ой
короны, являясь анклавом в окружении галльских земель.
   Вкратце проблема  состояла в следующем. В конце прошлого века, во
времена  бездарного   правления  герцога   Карла III   Аквитанского,
прозванного  Негодяем,   его  кузен,   французский  король   Филипп-
Август II, известный  потомкам, как Великий, отторгнул от Гаскони ее
северные графства  Сент и  Ангулем, а  также юго-западный город-порт
Байонну  и   почти  все  одноименное  графство.  После  полувекового
бездействия трех  своих предшественников -  Филиппа Доброго,  Робера
Благочестивого и Филиппа Справедливого, - Филипп Красивый решил, что
пора уже покончить со столь вопиющей исторической несправедливостью.
Естественным образом,  процесс восстановления  статус-кво предстояло
начать с Байонны.
   И вот,  в одну  тихую летнюю  ночь в  конце июня,  втайне от всех
собранная армия  гасконцев во  главе с Филиппом и Эрнаном неожиданно
для многих,  в том  числе и  для герцога,  вторглась  на  территорию
Байоннского графства  и, не  встречая значительного сопротивления, в
считанные дни  оказалась под  стенами Байонны.  Одновременно эскадра
военных  кораблей   из  Сантандера   вошла  в   устье  реки  Адур  и
заблокировала байоннский  порт, замкнув  тем самым  кольцо окружения
города.
   Однако приказа  о штурме  Байонны Эрнан  не давал.  Вместо  этого
гасконцы  принялись   разбивать  лагерь,  и  граф  Рене  Байоннский,
наблюдавший за  всем  происходящим  со  сторожевой  башни  замка,  с
облегчением вздохнул и удовлетворенно потер руки.
   - Все в  порядке,  господа, -  сказал  он  своим  приближенным. -
Коротышка-Красавчик и  его молокосос-коннетабль  намерены взять  нас
измором. Воистину  говорится, что  когда Бог хочет кого-то погубить,
прежде всего  лишает его  разума. С  нашими запасами пищи и питьевой
воды мы  продержимся дольше,  чем они  могут себе вообразить. А там,
глядишь, соберутся с силами мои вассалы, да и кузен Филипп-Август не
будет сидеть  сложа руки  и вскоре  пришлет  нам  подмогу.  Пойдемте
обедать, господа.  Если  Красавчик  считает  Байонну  легкомысленной
барышней, на  которую достаточно  бросить один  пылкий взгляд, чтобы
она сама легла под него, то он глубоко заблуждается. Мы покажем ему,
что Байонна - гордая и неприступная дочь Франции.
   Говоря это,  граф не  учел двух  существенных обстоятельств.  Во-
первых, после  разорительного крестового  похода  французская  казна
была совершенно  пуста.  Введение  новых  налогов  и  повышение  уже
существующих, а  также очередные  фискальные  меры  по  отношению  к
еврейским ростовщикам  и торговцам, вплоть до конфискации у особенно
зажиточных всего имущества, не дали желаемого эффекта, позволив лишь
на время залатать дыры в государственном бюджете. Так что у Филиппа-
Августа III попросту  не было  средств на  снаряжение подмоги своему
двоюродному брату,  графу Байонскому;  к тому  же  в  самой  Франции
назревало   всеобщее    выступление    баронов,    которые    решили
воспользоваться ослаблением  королевской власти,  чтобы вернуть себе
былые вольности,  отнятые у  них Филиппом-Августом Великим. А что до
вассалов, на  которых граф  Байоннский возлагал  большие надежды, то
они явно не торопились на помощь своему сюзерену, а некоторые из них
даже присоединились  к гасконскому  воинству - как  они уверяли,  из
чувства патриотизма. Этих мелкопоместных сеньоров раздражало засилье
французов в Байонне и их привилегированное положение, и они сочли за
благо вновь стать подданными своего земляка. И вообще, отличительной
особенностью этой  военной кампании,  наряду с  ее стремительностью,
было то,  что Филипп строжайше запретил своей армии мародерствовать.
По его  твердому убеждению, они вели военные действия на своей, а не
на  чужой  земле,  а  посему  должны  были  соответствующим  образом
относиться к  местному населению,  которое, благодаря  такой позиции
Филиппа, встречало его не как завоевателя, но как освободителя.
