цу: - Эй,  Лоррис! Неси  веревку. Сейчас  мы вздернем  этого
мерзавца.
   - Постой, Лоррис! -  властно произнес  Филипп. - Это мой пленник,
отец.
   - Ну и  что?  Любой  иезуит  заслуживает  смерти.  А  прецептор -
подавно.
   - Простите, отец, -  Филипп  был  непреклонен, -  но  это  Беарн,
государь здесь  я, и  мне решать,  как поступить  с моим  пленником.
Первым делом его следует допросить. Надеюсь, в Кастельбелло найдется
мало-мальски искусный палач, который сумеет развязать ему язык.
   Клипенштейн покачал головой:
   - Боюсь, что безнадежно, монсеньор.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Филипп.
   - Все посвященные  в тайны  ордена иезуиты  крепко держат язык за
зубами. Разумеется,  я не стану утверждать, что Инморте навел на них
чары, но  мне известно  несколько случаев,  когда попавшие  в плен к
сарацинам и маврам командоры ордена сходили с ума под пытками, так и
не проронив ни слова.
   - Точно, - подтвердил Эрнан. - Я тоже об этом слышал.
   - Ага, - сказал Филипп и вновь поглядел на прецептора.
   В ответ  тот лишь искривил губы в едва заметной ухмылке. Лицо его
оставалось  таким  же  холодным  и  беспристрастным,  а  взгляд  был
преисполнен решимости, в нем ярко пылал огонь фанатизма.
   "Нет, - понял  Филипп. - Он  не заговорит.  Он умрет или сойдет с
ума под  пытками, но  будет молчать  до конца.  Что-что, а подбирать
верных соратников  Инморте умеет.  Пожалуй, лучше  будет последовать
совету отца и вздернуть его. Однако..."
   И тут  Филипп принял  решение, которое  потрясло и  возмутило  не
только герцога,  патологически ненавидевшего иезуитов, но и всех без
исключения гасконцев  и тамплиеров.  Он отпустил Родриго де Ортегаля
на свободу!
   Когда страсти поутихли, Филипп уточнил, что прецептор может сесть
на лошадь  и беспрепятственно  удалиться на  двести  шагов  в  любую
сторону, после  чего он  становится свободным  в полном смысле этого
слова, без каких-либо гарантий личной неприкосновенности.
   Такое раз®яснение  положило конец  ропоту недовольства, а кое-кто
даже  нашел   решение  Филиппа   весьма  остроумным.   Около  дюжины
тамплиеров и  примерно столько  же гасконцев  принялись готовиться к
погоне за  иезуитом, как  только он  от®едет  на  двести  шагов.  Но
прежде, чем  принять дарованную  ему  свободу  зайца,  преследуемого
сворой гончих псов, Родриго де Ортегаль из®явил желание переговорить
с Филиппом с глазу на глаз.
   Эта  просьба   показалась   крайне   подозрительной.   Прецептора
тщательно обыскали  на предмет  обнаружения спрятанного  оружия,  но
ничего  не   нашли.  После   недолгих   раздумий   Филипп   попросил
присутствующих оставить их наедине.
   Когда все  отошли от  них на  достаточное  расстояние,  прецептор
заговорил:
   - Монсеньор, вы  подарили мне  жизнь...  вернее,  дали  мне  шанс
спасти свою жизнь, и теперь я у вас в долгу...
   - Забудьте об  этом! - презрительно  оборвал его  Филипп. - Я  не
нуждаюсь в вашей признательности. Тем более что я поступил так вовсе
не из  милосердия, которого вы не заслуживаете. Я полностью согласен
с отцом,  что вам  самое место  на виселице,  но не хочу марать свои
руки кровью пленника.
   - То есть, вы умываете их? Как Пилат?
   Филипп пожал плечами:
   - Думайте, как хотите. Мне ваше мнение безразлично.
