фонсо. Он быстро выведал у
сестры, что ее гнетет, и, осатанев от негодования, напрямик высказал
горе-воспитательницам все,  что о  них думает, да еще в таких крутых
выражениях, которых  затурканные монахини  отродясь не  слыхивали  и
которые более  опытная аббатиса сочла грязным богохульством. В конце
концов, им  все же  пришлось извиниться  перед Бланкой, а придворный
лекарь, в спешном порядке вызванный Альфонсо, доходчиво об®яснил ей,
чтч на  самом деле значит эта "печать греха". И тем не менее, всякий
раз, когда  у нее  начинались  месячные,  она  становилась  мрачной,
угнетенной, крайне  раздражительной и в такие дни обычно ударялась в
глубокую набожность.
   Выйдя замуж,  Бланка еще не успела разобраться в своих ощущениях,
как падкая  на деньги  горничная Жоанны Наваррской продала ей секрет
своей госпожи.  (Предательница, кстати,  так и  не успела  потратить
свои серебряники - придя к выводу, что она слишком много знает, граф
Бискайский решил  избавиться от  нее, но,  себе на  беду, опоздал на
каких-нибудь  два   дня.)  Потрясенная   до  глубины   души   Бланка
утвердилась во  мнении, что  сестры-воспитательницы были  совершенно
правы, говоря о греховности всего плотского. Она нашла себе утешение
в том,  что теперь  имеет веские  основания не  пускать мужа  в свою
постель,  благо  монахини,  которые  всячески  замалчивали  интимные
стороны  человеческих  отношений,  не  особенно  распространялись  о
некоторых обязанностях,  налагаемых на  женщину браком, и не внушили
ей должного уважения к супружескому ложу.
   Последнее было  большим счастьем  для Бланки. Ведь мало того, что
она возненавидела  мужа; ей становилось тошно при одной только мысли
о возможной близости с ним. Вдобавок Бланка прониклась отвращением и
к собственному  телу, "похотливому  и греховному", и поначалу решила
было   о ч и с т и т ь с я  целомудрием  в замужестве, отнеся, таким
образом, отказ  жить с мужем, как полагается супругам, к числу своих
добродетелей.
   Однако с  течением времени  этот в  высшей степени  благочестивый
замысел мало-помалу  терял  свою  первоначальную  привлекательность.
Бланка уже  не была  девственницей, не  была она  также  холодной  и
бесчувственной (или,  как говорится  сейчас, фригидной),  и ее плоть
все  настойчивее   требовала  своего.  Бланку  ужасно  раздражали  и
приводили в  отчаяние ее  "дикие желания",  она вела  ожесточенную и
бескомпромиссную борьбу  со своими "низменными страстями", но все ее
благие усилия  пропадали втуне - воспоминания о ночах, проведенных с
мужем, никак  не давали  ей покоя.  И что  хуже  всего,  тогда  она,
вперемешку  с   омерзением,  испытывала   ни  с   чем  не  сравнимое
наслаждение!.. Все  чаще и  чаще внутренний  голос, этот не ведающий
стыда искуситель,  вкрадчиво нашептывал  ей, что как горький привкус
во рту  запивают глотком  доброго вина,  так и неприятный осадок тех
ночей можно  без следа  растворить в других ночах, заглушить потоком
новых воспоминаний, лишенных горечи предыдущих...
   Но еще  больше, чем  для услады  тела, Бланка нуждалась в мужчине
для утешения  души. Она  невыразимо страдала от той тяжелейшей формы
одиночества, скрасить  которое не  в состоянии  никакая, даже  самая
тесная дружба - но лишь только любовь. И бессознательно она уже была
полностью готова  к тому,  чтобы влюбиться в первого приглянувшегося
ей парня  привлекательной наружности, неглупого, с хорошими манерами
и приятного  в общении. К счастью, таковым оказался Монтини - хоть и
распущенный, но весьма порядочный молодой человек.
   Совершив прелюбодеяние,  Бланка первым  делом внесла определенные
коррективы  в   перечень  всех  смертных  грехов.  Она  решила,  что
супружеская измена не заслуживает сурового осуждения, если изменяешь
с любимым  человеком и  мужу, недостойному  верности.  Если  главным
оружием Норы  в борьбе  со своим  ханжеством  были  ее  легкомыслие,
ветреность  и   полная  неспособность   к  самоанализу,   то  Бланка
противопоставляла ему  свой изощренный  ум.  С  поистине  иезуитской
изворотливостью    она    убедила    себя,    что    слова    такого
высокопоставленного  слуги  Божьего,  каковым  является  архиепископ
Тулузский,  пусть  и  сказанные  сгоряча,  послужат  ей  достаточным
оправданием перед судом Всевышнего.