   Граф Байонский  этого не  знал,  а  потому  категорически  отверг
мирное  предложение  Филиппа  капитулировать  и  присягнуть  ему  на
верность, допустив  тем самым  роковую (и  последнюю в  своей жизни)
ошибку.
   Получив отказ, Филипп промолвил: "С Богом, Эрнан", - и по приказу
Шатофьера с  громоздких и неуклюжих на вид повозок, которые во время
похода  двигались  в  арьергарде,  раздражая  непосвященных  частыми
задержками в  пути, поснимали  сшитые из  плотной  мешковины  чехлы.
Вокруг повозок закипела лихорадочная работа, и вскоре на близлежащих
холмах были  установлены  огромные  длинноствольные  орудия,  темные
отверстия которых зловеще смотрели на город. Гасконцы не помышляли о
пассивной осаде - они собирались подвергнуть Байонну артиллерийскому
обстрелу.
   Граф Рене  должен был предвидеть такой поворот событий. Хотя в то
время пушки  (или "огненные  жерла", как  их называли)  еще не очень
часто  применялись   в  боевых  действиях,  ибо  были  несовершенны,
довольно опасны  в обращении,  а их  использование обходилось весьма
дорого, Филипп  был достаточно  смел и  богат, чтобы  позволить себе
подобную роскошь,  сопряженную с  риском. Он  не принадлежал к числу
вельмож старого  пошиба и  не цеплялся  за изжившие  себя  традиции,
согласно которым ведение войны с применением "дьявольских новомодных
изобретений" расценивалось  как таковое, что идет вразрез с кодексом
рыцарской чести.  Филипп был  не только  крупным  землевладельцем  и
феодальным государем,  но также  и торговым магнатом. Снаряжаемые им
заморские экспедиции  в Индию, Персию и Китай приносили ему огромные
доходы, иной  раз превышающие поступления в его казну от всех других
видов хозяйственной деятельности. А весной сего года в сантандерском
порту из  трюмов принадлежащих  Филиппу кораблей  были отгружены  не
только рулоны  персидских ковров,  тюки с  индийскими  пряностями  и
китайским рисом,  не только  шелка, чай  и экзотические  фрукты,  но
также  и   хорошо  просмоленные   бочонки  с  высококачественным  по
тогдашним  меркам   порохом  из  Византии.  Так  что  для  умного  и
предусмотрительного человека  не было ничего неожиданного в том, что
гасконская армия  имела в  своем  распоряжении  "огненные  жерла"  и
людей, умевших  с ними  обращаться. На свою беду, Рене Байоннский не
отличался ни умом, ни предусмотрительностью...
   Под вечер  загремело! Клубясь дымом, "огненные жерла" выплевывали
ядра, которые медленно, но верно разрушали городские стены и ворота,
а самые  дальнобойные из  них производили опустошения внутри города,
вызывая у населения невообразимую панику и наводя горожан на мысли о
Страшном  Суде.   Тем  временем  кантабрийская  эскадра  несколькими
выстрелами в  упор вывела  из строя  все корабли  береговой охраны и
вошла в  порт, будучи  готовой под прикрытием артиллерии высадить на
берег десант.
   Байоннский гарнизон был деморализован в первые же минуты огневого
штурма.  Граф,   брызжа  слюной,   на  чем   свет  стоит   проклинал
"вероломного и бесчестного Коротышку-Красавчика", но о капитуляции и
слышать не  хотел. С  наступлением ночи  стрельба  поутихла,  однако
полностью не прекратилась - Эрнан велел канонирам изредка напоминать
байоннцам о том, что день грядущий им готовит.
   Подобные напоминания в ночи возымели свое действие, и на рассвете
Байонна  сдалась.   Как  оказалось   впоследствии,  одно   из  таких
"напоминаний", раскаленное массивное ядро, попало в графский дворец,
да  так   метко,  что  рухнул  потолок  той  комнаты,  где  как  раз
находились,  держа  совет,  граф,  оба  его  сына  и  несколько  его
приближенных. И  граф, и его сыновья, и все его приближенные погибли
в  завале,   а   уцелевшие   байоннские   вельможи   расценили   это
происшествие, как  предостережение  свыше,  и  приказали  немедленно
выбросить белый флаг. Они самолично явились пред светлые очи Филиппа
и заверили  его, что им гораздо милее провозглашать по-галльски: "Да
здравствует принц!", чем по-французски: "Да здравствует король!"
