из старожилов на Старой площади. Секретарем ЦК он стал в
1947 году, при Сталине, и скончался в той же  должности  в  1982  году,  при
Брежневе. Тридцать пять лет на страже идеологии!
   Одно время должность секретаря ЦК Суслов совмещал  с  другой  -  главного
редактора газеты "Правда". Тогда и случилось  происшествие,  зафиксированное
Лубянкой.
   Дело было в канун большого революционного  праздника.  В  "Голубом  зале"
редакции "Комсомольской правды" должен был состояться традиционный  концерт,
и молодые сотрудники газеты, не занятые выпуском текущего номера, в ожидании
встречи с артистами позволили себе несколько расслабиться.
   Расслабляться в те времена было просто, так как  в  редакционных  буфетах
старого корпуса "Правды" спиртные напитки продавались без  ограничений.  Кто
хотел, всегда мог опрокинуть  рюмочку-другую  для  поднятия  настроения  или
снятия стресса. Уважаемым авторам предлагали чашечку кофе  с  коньяком,  что
располагало  к  обстоятельной  беседе.  Самое  любопытное,  что   пьяных   в
редакционных коридорах не было.
   В  "Комсомольской  правде"  тогда  начинал  будущий  известный  советский
фельетонист  Илья  Шатуновский.  В  коридоре  ему  встретился   коллега   из
международного отдела. Взглянув на часы, международник сказал:
   - Время еще есть. Может, к "Савелию" сходим, пообедаем?
   "Савелием"  журналисты  между  собой  называли  ресторан  на  Савеловском
вокзале, расположенный в пяти минутах ходьбы от редакции.
   Шатуновский поддержал предложение,  и  приятели  двинулись  по  знакомому
адресу.
   Пообедали, безусловно, не без запотевшего графинчика. Заодно  пообсуждали
кое-какие  вопросы  и  в  предвкушении  праздничного  концерта  вернулись  в
редакцию.
   Артисты, как выяснилось, еще не приехали,  и  Шатуновский  пошел  в  свой
отдел. Через четверть часа дверь комнаты открылась, на пороге  возникли  три
мужские фигуры.
   Впереди   шествовал   Михаил   Самсонович,   заведовавший   в    редакции
хозяйственными делами. Его Шатуновский знал. А  вот  двух  его  спутников  -
молодых, крепкого сложения парней - видел впервые.
   Хозяйственник подошел вплотную к столу, за которым сидел  Шатуновский,  и
шумно  втянул  воздух  носом.  г  -  Что  под   праздничек   поделываем?   -
поинтересовался Михаил Самсонович и придвинулся еще ближе.
   "Принюхивается!" - пронеслось в мозгу у проштрафившегося журналиста.
   - Да как вам сказать,  Михаил  Самсонович,  -  промямлил  Шатуновский.  -
Концерт ожидаем. Говорят, артисты опаздывают...
   - Э, да вы, кажется, выпивали! - воскликнул хозяйственник. -  Или  будете
отрицать?
   -  Михаил  Самсонович!  -   укоризненно   произнес   будущий   знаменитый
фельетонист.  -  Ну  как  можно...  Такой  деликатный  вопрос,  да  еще  при
посторонних людях...
   И тут один из посторонних начальственно распорядился:
   - Да что с ним в кошки-мышки играть! Следуйте за нами...
   Шатуновского привели в кабинет ответственного секретаря редакции, где уже
пребывали в тихой задумчивости несколько его отловленных коллег,  включая  и
международника, с которым  полчаса  назад  обедал  у  "Савелия".  Главным  в
кабинете был человек средних лет в спортивном костюме.
   - А вы что пили? - спросил "спортсмен" у вошедшего Шатуновского.
   - Водку, - честно признался он.
   - Хм, и этот - водку! - театрально развел руками "спортсмен". -  А  может
все-таки вино?
   Вино, конечно, выглядело меньшим злом по сравнению с сорокаградусной,  но
все задержанные настаивали на том, что пили именно ее.
   Проводивший дознание "спортсмен" пытался запутать журналистов, устроив им
перекрестный допрос, но из этого тоже  ничего  не  вышло.  Тогда  он  принял
радикальное решение:
   - А ну, рассядьтесь по компаниям, кто с кем пил!
   Шатуновский уселся рядом с международником. Они действительно пили водку.
Оба терялись в догадках, почему это так важно  допрашивавшим  их  незнакомым
людям, которые даже не представились, кто они.