   Впрочем, до  окончательного раскрепощения Бланке было еще далеко.
Как и  прежде, она  шокировала подруг  своими нелепыми,  абсурдными,
карикатурными представлениями  о приличии,  приходя  в  смущение  от
самых невинных  женских разговоров,  в  которых  ни  одна  нормально
воспитанная девушка,  даже при  всем желании,  не  нашла  бы  ничего
такого,  о  чем  следовало  бы  из  деликатности  умолчать, -  если,
конечно,  эти   разговоры  происходили   сугубо  между  женщинами  в
отсутствие детей  и мужчин.  В постели  с Этьеном Бланка чувствовала
себя скованно и неловко, принимая в штыки каждую новую его ласку. Ее
неотступно преследовал страх перед разного рода извращениями - этими
коварными ловушками,  которые в изобилии расставил на тернистом пути
любви  враг  рода  человеческого,  завлекая  в  них  неосторожных  и
чересчур горячих  любовников. Как-то  раз она в пылу страсти укусила
Монтини, да  так сильно,  что тот  взвыл от  боли, а на плече у него
впоследствии  появился   внушительный   синяк.   Потрясенная   своим
поступком, Бланка  немедленно прогнала Этьена прочь, сгоряча обвинив
его в  том, что  якобы он  умышленно довел ее до такого состояния, и
затем целую неделю не подпускала его к себе.
   В конце концов она сменила гнев на милость, однако за время опалы
Монтини сделал  для себя  ошеломляющее открытие. Он вдруг понял, что
любит ее  всем сердцем,  любит ее как женщину, а не как принцессу, и
оттого очень  испугался. Этьен  был  парнем  здравомыслящим  и  даже
циничным и прекрасно понимал, что для Бланки, как бы она не убеждала
себя в  обратном, их  любовь - лишь  тихая, уютная  гавань, где  она
решила  временно   укрыться  от  жизненных  бурь  и  невзгод,  чтобы
оправиться  от   жестоких  ударов  судьбы,  восстановить  утраченное
душевное равновесие и со свежими силами пуститься в новое плавание к
неведомым ему  берегам. А он, брошенный и забытый, останется влачить
свое жалкое  существование на этом берегу, каждый Божий день до боли
в глазах  вглядываясь в  пустынный  горизонт,  с  тоской  и  грустью
вспоминая навсегда ушедшее счастье...
   Пока еще не поздно, Монтини пытался бежать из Памплоны, но Бланка
вовремя спохватилась  и отрядила  в погоню за ним дюжину королевских
гвардейцев, которые быстро изловили беглеца и препроводили его назад
во дворец.  Увидев горькие  слезы возлюбленной,  Этьен мигом позабыл
обо всех  своих страхах  и сомнениях,  бросился ей  в ноги,  моля  о
прощении, и, конечно же, был прощен. С тех пор он старался не думать
о будущем и жил только текущим днем.

   Когда граф Бискайский без предупреждения ворвался в спальню жены,
утомленные любовники  едва лишь  погрузились в  легкую дрему. Бланка
вскрикнула от  неожиданности и  подхватилась с  подушки. В  лицо  ей
бросилась краска негодования.
   - Вы?! - гневно  произнесла она. -  Вы  осмелились  нарушить  мой
запрет?!
   Александр остановился  возле  кровати,  держа  в  руке  зажженную
свечу.  За   дверью  слышалось   встревоженное   кудахтанье   сонной
горничной.
   - Погодите, сударыня, не кипятитесь. Я пришел совсем не для того,
чтобы проситься  к вам в постель. Тем более что место в ней, похоже,
занято всерьез и надолго.
   - Ах, какое  великодушие, граф!  Какой широкий  жест!  Я,  право,
польщена... Гм... Так чему же я обязана честью вашего визита?
   Граф вставил  свечу в  пустой подсвечник  на  туалетном  столике,
пододвинул ближе  к  кровати  низенький  табурет  с  обитым  красной
бархатной тканью мягким сидением и осторожно опустился на него.
   - Чему, спрашиваете?  Скорее,  к о м у . - И он вперился взглядом
в оробевшего Монтини.
   - Даже так! -  Вдруг Бланка сообразила, что она совершенно голая,
и торопливо  натянула на  плечи одеяло.  Этьену и  вовсе  захотелось
укрыться с  головой,  чтобы  спрятаться  от  пронзительного  взгляда
графа, который не сводил с него глаз. - Ну и ну! Это уже интересно.