   Филипп изволил в это поверить.
   Эрнан де  Шатофьер с  помпой принял  капитуляцию всей  байоннской
армии.
   Однако Филипп  не  отдавал  приказа  о  снятии  осады.  Он  велел
привести к  нему тринадцатилетнюю  дочь Рене  Байоннского,  Эвелину,
которая после  ночных событий  стала наследницей графства, и вошел в
город только  тогда, когда  она принесла  ему клятву  верности,  как
своему сюзерену  (он милостиво  позволил ей  не преклонять  при этом
колени).
   Потом был  подписан договор  о присоединении  Байонны  к  Беарну.
Филипп учредил  опеку над несовершеннолетней графиней Байоннской, ее
опекуном назначил  себя, по  праву опекуна  расторгнул ее помолвку с
Анжерраном де  ла Тур  и тут  же обручил  ее с  младшим сыном  графа
д'Арманьяка.
   Трагедия закончилась  фарсом. Не  успела еще  просохнуть земля на
могиле отца, как его дочь заснула в об®ятиях виновника его смерти...

   Захват  Филиппом   Байонны  прошел  почти  незамеченным  на  фоне
драматических событий,  происходивших в то же самое время на крайнем
юго-западе Европы. Локальный и, казалось бы, незначительный конфликт
между кастильским  королем и его дядей, графом Португальским, повлек
за собой последствия глобального масштаба.
   Едва лишь  в Португалии  стало известно  о римском военном флоте,
направленном  императором   на  подмогу  королю  Кастилии,  тамошние
вельможи, сторонники  самозваного короля, в одночасье превратились в
яростных приверженцев  единого кастильского  государства  и,  поджав
хвосты, быстренько  выдали в  руки королевского правосудия мятежного
графа. Таков  был бесславный итог притязаний Хуана Португальского на
роль суверенного  государя, и  на этом бы все и закончилось, если бы
Август XII не  поставил во  главе  флота  своего  двоюродного  брата
Валентина Юлия Истрийского.
   Девятнадцатилетний римский  принц Валентин  Юлий был  не  в  меру
горячим, воинственным и крайне честолюбивым молодым человеком. После
пышных проводов,  устроенных ему  в неаполитанском  порту, вернуться
домой, так  и не  приняв участия  в настоящем  бою,  было  для  него
равнозначно поражению.  Получив известие  о капитуляции Португалии и
письменные  заверения   Альфонсо XIII  в   нерушимости  его  прежних
обязательств перед  императором, Валентин  Юлий, однако, не повернул
свои корабли  назад. Обуреваемый  гневом и  досадой, он  ввязался  в
неравный бой  с мавританским  военным флотом  и  подчистую  сокрушил
превосходящие силы противника, понеся при том незначительные потери.
   Это был  успех, достойный  триумфа на родине, но окрыленный столь
блистательной победой юный адмирал не остановился на достигнутом. Он
направил свои  корабли к  Гибралтару, и  уже к вечеру следующего дня
этот стратегически важный город-порт оказался во власти итальянцев.
   Представлялось очевидным,  что  горстка  отчаянных  храбрецов  во
главе  с  Валентином  Юлием  не  в  силах  удержать  в  своих  руках
Гибралтар, и,  в конечном итоге, весь римский флот будет разгромлен,
а сам  принц, если  не погибнет,  то попадет  в плен. Но, к счастью,
Альфонсо Кастильский  вовремя сориентировался,  и собранная  им  для
похода на  Португалию и  еще не  распущенная армия,  совершив  марш-
бросок, ударила  по Гранадскому  эмирату с  севера, а эскадра боевых
кораблей из  порта Уэльва атаковала Кадис. Учуяв, откуда ветер дует,
Хайме III Арагонский,  не ставя  никаких предварительных  условий, в
спешном порядке отправил на помощь итальянцам свой военный флот.
