любого старика. Ну, скажем, отсутствие пледа,
чтобы укрыть им скамейку, прежде чем на нее сядет больной.
   - Вы имеете в виду известный конкретный случай?
   - Нет, что вы, Боже упаси. Там, где молодой только чихнет,  старик  может
отдать  Богу  душу.  Кстати,  в  домах  престарелых  люди  с   криминальными
наклонностями используют подобные мелочи для устранения врагов.  У  немощных
свои представления о методах расправы, свой арсенал изощренных средств. Иной
раз   трудно   отличить   кажущийся   недосмотр   персонала   от   тщательно
закамуфлированного умерщвления. Оно может произойти от чего угодно, от любой
случайности. В этом возрасте все возможно.
   Интересная тема, не правда ли? Впрочем, она прямого  отношения  к  нашему
рассказу и тем более к его главным действующим лицам отношения не имеет. Так
себе, маленький штрих в картину  недавнего  прошлого,  полностью  замаранную
черной краской.
   Тринадцатимесячная эпоха Черненко, самая короткая  в  советской  истории,
дружно подвергается отрицанию и оплевыванию. Наверное, автор  этой  книги  -
единственный в мире, кто за последние тринадцать лет открыл сочинения самого
непопулярного генерального секретаря.
   И  обнаружил  в  них  концепции  "мощного  ускорения  развития  народного
хозяйства",    "совершенствования    социалистической    демократии,    всей
политической системы общества", "обновления кадров партии"  и  много  других
новаций, которые стали ключевыми у Горбачева и приписывались ему.
   Остается завидовать будущим историкам - они еще не то найдут.
   Приложение N 22:
   ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ Из рассказов академика Евгения Чазова
   (Чазов Евгений Иванович - известный советский врач-кардиолог. С  1967  по
1987  год  возглавлял  Четвертое   Главное   управление   при   Министерстве
здравоохранения СССР.)
   ... Наши беседы с Устиновым, его заверения, что мнение Андропова о фигуре
Горбачева известно не только ему, позволяли мне предполагать, что именно он,
и это было бы логично, придет на смену Андропову. На следующий  день,  хотя,
возможно, это было и 11 февраля, к  нам  в  спецполиклинику  на  Грановского
заехал Устинов. Всегда общительный, веселый, разговорчивый, он  при  встрече
со мной выглядел на этот раз смущенным и несколько подавленным.
   "Знаешь, Евгений, - заявил  он  без  всякого  вступления,  -  генеральным
секретарем ЦК будет Черненко. Мы встретились вчетвером - я, Тихонов, Громыко
и  Черненко.   Когда   началось   обсуждение   сложившегося   положения,   я
почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого  мог  поддержать
Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя.  Знаешь  его
характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко,  и  все  со
мной согласились. Выхода не было". Он ни словом не упомянул о  Горбачеве,  о
том, что надо было бы узнать мнение других членов Политбюро. Я всегда верил
   Устинову, считая его честным и откровенным человеком.
   Но в этот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит  душой.  Видимо,
на встрече четырех старейших членов Политбюро он понял, что ни Черненко,  ни
Громыко, ни тем более Тихонов  не  поддержат  это  предложение  в  отношении
кандидатуры Горбачева. В этой ситуации его наиболее  устраивала  кандидатура
Черненко.  Больной,  к  тому  же  по  характеру  мягкий,  идущий  легко   на
компромиссы,   непринципиальный   Черненко   вряд   ли   мог   противостоять
настойчивому,    сильному    и     твердому     Устинову,     возглавлявшему
военно-промышленный комплекс. Да  и  другие  участники  этого  своеобразного
сговора понимали, что при  больном  Черненко  они  не  только  укрепят  свое
положение, но и получат большую самостоятельность, которой у них не было при
Андропове. Это особенно касалось председателя Совета Министров Тихонова.