   В этот момент Михаил Самсонович и два  крепких  парня,  отлавливавшие  по
всей редакции тех, кого подозревали, что они под хмельком, привели еще  одну
жертву. Ею оказался дежурный литературный правщик.
   - Что вы пили? - сурово спросил у него "спортсмен".
   - П-п-порт-т... - запинаясь, испуганно начал оправдываться правщик.
   - Портвейн! - обрадовался дознаватель. - Так-так, и какой марки?
   - Т-три... с-сем...
   - "Три семерки"! Отлично... Вот  ты-то  нам  и  нужен!  Поедешь  с  нами.
Остальные свободны! - распорядился "спортсмен".
   Любитель "Трех семерок" пытался что-то говорить в свое оправдание, но его
уже не слушали и повели на выход. Он отсутствовал все октябрьские праздники.
В редакции появился спустя несколько  дней  -  перепуганный,  съежившийся  и
изрядно похудевший.
   - Что с тобой? - удивлялись коллеги. - Где ты пропадал?
   - Я ведь тоже пил водку, как и все, - оправдывался бедолага.  -  А  когда
началась проверка, подумал - лучше сказать, что пил вино. За сорокаградусную
может больше попасть - все-таки днем дело было, в рабочее время. Соврал себе
во вред...
   - Ничего не понимаю, - молвил  Шатуновский.  -  Какая-то  дикая  история.
Зачем им был нужен человек, употреблявший именно "Три  семерки"?  И  вообще,
кто они такие?
   Литправщик  огляделся  по  сторонам  и  по  большому  секрету   рассказал
необыкновенную историю.
   Оказывается,  все  эти  дни  его  продержали  в  камере  предварительного
заключения. Выясняли, кто надоумил  его  совершить  террористический  акт  в
отношении товарища Суслова.
   Покушение на него было осуществлено в  тот  самый  предпраздничный  день,
когда журналисты "Комсомольской правды" расслаблялись в ожидании  встречи  с
артистами в своем "Голубом  зале".  Суслов  приезжал  в  редакцию  "Правды",
пробыл там некоторое время, и  на  выходе  из  здания,  когда  усаживался  в
машину,  откуда-то  сверху  вдогонку  ему  полетела  пустая  бутылка  из-под
портвейна "Три семерки".
   Охрана  решила,  что  бутылку  бросили  с  шестого  этажа,   на   котором
размещалась "Комсомольская правда", и приступила к следственным действиям.
   Злоумышленника так и не нашли. Скорее всего, ктото выбросил  бутылку  без
всякой задней мысли, не имея в виду посягнуть на жизнь товарища Суслова.
   После того случая резко сократилась  реализация  популярной  тогда  марки
портвейна в гастрономе напротив "Правды". Продавщицы ломали головы над  тем,
почему вдруг пишущая братия разлюбила "Три семерки".
 
   МЕСТЬ СЕРОВА
 
   Утром восьмого января 1961 года  секретарь  ЦК  КПСС  Нуриддин  Акрамович
Мухитдинов возвращался из Душанбе в  Москву.  Во  Внуковском  аэропорту  его
встречали жена и дети.
   Все уселись во вместительную "Чайку".  Около  двенадцати  часов  дня  она
отъехала от здания аэропорта.  В  машине,  кроме  высокопоставленной  семьи,
находился охранник Бобышкин.
   Фамилия Мухитдинова сегодня мало кому известна  в  России.  Между  тем  в
хрущевские времена его имя постоянно  фигурировало  в  протокольных  отчетах
ТАСС в ряду высших руководителей Советского Союза.
   Правда, это продолжалось недолго. Уже в 1961 году член Президиума ЦК КПСС
Мухитдинов слетел с политического Олимпа, после  чего  занимал  малозаметные
посты в Центросоюзе, Госкомитете по культурным связям с зарубежными странами
и других второстепенных  учреждениях.  Переведенный  в  Москву  Хрущевым  из
Ташкента в 1957 году, он ничем себя не проявил и сумел продержаться в Кремле
лишь три года. Разочаровавшись в Мухитдинове, отец  десятилетней  "оттепели"
больше не предпринимал попыток выдвижения кадров  в  центр  из  национальных
республик.
   Итак, январским морозным днем "Чайка"  следовала  из  Внукова  в  Москву.
Казалось, ничто не предвещало несчастья. И вдруг, когда  она  поравнялась  с
высотным зданием Московского университета,  из  боковой  улицы  на  огромной
скорости вылетел трудяга-самосвал и протаранил правительственную машину.