   Как и  в музыке,  на войне  экспромт,  при  наличии  вдохновения,
подчас  приносит   больше  плодов,   чем  тщательно   обдуманный   и
разработанный во  всех деталях  план предстоящей кампании. Менее чем
за месяц  Гранадский эмират  пал, сам  эмир был  пленен, а почти вся
Южная Андалусия,  за исключением  мыса  Гибралтар  и  порта  Малага,
доставшихся  соответственно   Италии  и   Арагону,  вошла  в  состав
Кастильского  королевства.   Таким  образом,  длившаяся  более  семи
столетий  Реконкиста   в  Испании   была  успешно   завершена  летом
1452 года.
   Плоды этой блестящей победы пожинали не только Кастилия, Италия и
Арагон. С  благословения Филиппа  балеарский флот  участил набеги на
Мавританию, а в середине августа гасконская армия оккупировала город
Джазаир,[26] ставший  впоследствии форпостом  галльской экспансии  в
Северной Африке.  Между тем  иезуиты, пользуясь  представившимся  им
случаем, расширили  Мароканскую область  ордена к  северу,  захватив
портовый город  Танжер, и  остановили свое продвижение лишь на линии
реки Ксар-Сгир, где встретились с арагонцами, которые тоже не теряли
времени  даром   и  взяли  под  свой  контроль  юго-восточную  часть
Гибралтарского пролива,  а также  весь Сеутский залив вплоть до мыса
Кабо-Негро.
--------------------------------------------------------------
 26 Джазаир - Алжир.

   Валентин Юлий  Истирийский, удостоенный  по возвращении  в Италию
триумфа, даже  не думал  почивать на  лаврах. Вскоре он отправился в
Тунис, чтобы  воевать там  для вящей  славы Рима  и возрождения  его
былого могущества.
   Покончив с  присутствием мавров  на западе Европы и начав теснить
их в  Северной Африке,  католический мир,  вместе с  тем, не  мог не
обратить свои взоры на восток континента, где наряду с надвигавшейся
из Малой  Азии турецкой  угрозой, к  северу назревали процессы прямо
противоположного характера.
   Еще  в   1239 году,  после  победы  русских  войск  в  битве  под
Переяславом,  великий   князь  Киевский  Данила  Романович,  ставший
впоследствии королем Руси, и татарский хан Бату заключили перемирие,
разделив между  собой сферы  влияния по  линии  Полоцк -  Смоленск -
Новгород-Северский - Северский  Донец. В  первые сто  лет перемирия,
которое, несмотря  на постоянные пограничные стычки, соблюдалось вот
уже более  двухсот лет,  русские короли  об®единили  находившиеся  в
сфере их  влияния княжества  в единое государство, а затем утвердили
власть Киева  на  Азове  и  в  Северном  Причерноморье.  Так  что  в
середине XV века,  когда происходили  описываемые нами события, Русь
представляла собой  могущественное государство  на  востоке  Европы,
равное по  территории двум Германиям и уж куда более сплоченное, чем
союз немецких княжеств.
   А между  тем, к  северу от Руси набирала силу Литва. За прошедшие
двести лет  литовцы разделили  с поляками Пруссию, изгнали ливонских
рыцарей из куршских, ливских и эстских земель, успешно противостояли
своим северным соседям, скандинавам, и даже было распространили свою
власть  на  Карелию,  впрочем,  ненадолго -  вскорости  им  довелось
вернуть  ее   новгородцам.  После   падения   вольной   Новгородской
республики северная часть Карелии досталась шведам, а южная отошла к
Московии - государству,  которое возникло  в результате  об®единения
славянских княжеств, оказавшихся в сфере влияния Золотой Орды.
   Однако с  тех пор  литовские  князья  никак  не  могли  забыть  о
потерянных  территориях,   также  как  и  русские  короли  частенько
вспоминали о  том, что  в былые  времена северо-восточные  княжества
безоговорочно признавали  верховенство над собой киевского престола.
Несколько лет  назад король  Руси Роман II и великий князь Литовский
Витовт IV  решили,   что  настало  время  восстановить  историческую
справедливость, и,  подписав договор о "вечном мире", начали активно
готовиться  к   предстоящему  освобождению  своих,  как  не  уставал
повторять русский король, "исконных территорий".