   - Ну что  ж, - произнес прецептор. - В таком случае, расценивайте
то, что я вам скажу, как если бы вы допросили мня с пристрастием. Но
учтите, что  тогда я  не сказал  бы вам  ничего. Да  и сейчас  скажу
далеко не все - но лишь то, что сочту нужным.
   - Ладно, меня это устраивает. Я слушаю.
   Иезуит в упор посмотрел на него.
   - Я получил приказ гроссмейстера уничтожить вас.
   Филипп громко фыркнул.
   - Знаете, -  саркастически   произнес  он, -  я  почему-то  сразу
заподозрил, что  вы не  собирались пригласить  нас разделить  с вами
трапезу.
   - Боюсь, монсеньор, -  заметил  прецептор, -  вы  неверно  поняли
меня. Мне  и моим людям было приказано уничтожить именно  в а с . До
остальных ваших  спутников нам не было никакого дела. Даже до вашего
отца - хотя он наш лютый враг.
   - Вот как! -  сказал Филипп. -  И чем  я заслужил  такую  высокую
честь?
   - Вы приговорены  к смерти  тайным судом  нашего  ордена.  Вы  не
единственный приговоренный, но вы один из первых в нашем списке. Так
что берегитесь,  монсеньор. Сегодня  вам  повезло,  но  нас  это  не
остановит. Если  я останусь  в живых, то сделаю все возможное, чтобы
довести дело до конца. Если же нет, приговор исполнит кто-то другой.
   В лицо Филиппу бросилась краска гнева и негодования.
   - Ваш гнусный  орден слишком много возомнил о себе! Кто вы такие,
чтобы судить меня?!
   - Мы творцы истории, - невозмутимо ответил Родриго де Ортегаль. -
За нами будущее всего человечества. Мы рука Господня на земле.
   - Карающая длань, - иронически добавил Филипп.
   - И творящая. Творящая историю и карающая тех, кто стоит на нашем
пути, на  пути к  грядущему  всемирному  единству.  И  именем  этого
единства, к  которому мы стремимся, суд нашего ордена приговорил вас
к смерти.  Вас следовало бы уничтожить еще раньше, но мы недооценили
исходящую от  вас опасность.  Однако в  последнее время  линии вашей
судьбы прояснились...
   - Я не цыган, господин иезуит, - вновь перебил его Филипп. - И не
верю в судьбу. Я верю в вольную волю и Божье Провидение.
   - Это несущественно,  монсеньор.  При  всей  вашей  вольной  воле
свобода вашего  выбора  ограничена  множеством  факторов,  отсюда  и
вырисовываются линии  вашей судьбы.  И поверьте,  эти линии,  все до
единой, представляют  смертельную  угрозу  для  нас  и  нашей  цели.
Другими словами,  что бы  вы ни делали, вы будете лишь вредить нам в
достижении всемирного единства.
   - Того самого  единства, - криво  усмехнулся Филипп, - которое вы
уже установили  на территории  своих областей?  О,  в  таком  случае
можете не  сомневаться: я буду вредить вам, ибо, по моему убеждению,
вы несете  миру не  единство, а  всеобщее рабство и мракобесие. Ваше
будущее - жуткий  кошмар; вы  не творцы  истории,  но  ее  вероятные
могильщики, а  если вы  и являетесь  чьей-то рукой  на земле,  то не
Господней, а дьявольской. Будьте уверены - а ежели спасетесь, то так
и передайте  своему хозяину, -  что  я  приложу  все  усилия,  чтобы
стереть ваш  орден с лица земли. Я твердо убежден, что этим я сделаю
большую  услугу  всему  христианскому  миру  и  совершу  богоугодное
деяние.
   - Ваша  убежденность   достойна  уважения,  монсеньор, -  ответил
Родриго де Ортегаль. - Теперь я вижу, что вы действительно серьезный
противник. И  очень опасный. -  Лицо  прецептора  приобрело  прежнее
непроницаемое выражение. - Я сказал вам все, что хотел.