   От страшного удара "Чайка" отлетела в сторону, словно футбольный  мяч,  и
напоролась на осветительную мачту. Мотор заглох, машина перевернулась.
   Главный пассажир очнулся через какое-то время у  себя  дома,  в  кровати.
Сначала до его слуха начали долетать разрозненные звуки, потом стал доходить
смысл разговора, который вели у его постели кремлевские врачи.
   Мухитдинову, можно сказать, крупно повезло - он отделался незначительными
ушибами и легкими контузиями. Тем не менее ему предписали  постельный  режим
до конца января, а затем подлечили в Кремлевской больнице.
   Не сильно пострадали и члены его семьи.  Все  остались  живы  и  здоровы,
поскольку основной удар пришелся с той  стороны,  где  сидел  он  сам.  Жена
получила легкие царапины, дети чувствовали себя  нормально.  Легким  испугом
отделались водитель Василий и телохранитель Бобышкин.
   Узнав, что шофер  под  следствием,  Мухитдинов  распорядился,  чтобы  его
освободили из-под стражи и больше не  трогали,  поскольку  он  абсолютно  не
виноват. Через два дня водителя выпустили на свободу.
   Как-то Мухитдинова пришел проведать  один  его  близкий  друг.  Предложив
выйти на веранду, он оглянулся вокруг и тихо сказал:
   - Есть подозрение, что эта авария организована.
   Мухитдинов, по его словам, не стал развивать данную  тему,  лишь  коротко
ответил ему:
   - Разберутся.
   Друг намекал на причастность к аварии тогдашнего председателя КГБ Серова.
И из других источников Мухитдинов тоже слышал, что авария подстроена. Однако
в подробности никто вникать не стал, и дело вскоре закрыли.
   О том, что это было покушение, Мухитдинов заговорил четверть века спустя,
в середине восьмидесятых годов, когда засобирался переезжать  из  Москвы  на
родину,  в  Узбекистан.  Новая  интерпретация  старого  дорожнотранспортного
происшествия была сразу же зафиксирована и доложена  Генеральному  секретарю
ЦК КПСС М. Горбачеву.
   Заурядное дорожно-транспортное происшествие  двадцатипятилетней  давности
приобретало политический оттенок. По версии Мухитдинова, которой он  делился
со своими друзьями, дело обстояло так.
   В начале 1958 года он вместе с Ворошиловым и другими  членами  Президиума
ЦК приехал в аэропорт Внуково встречать главу одного государства, с  которым
предстояли переговоры. В ожидании самолета перекидывались дежурными фразами.
   Вдруг  к  Мухитдинову  подошел  председатель  КГБ  Серов  и  без  всякого
предисловия рубанул:
   - Ты ухаживаешь за хозяйкой своего особняка!
   - Не понял, - ответил Мухитдинов. - Повтори, что ты сказал.
   Серов повторил, назвав  имя  хозяйки  загородной  дачи,  на  которой  жил
Мухитдинов.
   - Откуда ты это взял?
   - Она сама заявила!
   - Врешь! Это ложь.
   - Хочешь, допрошу ее и запротоколирую?
   - Наверняка уже допросил, и протокол лежит в кармане.
   - Хотел просто предостеречь тебя.
   - Не предостеречь, а прибрать таким образом к рукам.
   После этих слов Мухитдинов разразился гневной филиппикой.
   Что же касается хозяйки особняка, то Мухитдинов обвинил Серова в том, что
он сам организовал эту провокацию  и  вынудил  бедную  женщину  дать  ложные
показания.
   В общем, ссора с Серовым  произошла  сильная.  Вернувшись  в  кабинет  из
аэропорта после встречи высокого гостя, Мухитдинов сразу же позвонил Хрущеву
и попросил срочно принять его по неотложному вопросу.
   Получив согласие, Мухитдинов отправился к Хрущеву и передал ему  разговор
с Серовым - слово в слово. По реакции Никиты  Сергеевича  Мухитдинов  понял,
что Серов передал ему предостережение с подачи Хрущева.
   У Мухитдинова упало настроение, и  он  даже  попросил  Никиту  Сергеевича
разрешить ему вернуться назад в Ташкент. Однако Хрущев эту просьбу отклонил.
   Когда Мухитдинов вечером приехал на дачу, сотрудницы, о  которой  говорил
Серов, уже не было. Ее перевели на другую работу.
   Мухитдинов клялся, что  он  к  ней  не  приставал  и  ничего  от  нее  не
домогался. Просто у него в особняке както  были  гости  из  Узбекистана.  Их
хорошо приняли, угостили.