   - Очень   интересно,   сударыня, -   с   готовностью   согласился
Александр. -  Даже  интригующе:  принцесса  Кастилии,  старшая  дочь
короля, в постели с нищим попрошайкой. Да-а, порой жизнь преподносит
нам такие  курьезы, что  и не  снились жалким  сочинялам  романов  и
баллад с их убогой фантазией.
   - Если вы намерены и дальше разговаривать со мной в таком тоне, -
предупредила Бланка,  бледнея от  гнева, - можете не утруждать себя.
Лучше уж сразу убирайтесь к чертовой матери.
   - Ай, ай,  ай! - удрученно  покачал головой граф. - Как быстро вы
учитесь у  Маргариты всем  ее порокам - и разврату, и сквернословию!
Куда и  девалась ваша  была застенчивость, изысканность в речах... -
Он умолк,  так как  Бланка уже  готова была  взорваться. -  Впрочем,
ладно.  Прошу   прощения  за   грубость  и  предлагаю  в  дальнейшем
обходиться без  взаимных упреков  и оскорблений. Скажем так: лежащий
подле  вас   молодой  господин,  несмотря  на  все  свои  бесспорные
достоинства, будем откровенны, все же недостаточно знатен и богат...
мм... для такой высокой должности, как любовник принцессы.
   Монтини не  знал, где  ему деться  от стыда  и унижения. В словах
графа он  почувствовал кислый  привкус правды -  тот самый  привкус,
который уже давно набил ему оскомину.
   - Это не  ваше дело,  сударь! - зло ответила Бланка. - Вас это не
должно касаться.
   - Однако касается.  Так касается,  что даже  кусается.  Ведь  вы,
сударыня, хотите  того или  нет, в  глазах всего мира являетесь моей
женой, а  потому мне  вовсе не безразлично, с кем вы делите постель,
так как  об этом  судачат все,  кому не лень. И, добавлю, исподтишка
насмехаются надо мной. Вы выставляете меня на всеобщее посмешище.
   - Скажите еще  спасибо, что не на позорище, - с издевкой ответила
Бланка. - А  я могу это сделать, вы знаете. И тогда плакали все ваши
честолюбивые планы.
   Александр тяжело вздохнул:
   - Да уж,  знаю. Крепко  вы держите меня в узде, нечего сказать...
Итак, сударыня,  после этой  словесной разминки,  нам, пожалуй, пора
переходить к делу.
   - К какому  такому делу?  У меня,  к счастью,  нет с вами никаких
общих дел.
   - Речь идет об одном милом молодом человеке, который...
   - Об этом  милом молодом человеке я как-нибудь сама позабочусь, -
оборвала его  Бланка. - Не  смейте вмешиваться  в мою  личную жизнь,
господин граф. Вы потеряли на это право.
   - Но  я   хочу  предложить  вам  полюбовную  сделку, -  настаивал
Александр. - Надеюсь, она удовлетворит нас обоих... всех троих.
   Однако Бланка была непреклонна:
   - Ничего у  вас не  выйдет, милостивый  государь. Я  не собираюсь
ронять свое достоинство, заключая с вами какую бы то ни было сделку.
Довольно с  меня и  нашего брака -  самого прискорбного события всей
моей жизни... Коломба! - громко позвала она.
   Тотчас дверь  отворилась, и  в  спальню  прошмыгнула  молоденькая
смуглолицая горничная Бланки.
   - Что вам угодно, моя госпожа?
   - Граф покидает  нас. Проводи  его к выходу, чтобы он случайно не
заблудился.
   - Но, сударыня... - начал было Александр.
   - Аудиенция закончена,  милостивый государь, -  кротко произнесла
Бланка. - Еще  одно слово,  и я  велю  страже  вышвырнуть  вас  вон.
Уразумели?
   Граф все  уразумел. Ему  был хорошо  знаком  этот  тон -  ровный,
сдержанный, чуть  ли не  ласковый.  Таким  вот  тоном  покойный  дон
Фернандо в  былые времена  об®являл смертные приговоры провинившимся
дворянам и  чиновникам. Таким  же тоном  в тот  памятный февральский
день  Бланка   запретила  ему   под  страхом   разоблачения   впредь
переступать порог  ее покоев.  В состоянии  крайнего раздражения она
производила еще  более жуткое  впечатление, чем  даже ее  отец,  ибо
произносила свои  угрозы не только ласково, но и нараспев. Александр
вновь вздохнул, поднялся с табурета и молча направился к двери.
   - Ага! - в  последний момент  вспомнил он,  вернулся  к  столику,
вынул из  подсвечника свою  свечу, пояснив с мрачной улыбкой: - Чего
доброго, еще швырнете мне в спину, - и лишь затем вышел.
