбициозен, и ничто не в силах изменить
твое решение.  В конце  концов, возможно,  ты прав:  Тулузцы слишком
слабы, чтобы их род и дальше правил Галлией.
   - Я убежден в своей правоте, отец. Для такой большой страны нужна
сильная королевская  власть, в  противном  случае  Галлия  рано  или
поздно распадется  на несколько крупных и десяток мелких государств.
Уже сейчас  ее лишь  с натяжкой  воспринимают как  единое  целое,  а
дальше будет  еще хуже, особенно, если королева Мария все-таки родит
ребенка.  Пока  я  остаюсь  наследником  престола,  пока  жив  Арман
Готийский, пока Людовик Прованский находится под королевской опекой,
положение Робера  Третьего более  или менее прочное. Но это - шаткое
равновесие, оно может нарушиться в любой момент. Менее чем через год
граф Прованский  станет совершеннолетним,  маркиз Арман  уже стар  и
вряд  ли  долго  протянет,  а  его  внук,  который  корчит  из  себя
странствующего рыца