   - Проводив земляков, по обыкновению,  поблагодарил  всех  сотрудников,  -
рассказывал Мухитдинов об этом эпизоде.  -  Ту  женщину  особо  похвалил  за
аккуратность, вежливость и гостеприимство,  которые  так  ценятся  у  нас  в
Узбекистане.
   Серов же  располагал  другими  сведениями  -  мол,  благодарность  носила
несколько иные формы.
   Рапорт той женщины сохранился  в  архиве,  при  желании  его  можно  было
поднять, но Горбачева это донесение не заинтересовало. Дела  давно  минувших
дней, какие-то мелкие дачные интриги.
   Ну, хочется Мухитдинову преподнести банальную  автомобильную  аварию  как
попытку  покушения,  пусть  преподносит.  Правда,  в  таком  случае  хочется
спросить - а мотивы? Чем  не  угодил  Мухитдинов  Серову,  что  тот  надумал
избавиться от него таким способом?  А  мстил  за  выступление  на  заседании
Президиума  ЦК,  где  Мухитдинов  докладывал  о  необходимости  реабилитации
невинно пострадавших народов Крыма, Закавказья и Северного Кавказа, насильно
переселенных в Сибирь, Казахстан и Узбекистан. Да, Серов тогда участвовал  в
операциях по депортации этих народов. Но ведь не Серов принимал политическое
решение. И если Хрущев оставил его председателем КГБ, значит, не возлагал на
него вину за выселение народов с их родных земель.
   Почти машеровский вариант - так квалифицирует ту аварию  Мухитдинов.  Что
ж, каждому по прошествии времени хочется выглядеть значительнее.
 
   ЕКАТЕРИНА ТРЕТЬЯ
 
   На рядовых, не генеральных, секретарей ЦК  КПСС  попыток  покушений  было
мало. Кроме случаев с Сусловым и Мухитдиновым, если таковые, конечно,  можно
считать посягательствами на жизнь, других происшествий не зарегистрировано.
   Что касается ситуаций, связанных с угрозой здоровью, а то и повлекших  за
собой преждевременную  смерть,  больше  всего  слухов  ходило  вокруг  имени
Екатерины Алексеевны Фурцевой, которую в пору ее могущества  народная  молва
не без оснований возводила в ранг Екатерины Третьей.
   Скромная фабричная девчонка из Вышнего Волочка сделала головокружительную
карьеру, став членом Президиума и секретарем ЦК КПСС.  Высокая  и  стройная,
она одевалась с необыкновенным вкусом - ее элегантные  костюмы  подчеркивали
синеву глаз.
   Народная молва приписывала ей любовь с руководителем государства - именно
поэтому она не предала его в трудные июньские дни 1957 года, когда соратники
задумали  отстранить  Хрущева  от  власти.  Фурцева  спасла  его,   но   он,
неблагодарный, все забыл, моментально разлюбил и выгнал  ее  из  состава  не
только Президиума, но и из состава ЦК.
   Что оставалось несчастной женщине? Правильно, покончить  с  собой.  После
организационного Пленума, не услышав своей фамилии  в  вожделенных  списках,
она вернулась домой и вскрыла себе вены.  Потеряла  много  крови,  прибывшие
врачи застали ее в тяжелом состоянии, но спасли.
   Когда  руководителю  государства  стала  известна  эта  история,  в   нем
заговорила совесть, и он опять включил Фурцеву и в состав  ЦК,  и  в  состав
Президиума.
   - Какие вены? Что значит потеряла много крови? Откуда тяжелое  состояние?
Я приехал к ней на дачу сразу  же,  как  только  стало  известно  о  попытке
самоубийства.
   Меня послал к ней Хрущев.  Со  мной  был  начальник  Четвертого  Главного
управления при Минздраве...
   Это говорит генерал-полковник КГБ Николай Степанович Захаров. В  ту  пору
он возглавлял Службу охраны
   Кремля. Главному хрущевскому охраннику восемьдесят девять лет, но  память
у него прекрасная, он отлично помнит детали.
   - Скорее это была инсценировка... Так, слегка царапнула себя лезвием.  Ее
даже  в  больницу  не  увозили.  Нервный  стресс,  переживания...  Прописали
какие-то микстуры...
   Такие вот разноречивые мнения.
   Немало слухов и вокруг ее кончины, последовавшей 24 октября 1974 года, на
шестьдесят четвертом году жизни.