   Поздно ночью  в Кастельбелло  явились измотанные  бешеной скачкой
тамплиеры и  гасконские  рыцари,  которые  преследовали  Родриго  де
Ортегаля. Иезуиту удалось оторваться от погони.
   А Филипп  долго думал над тем, что сообщил ему прецептор. В конце
концов он  решил не  рассказывать о  смертном приговоре никому, даже
Эрнану, которому всецело доверял. И Эрнану - особенно.
   "Если он  узнает об  этом, - так обосновал свое решение Филипп, -
то будет  ходить за  мной по  пятам, не  даст мне  покоя ни днем, ни
ночью. И  главное - ночью... Нет, это будет слишком! Я уж как-нибудь
сам о себе позабочусь".





         * Часть третья. НАВАРРА * 




        Глава 25
                 В КОТОРОЙ ГАБРИЕЛЬ ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ,
                   А СИМОН ПРОЯВЛЯЕТ НЕОЖИДАННУЮ
                          ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТЬ

- Безобразие! - недовольно  проворчал Гастон  д'Альбре, развалившись
на диване  в просторной  и вместе  с тем  уютной гостиной  роскошных
апартаментов, отведенных Филиппу во дворце наваррского короля.
   - Еще бы, - отозвался пьяненький Симон де Бигор. - Это очень даже
невежливо.
   Он сидел  на подоконнике,  болтая в  воздухе ногами.  Рядом с ним
находился Габриель  де Шеверни, готовый в любой момент подстраховать
друга, если тому вдруг вздумается выпасть в открытое окно.
   Последний из присутствующих, Филипп, стоял перед большим зеркалом
и придирчиво изучал свое отражение.
   - Что  невежливо,   это  уж  точно, -  согласился  он. -  Госпожа
Маргарита решила сразу показать нам свои коготки.
   - Пора бы  и обломать  их, - заметил  Гастон. - Возьмешься за это
дело, Филипп?
   Филипп задумчиво улыбнулся:
   - Может быть, и возьмусь.
   Все четверо  только  что  возвратились  с  торжественного  обеда,
данного королем  Наварры по  случаю прибытия гасконских гостей, и на
который Маргарита  явиться не  соизволила,  ссылаясь  на  отсутствие
аппетита. Именно  по этому  поводу  Гастон  и  Симон  выражали  свое
неудовольствие. Филиппа же возмутила главным образом бесцеремонность
принцессы: ведь  ей ничего  не стоило  придумать более  подходящий и
менее вызывающий предлог - скажем, плохое самочувствие.
   "Своенравная сучка, - думал он. - И вздорная. Очень вздорная, раз
с такой  легкостью пренебрегла  дворцовым этикетом  и  элементарными
правилами хорошего  тона, лишь  бы досадить  претенденту на ее руку.
Поставить его  на место,  продемонстрировать  свою  независимость  и
полное безразличие  к нему.  "Оставь надежду  всяк..." Впрочем, нет.
Будь я  ей совершенно  безразличен, она бы не стала выкидывать такие
штучки".
   При зрелом  размышлении  Филипп  пришел  к  выводу,  что  выходка
Маргариты свидетельствует скорее о крайнем раздражении, обиде и даже
уязвленной гордости. И причиной этому, вне всякого сомнения, был он.
Вероятно, подумал  Филипп, Маргарита все-таки решила остановить свой
выбор на  нем -  и  теперь  досадует  из-за  этого,  чувствует  себя
униженной, потерпевшей  поражение. Тогда  ее отсутствие на обеде, да
еще  под  таким  смехотворным  предлогом,  что  бы  там  не  говорил
д'Альбре, очень хороший знак.
   Филипп добродушно улыбнулся своему отражению в зеркале и дал себе
слово, что  в самом  скором времени  заставит Маргариту  позабыть  о
досаде и унижении, которые она испытывает сейчас.