   - Интересно, о  какой это  сделке он  говорил? - первым отозвался
Монтини, когда  горничная затворила  за собой  дверь. - Что он хотел
предложить?
   - Наверняка собирался  дать тебе денег, - сказала Бланка, положив
голову ему  на  грудь. -  Полагаю,  тысяч  десять,  не  меньше.  Вот
негодяй!
   - Но зачем? - удивился Этьен. - Чтобы откупиться от меня? Бланка,
родная, неужели ты подумала, что я соглашусь? Да ни за что! Никогда!
Ни в коем случае! Ты мне дороже всех сокровищ мира.
   - Знаю, милый.  Но он  не это имел в виду. По-видимому, он хотел,
чтобы ты  прикупил себе земель и стал зажиточным сеньором. Чтобы он,
видишь ли, не стыдился тебя, как моего любовника.
   - О! - только и сказал Монтини.
   - Какая низость! -  гневно продолжала  Бланка. - Предлагать  свои
грязные деньги!  Ну, нет!  Пусть лучше я опустошу нарбоннскую казну,
но сама, без его помощи, соберу нужную тебе сумму.
   - Дорогая! -  с   горечью  произнес   Этьен. -  Опять   за  свое?
Пожалуйста, не  надо. Мне и так досадно, что я вынужден брать у тебя
на  текущие   расходы,  а  ты...  Да  пойми  же,  наконец,  как  это
унизительно - быть на содержании у любовницы. Ты, конечно, прости за
откровенность, но факт остается фактом: моей дружбы ищут лишь всякие
лизоблюды, а  те, с  кем бы  я сам  хотел дружить,  относятся ко мне
свысока, пренебрежительно.  Еще бы -  выскочка, содержанец. Вот если
бы я смог как-то отличиться, завоевать себе положение...
   Тут Бланка  схватилась  и  села  в  постели.  Глаза  ее  радостно
засияли.
   - Ах да, совсем забыла! Кажется, я нашла тебе достойную службу.
   - Правда? - оживился Этьен. - И какую? Надеюсь, военную?
   - Разумеется. И ни где-нибудь, а в королевской гвардии.
   - О-о...
   - Несколько дней  назад подал  в отставку  один из лейтенантов, -
об®яснила Бланка. -  Маргарита пообещала  выхлопотать его патент для
тебя - отец  ей не  откажет.  Так  что  ты  уже,  считай,  лейтенант
гвардии.
   - Лейтенант?! - изумленно  воскликнул Монтини. -  Да это же курам
на смех. Я - лейтенант! Ни единого дня в армии, а уже лейтенант!
   - Эка беда!  Пусть и  курам на  смех, зато  при дворе  ты  будешь
важной персоной.
   - И опять же, выскочкой.
   - Ошибаешься, милый. Патент-то вручу тебе не я, а король - причем
по просьбе Маргариты. Ты понимаешь, что это значит?
   - Ну, и что?
   - Вот глупенький! Всем известно, что Маргарита не раздает милости
направо и  налево, она  благоволит лишь  к тем,  кого  уважает,  это
непреложный факт.
   - Ты хочешь сказать...
   - Сообразил, наконец?  Когда при  дворе узнают,  что ты  назначен
лейтенантом по ее личной просьбе, то сразу поймут, что она не просто
терпит тебя  из-за Матильды  и ради  нашей с  ней  дружбы,  как  это
утверждают злые  языки; ведь  никакая дружба  не заставит ее сделать
услугу несимпатичному  ей человеку. Этим Маргарита покажет, что ты у
нее в  фаворе, что она уважает тебя. А раз так, то и отношение двора
к тебе в корне изменится. Я здесь чужая, - в голосе Бланки явственно
проступила грусть. -  Для сторонников  короля я,  прежде всего, жена
графа Бискайского,  для сторонников графа важно то, что я с ним не в
ладах, и  моя благосклонность ни тем, ни другим не указ. А Маргариту
обожают все -  и друзья,  и враги; ее любимцы здесь в почете хотя бы
потому, что  они ее  любимцы. Вот,  к примеру,  твоя  сестра.  Около
Матильды увиваются  не только  льстецы. Ее дружбы добиваются также и
порядочные девушки  из богатых  и знатных  семей,  а  многие  весьма
достойные молодые  люди не  прочь жениться  на ней.  Так и  ты,  как
только станет известно о твоем назначении...
   - Постой-ка! -  вдруг  всполошился  Монтини. -  Ведь  я  даже  не
рыцарь. Какой же из меня лейтенант?