   Северо-восточные русичи,  которые,  впрочем,  и  сами  постепенно
стряхивали с  себя татарское  иго, в принципе не имели ничего против
братской помощи со стороны южного соседа, однако цена, запрашиваемая
Киевом за эту помощь - так называемое воссоединение, многим казалась
непомерно  высокой.  И  до  монголо-татарского  нашествия  восточные
славяне, этот  конгломерат из  множества разных  племен, никогда  не
чувствовали  себя   единым  народом,   а  после  раздела  их  шаткой
общности -  старокиевского   государства,  северо-восточные   русичи
оказались в  совершенно иных  геополитических  условиях,  нежели  их
сородичи на юге и юго-западе. Двухсотлетнее пребывание под азиатским
игом не могло не отразиться на их психологии, национальном характере
и  культуре,   жизненном  укладе  и,  естественно,  на  самой  форме
московской государственности, которая была по-азиатски деспотичной.
   Пожалуй, самым  проевропейски ориентированным  слоем  московского
общества являлось  духовенство, поскольку  оно напрямую  зависело от
Константинопольского  патриаршего   престола  и  большинство  высших
церковных постов  в Московской  метрополии занимали либо греки, либо
русские.  Именно  епископы  были  единственными,  кто  безоговорочно
поддержал идею  Романа II  об  об®единении  двух  восточнославянских
государств, а несколько позже (но с существенными оговорками) и идею
папы Павла VII  о воссоединении двух христианских церквей. Однако ни
то, ни  другое не  нашло широкой  поддержки ни у простонародья (хотя
его мнения  никто не  спрашивал), ни  среди московской знати. Жители
северо-восточной Руси уже начинали осознавать себя нацией, отдельным
народом,   и   не   хотели   терять   свою   самобытность   и   свою
государственность, тем более что окончательное освобождение от татар
(с помощью Киева или без оной) было лишь вопросом времени.
   После поражения в Куликовской битве татарские ханы вынуждены были
пойти на значительные уступки, предоставив Москве широкую автономию,
и даже  признали  за  ее  князем  титул  царя.  Впоследствии  татары
надеялись ослабить  вышедшего из  повиновения вассала, стравив его с
Новгородом, но  и тут  просчитались. Московские  войска  триумфально
прошлись  по   новгородским  землям,   присоединив   их   к   своему
государству, сам  Великий Новгород  был взят осадой и измором, а его
непокорные жители были почти поголовно вырезаны.
   С  падением   государства  Новгородского  Русь  потеряла  ценного
союзника в  противостоянии с  литовцами, а взамен получила еще более
непредсказуемого и  еще более  несговорчивого соседа в лице окрепшей
Москвы. Такое  положение дел  никак  не  устраивало  короля  Романа,
поэтому он,  не придя  к  согласию  с  московским  царем  в  вопросе
об®единения  всех   русских  земель  в  одно  государство,  заключил
вынужденный  мир   со  своим  извечным  соперником,  великим  князем
Литовским, и  пообещал не препятствовать возврату Карелии под власть
Литвы. И  хотя, в  отличие от  литовцев, которые напрямую собирались
воевать с  Москвой за  Карелию, русский  король затевал  грандиозный
поход на  Каспий, чтобы поразить Орду в самое сердце, сомневаться не
приходилось - главной  его целью  была и  остается  северо-восточная
Русь.
   Обеспокоенный столь  решительными намерениями  Романа II, а также
его настойчивыми  утверждениями о  том, что  северо-восточные русичи
никакой не  народ,  но  лишь  неот®емлемая  часть  единого  русского
народа, насильственно  оторванная от  материнской  груди -  Киевской
земли, московский  царь спешно  отправил на  запад  представительную
делегацию во  главе с  князем Николаем  Шуйским, целью  которой было
поелику возможно  помешать сближению  Руси и  Литвы с  католическими
государствами и постараться сорвать готовящееся об®единение церквей.
   Побывала московская  делегация и  в Тулузе,  где по  прискорбному
стечению обстоятельств  в то же самое время находился Филипп - после
успешной операции  по захвату  Байонны он  приехал на несколько дней
погостить у  своего дяди,  короля  Робера,  и  повидаться  со  своим
братом, архиепископом Марком.
   Первое  знакомство  Филиппа  с  восточными  гостями  нельзя  было
назвать приятным.  На второй  день после  их  приезда  между  ним  и
боярином  из  свиты  князя  Шуйского  вспыхнула  ссора  из-за  одной
барышни, фрейлины королевы Марии. Боярин повел себя с девушкой самым
недостойным образом:  подарил ей пару соболиных шкурок и потреб