   - Да перестань  ты глазеть  в это  чертово зеркало! - раздраженно
произнес  Гастон. -   Вот   еще   франт,   все   прихорашивается   и
прихорашивается!  И   так  уже  смазлив  до  неприличия.  Прямо  как
девчонка.
   Филипп перевел  на кузена  кроткий взгляд  своих  небесно-голубых
глаз.
   - И вовсе я не прихорашиваюсь.
   - Ну, так любуешься собой.
   - И не любуюсь.
   - А что же ты делаешь?
   - Думаю.
   - И о чем, если не секрет?
   Какое-то мгновение Филипп колебался, затем ответил:
   - А вдруг Маргарита окажется выше меня? Ведь не зря меня прозвали
Коротышкой, я действительно невысок ростом.
   - Для мужчины, - флегматично уточнил Габриель.
   - Зато она, говорят, высокая для женщины.
   - Вот беда-то будет! - ухмыльнулся Гастон. - Настоящая трагедия.
   - Ну, насчет  трагедии  ты  малость  загнул, -  сказал  Филипп. -
Однако...
   - Однако в  постели с  высокими женщинами  ты чувствуешь  себя не
очень уверенно, - закончил его мысль Гастон. - Уж эти мне комплексы!
Право, не  понимаю: какая, собственно, разница, кто выше? Лично меня
это никогда не волновало.
   Филипп смерил взглядом долговязую фигуру кузена и хмыкнул:
   - Ясное дело!  Вряд  ли  тебе  доводилось  заниматься  любовью  с
двухметровыми красотками.
   Д'Альбре хохотнул.
   - Твоя правда, -  сдался он. -  Об этом  я как-то  не подумал. По
видимому, не суждено мне узнать, каково это - трахать бабу, что выше
тебя.
   Филипп брезгливо  фыркнул. Несмотря  на свой большой опыт по этой
части (а  может, и  благодаря ему),  он всячески  избегал вульгарных
выражений, когда  речь  шла  о  женщинах,  и  без  особого  восторга
выслушивал их из чужих уст.
   Симон, который  все это  время сидел  на подоконнике,  размахивая
ногами и что-то мурлыча себе под нос, вдруг проявил живейший интерес
к их разговору.
   - А что? -  спросил он  у Филиппа. -  Ты собираешься  переспать с
Маргаритой?
   Филипп ничего  не  ответил  и  лишь  лязгнул  зубами,  пораженный
нелепостью вопроса.
   Гастон в изумлении уставился на Симона.
   - Подумать только... -  сокрушенно пробормотал  он. - Хотя я знаю
тебя с  пеленок, порой  у меня создается впечатление, что ты строишь
из себя  идиота. Нет-нет,  я уверен, что это не так, но впечатление,
однако, создается.  Не стану  говорить за  других, но лично для меня
нет ничего  удивительного в  том, что Амелина погуливает на стороне.
Еще бы! C таким-то мужем...
   Симон покраснел от смущения и часто захлопал ресницами.
   - Ты меня  обижаешь, Гастон.  Ну, не  догадался я,  ладно, всякое
бывает. Как-то не думал об этом раньше, вот и все.
   - А что  здесь думать,  скажи на  милость? Прежде  всего,  Филипп
собирается жениться  на Маргарите, и потом... Да что и говорить! Это
же так  безусловно, как  те слюнки, которые текут у тебя при мысли о
вкусной еде. Разве не ясно, что коль скоро такой от®явленный бабник,
как наш  Филипп, заявился в гости к такой очаровательной шлюшке, как
Маргарита, то без перепихона между ними уж никак не обойдется.
   - Ты бы заткнулся, дружище, - вежливо посоветовал ему Филипп. - А
то тебя слушать противно.
   Гастон ухмыльнулся и тряхнул головой.