   В официальную версию - внезапную остановку сердца  -  мало  кто  верил  с
самого начала. Она была здоровой  и  энергичной,  только  что  вернулась  из
южного санатория. Ее начальник Мазуров, курировавший в правительстве вопросы
культуры, рассказывал:
   - Вечером двадцать четвертого октября ее видели на приеме в честь  юбилея
Малого театра. Ничего не пила, не  ела,  сделала  только  несколько  глотков
боржоми. Была оживленной, беды ничто не предвещало...
   О боржоми неспроста. Русская народная молва приписывала ей наклонность  к
известному русскому народному напитку.
   Отсюда первая версия смерти - злоупотребляла. Было отчего - кругом измены
и обман. В семьдесят третьем не выдвинули депутатом Верховного Совета  СССР,
что напомнило драму шестьдесят первого, попытку покончить с  собой.  Фурцева
была очень  тщеславной  женщиной,  и  неизбрание  во  власть  означало  крах
карьеры. А жизнь и карьера для нее было одним и тем же.
   Второй шок случился летом семьдесят четвертого. Возник скандал  с  дачей,
которую построила для дочери.  Паркет  брали  в  Большом  театре,  в  других
подведомственных ей учреждениях - она была  министром  культуры.  Вызвали  в
КПК,  и  глава  партийной  инквизиции  Пельше  предложил  положить  на  стол
партийный билет. Нагрубила старику, потом пришлось идти на поклон к Брежневу
и Косыгину. Дачу сдала государству. Позор, унижения, пересуды.
   Не вынесла - и отравилась цианистым калием.
   Может, было так, а может, и не так.  Кто  знает  правду,  тот  молчит.  А
задача КГБ - аккуратно собирать  все,  что  говорят  люди,  и  информировать
политическое руководство.
   Красавицей была - это верно. Сталину нравилась, а  Хрущев,  собираясь  за
рубеж, всякий раз напоминал:
   - Фурцеву не забудьте включить в делегацию!
 
   ПОЧКИ АНДРОПОВА
 
   Чтобы закончить тему партийных  деятелей,  остается  сказать  немного  об
Андропове.
   Проницательный  читатель,  наверное,   уже   обратил   внимание   на   то
обстоятельство, что  ни  один  Генеральный  секретарь  ЦК  КПСС  не  избежал
драматической участи - каждый  хотя  бы  раз  в  жизни  становился  объектом
агрессивных действий или террористических замыслов.
   Покушения были практически на всех советских вождей.  А  почему  тогда  в
книге нет раздела об Андропове?
   Действительно, стреляли в Ленина, вынашивались планы убийства  Сталина  и
Хрущева,  Брежнева  и  Горбачева,  можно,  наверное,  говорить   о   попытке
устранения Черненко, и только один Андропов исключение. Он кто, заговоренный
или неприкасаемый?
   Ни то и ни другое.
   Просто он очень мало - всего пятнадцать месяцев  -  был  первым  лицом  в
государстве, притом семь месяцев из  них  провел  в  больничной  палате,  не
показываясь ни в Кремле, ни на Старой площади. Андропов, став  генсеком,  не
нанес ни одного визита за рубеж,  не  посетил  ни  одного  региона  в  своей
стране. Его затворнический образ жизни,  вызванный  ухудшавшимся  состоянием
здоровья,   напрочь   исключал   возможность   возникновения   против   него
заговорщического плана "снизу".
   Такой план мог возникнуть только в верхах, поскольку Андропов в "низовке"
никогда не появлялся. И он вроде бы возник.
   КГБ доложил генсеку о слухах, циркулировавших не только в Москве, но и за
рубежом. Якобы зимой 1983 года  жена  снятого  им  министра  внутренних  дел
Щелокова выстрелила в давнишнего конкурента своего мужа.
   Приводились такие подробности: квартиры Брежнева,  Андропова  и  Щелокова
находились в одном подъезде, но на разных этажах дома N 26  по  Кутузовскому
проспекту. Жена Щелокова встретила Андропова на лестнице и разрядила в  него
свой пистолет. Убить обидчика она не  смогла,  только  ранила.  Пуля  задела
почку. Выкарабкаться после этого ранения Андропов уже не смог. С той роковой
минуты и начался отсчет его болезненного состояния, преждевременно  сведшего
в могилу.
   Сама же террористка в состоянии сильного душевного потрясения выбросилась
из окна на шестом этаже. Фигурировала  даже  такая  деталь:  перед  тем  как
осуществить свой прыжок, жена Щелокова сняла туфли