   Бланка улыбнулась:
   - Будь покоен,  за этим  дело  не  станет.  Хоть  завтра  я  могу
посвятить тебя в рыцари.
   - Ты?!
   - Ну да. А что тут такого? В конце концов, я графиня Нарбоннская,
один из пэров Галлии, и мне уже шестнадцать лет.
   - Это что, шутка? - спросил Этьен.
   - Конечно,  шутка, -  сказала  Бланка. -  Я  же  не  хочу,  чтобы
придворные  насмешники   измывались  над  тобой:  дескать,  заслужил
рыцарские шпоры  в постели.  А если  без шуток,  то я попрошу кузена
Аквитанского. Мы  с ним  добрые друзья,  и он  не откажет мне в этой
услуге.
   Монтини пристально посмотрел ей в глаза.
   - А знаешь, дорогая, такой очаровательной женщине, как ты, опасно
обращаться  к   Красавчику  за   услугой.  Глядишь,   он   потребует
благодарности - на свой манер.
   И они весело рассмеялись.



        Глава 33
                             ПОРУГАННАЯ

После  ухода   Габриеля  Матильда  долго  лежала  на  кровати,  тупо
уставившись невидящим  взглядом  в  потолок.  Ее  охватило  какое-то
жуткое оцепенение.  Ей отчаянно  хотелось заплакать, но, несмотря на
все старания,  глаза ее  оставались сухими, она не могла выдавить из
себя ни  единой слезинки.  Тугой комок  подступил к ее горлу и так и
застрял  там   намертво,  не   желая  ни  возвращаться  обратно,  ни
вырываться наружу.
   Прошло  довольно  много  времени,  прежде  чем  Матильде  удалось
стряхнуть оцепенение. Она села в постели и медленно, будто в трансе,
принялась сбрасывать  с себя  измятую, местами  разорванную  одежду.
Раздевшись донага,  Матильда тщательно  вытерла кровь - и лишь тогда
комок в  ее горле, наконец, подался, слезы хлынули из ее глаз, и она
безудержно зарыдала,  горько оплакивая  свою поруганную  невинность,
свои разрушенные иллюзии, свои безжалостно растоптанные мечты...
   Когда начал  заниматься рассвет,  Матильда, выплакав  все слезы и
оттого немного успокоившись, встала с постели, надела на себя чистую
нижнюю рубаху  и длинный пеньюар, вступила босыми ногами в тапочки и
торопливо покинула  комнату. Она больше не могла оставаться там, где
над ней  так жестоко  наглумились, ей было страшно наедине со своими
мыслями, и  она  решила  пойти  к  Маргарите.  Матильда  знала,  что
накануне принцесса  рассорилась с  Рикардом Иверо, поэтому надеялась
застать ее  в спальне  одну или,  в худшем  случае, с  Констанцей де
Арагон. В последние два года Маргарита плохо засыпала сама и обычно,
когда у  нее не  было  мужчин,  брала  к  себе  в  постель  дежурную
фрейлину - но  при всем том ее отношения с девушками были совершенно
невинными.
   По пути  Матильда едва  не столкнулась  лицом к лицу с Филиппом и
лишь в  последний момент успела спрятаться в одной из неглубоких ниш
в стене коридора.
   Филипп прошел  мимо, не  заметив ее.  Его белокурые  волосы  были
всклокочены, щеки  пылали алым румянцем, одет он был явно второпях и
очень  небрежно,   а  на  его  губах  играла  самодовольная  ухмылка
ловеласа, только  что  одержавшего  очередную  победу.  На  Матильду
повеяло тонким  ароматом духов,  которыми пользовалась  Маргарита, и
запах этот ударил ей в ноздри так резко и неприятно, точно нашатырь.
Бедняжка с  трудом проглотила  комок, который  вновь подступил  к ее
горлу, и  до боли  прикусила губу,  из последних  сил пытаясь  унять
очередной приступ  рыданий. Как она была глупа и наивна, поверив его
лживым речам  о любви! Как жестоко он обошелся с ней!.. В его глазах
она была  лишь игрушкой -  красивое личико,  черные  кудри,  длинные
стройные ножки,  гибкий стан - одним словом, лакомый кусочек, вполне
пригодный для  развлечений, но не слишком ценный, чтобы им дорожить.
Он с  легким сердцем уступил ее своему дворянину, тут же выбросил ее
из головы и отправился искать любви у другой...
   Когда Матильда  вошла  в  спальню,  Маргарита  лежала  ничком  на
кровати, уткнувшись лицом в подушку.
   - Ты что-то  забыл, Филипп? -  нежно  промурлык