   - Чертова твоя  деликатность! - произнес  он, пожимая  плечами. -
Просто  уму  непостижимо,  как  в  тебе  только  уживаются  ханжа  и
распутник.
   Филипп хотел было ответить, что распущенность распущенности рознь
и что  разборчивость в выражениях еще не ханжество, но как раз в это
мгновение дверь  передней отворилась  и в  гостиную заглянул его паж
д'Обиак - светловолосый  паренек тринадцати  лет с вечно улыбающимся
лицом и легкомысленным взглядом красивых бархатных глаз.
   - Монсеньор...
   - Ты неисправим,  Марио! - раздраженно перебил его Филипп. - Пора
уже научиться стучать в дверь.
   - Ой, простите,  монсеньор, - извиняющимся  тоном  произнес  паж,
тщетно  пытаясь  изобразить  глубокое  раскаяние,  которое  вряд  ли
испытывал на самом деле. - Совсем из головы вылетело.
   - Это  не   удивительно, -  прокомментировал  Гастон. -  У  тебя,
парень, только ветер в голове и гуляет.
   - Совершенно верно, -  согласился Филипп. -  Я держу  его у  себя
лишь потому,  что он  уникален в своей нерадивости... Так чего тебе,
Марио?
   - Здесь одна  барышня, монсеньор.  Говорит, что  пришла к  вам по
поручению госпожи принцессы.
   - Вот как! -  оживился  Филипп. -  Что  ж,  пригласи  ее.  Негоже
заставлять даму ждать, особенно если она посланница принцессы.
   Он  устроился   в  кресле,  скрестил  ноги  и  напустил  на  себя
величественный вид.
   Марио шире распахнул дверь и отступил вглубь передней.
   - Прошу вас, барышня.
   Спохватившись, Гастон  второпях принял  сидячее положение.  Симон
соскочил  с   подоконника,  правда,   не  совсем  удачно,  и,  чтобы
удержаться на ногах, вынужден был вцепиться Габриелю в плечо. Но тот
даже не  почувствовал этого.  Точно молния  пригвоздила его к месту,
едва лишь  он увидел стройную черноволосую девушку в нарядном платье
из темно-синего бархата, которая плавной поступью вошла в гостиную и
склонилась перед  Филиппом в  почтительном реверансе.  Пульс  бешено
застучал у  него в  висках, а  на  лбу  выступила  испарина.  Раньше
Габриель считал, что в таких случаях людей непременно бросает в жар;
его  же  наоборот -  зазнобило.  Он  прислонился  к  стене,  пытаясь
выровнять дыхание,  и во  все глаза  смотрел на  нее - девушку,  что
воплотила в  себе все  его самые  сокровенные мечты;  ту, которую он
ждал с  тех самых  пор, когда  впервые осознал себя мужчиной. Он был
убежден, что  всегда представлял  ее  именно  такой,  до  мельчайшей
черточки такой, какой она оказалась на самом деле, и подтвердить или
опровергнуть это  теперь не  представлялось возможным, ибо туманный,
загадочный  образ   Идеальной  Возлюбленной   уже  приобрел   в  его
воображении черты реально существующей женщины.
   Однако  сама   девушка  не  обратила  на  Габриеля  ни  малейшего
внимания. Казалось, она вообще не заметила никого из присутствующих,
за исключением  Филиппа, и,  краснея от смущения, глядела на него со
стыдливым восхищением.
   Филипп, в  свою очередь, не остался равнодушным к юной красавице.
Он даже  сделал движение,  как будто  собирался подняться  с кресла,
однако в  последний момент  передумал и  остался сидеть.  С его лица
напрочь исчезло  высокомерное выражение,  уступив место благодушному
умилению, а  в глазах  зажглись похотливые огоньки. Он непроизвольно
облизнул губы и спросил:
   - Мой паж  не ошибся?  Вас прислала  госпожа Маргарита - или сама
богиня Афродита?
   Гастон д'Альбре коротко хохотнул. А девушка в смятении улыбнулась
и застенчиво произнесла:
   - Я пришла с поручением от госпожи принцессы, монсеньор.
   Ее нежный и мелодичный, как серебряные колокольчики, голос сразил
Габриеля наповал.  И тогда  он понял,  что, несмотря ни на что, даже
если на  поверку она  окажется испорченной и развращенной, даже если
за этой ангельской внешностью кроется черная, порочная душа - он все
равно будет любить ее и только ее...
   - Ее  высочество, -   между  тем   продолжала  девушка, -  весьма
сожалеет о случившемся...
   - Это насчет обеда? - уточнил Филипп.
   "Ага! - удовлетворенно  подумал он. -  Стало быть,  она  идет  на
попятную".
   - Да, монсеньор.  Сегодня госпожа  была не  в духе...  плохо себя
чувствовала... и  так получилось.  Поэтому  она  приносит  вам  свои
извинения и выражает надежду, что не очень обидела вас, ваших друзей
и родственников.
   Филипп изобразил искреннее изумление:
   - Обидела? Да ради Бога! У меня даже в мыслях ничего подобного не
было. Если  госпожа принцесса  не явилась  на обед, значит она имела
основания так  поступить. И  не мне судить о том, достаточны они или
нет. Так ей и передайте.
   Гастон тихонько фыркнул:
   - Каков лицемер, а?
   Девушка вновь улыбнулась.
   - Хорошо, монсеньор, так я и передам... И вот еще что...
   - Да?
   - Сегодня вечером  у госпожи принцессы собираются молодые дворяне
и дамы,  попросту говоря,  состоится небольшой  прием. Ее высочество
просила передать,  что будет  рада, если вы и ваши друзья окажете ей
честь своим присутствием.
   "Так-так, - подумал  Филипп. - Это еще лучше, чем я ожидал. Вечер
в сравнительно  узком кругу,  интимная обстановка...  Но черт! Какая
прелестная девчушка! Неужто Маргарита умышленно подставила ее, чтобы
отвлечь мое  внимание от  своей персоны?  Гм, должен  признать,  что
отчасти ей это удалось..."
   - И когда состоится прием? - спросил он.
   - Через час  после  захода  солнца,  то  бишь  около  восьми.  Ее
высочество пришлет за вами своих пажей.
   - Прекрасно.
   После этого  в гостиной  воцарилось  неловкое  молчание.  Девушка
робко смотрела  на Филиппа,  смущенно  улыбаясь.  Он  же  откровенно
раздевал ее взглядом.
   Бледный, как  покойник, Габриель  до крови  искусал  себе  нижнюю
губу, совершенно  не чувствуя боли. Симон озадаченно косился на него
и   украдкой    вздыхал.   Несмотря   на   свою   инфантильность   и
несообразительность,  он   был  натурой   утонченной,   склонной   к
состраданию.
   Гастон с равнодушным видом сидел на диване и исподволь ухмылялся.
Он и заговорил первым:
   - Между прочим,  барышня. Вы  мне кого-то напоминаете. Вот только
не вспомню, кого именно.
   - Простите,  монсеньор? -   встрепенулась   девушка. -   Ах   да!
Возможно, вы знаете моего брата, Этьена де Монтини?
   - Точно-точно, он  самый, этот  повеса... Так, стало быть, вы его
младшая сестра - Матильда, если не ошибаюсь?
   - Да, монсеньор, Матильда. Матильда де Монтини.
   - Красивое у  вас имя, -  сказал Гастон. -  И вы  тоже  красивая.
Очень красивая. Правда, Филипп?
   Тот  утвердительно   кивнул  и  одарил  Матильду  обворожительной
улыбкой.  Щеки   ее  из   розовых   сделались   пунцовыми,   она   в
замешательстве опустила глаза.
   - Вы очень любезны, господа...
   Гастон поднялся с дивана и распра