   Узнав о  решении,  я  не  мог  сдержаться  и  сказал  Устинову:  "Дмитрий
Федорович,  как  можно  избирать  генеральным  секретарем  тяжело   больного
человека. Ведь все вы знали от меня, что Черненко - инвалид. Я лично  вам  и
Андропову говорил об этом".  Не  зная,  что  мне  ответить  на  справедливые
упреки, Устинов быстро распрощался и ушел.
   В феврале 1984 года на пленуме ЦК, как  всегда  единогласно,  генеральным
секретарем был избран Черненко. Вместе со всеми голосовал и  я.  Думаю,  что
впервые голосовал  вопреки  своему  мнению  и  своим  убеждениям  и  поэтому
мучительно   переживал   свою,   в    худшем    понимании    этого    слова,
"интеллигентность", а может быть, и трусость.
   Все-таки почему на пленуме ЦК я не встал и не сказал, что Черненко тяжело
болен и не сможет работать в полную силу, да и  век  его,  как  генерального
секретаря, будет недолог? Меня сдерживали не политические  мотивировки,  как
Устинова или Тихонова, не опасения, что во главе партии станет не  Горбачев,
а Громыко, а именно наша русская "интеллигентная скромность", если так можно
назвать это состояние. Да, с позиции политического и общественного деятеля я
должен был это сделать. А с позиций врача и просто человека, хорошо знающего
Черненко,  находившегося  с  ним  в  добрых  отношениях,  вправе  ли  я  был
пренебречь клятвой Гиппократа и выдать самое сокровенное  моего  больного  -
состояние его здоровья? Тем более что у нас нет никаких правил или  законов,
касающихся гласности этого вопроса. Да и вообще, как я буду смотреть в глаза
сидящему здесь же в зале Черненко, говоря о том, что его болезнь  неизлечима
и ее прогноз очень плохой. Он знает о тяжести болезни, мы предупредили его о
том, что он должен ограничить свою активность. И его долг  -  отказаться  от
этой должности.
   И еще. Весь состав Политбюро знал о состоянии здоровья Черненко. Но никто
из его членов не решился потоварищески  рекомендовать  ему  воздержаться  от
выдвижения на пост Генерального секретаря  ЦК  КПСС.  Никто  даже  не  задал
вопроса о его самочувствии. Я, как и весь состав ЦК, считал, что,  предлагая
пленуму кандидатуру Черненко, Политбюро взвесило все "за" и "против", трезво
оценило всю ситуацию, связанную с его избранием. Хотя многое говорило о том,
что в те времена принципиальные вопросы в Политбюро  решались  не  всем  его
составом, а узкой группой старейших  его  членов,  которые  навязывали  свое
решение всем остальным...
   ... Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к  Горбачеву.
Он не мог забыть, что Андропов, пытаясь удалить его  с  политической  арены,
противопоставлял ему в качестве альтернативы именно Горбачева. Не мог он  не
знать, что Андропов своим преемником видел Горбачева. Надо  сказать,  что  и
большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова,
понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой  фигуры  в
Политбюро, как молодой, завоевывавший авторитет Горбачев - наиболее реальный
претендент на пост  генерального  секретаря.  Они  понимали,  что  в  случае
прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Так
оно, впрочем, и оказалось. Особенно активен был  Тихонов.  Я  был  невольным
свидетелем разговора Черненко с Тихоновым, когда тот категорически  возражал
против того, чтобы в отсутствие  Черненко  по  болезни  Политбюро  вел,  как
бывало раньше, второй секретарь  ЦК  Горбачев.  Давление  на  Черненко  было
настолько сильным, что при его прохладном отношении  к  Горбачеву  где-то  в
апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что,  казалось,
"старики" добьются своего.
   Кто или что спасло Горбачева, мне трудно сегодня сказать. Из высказываний
Черненко я  понимал  двойственность  его  отношения  к  Горбачеву.  С  одной
стороны,  он  боялся  его  как  политического  оппонента  и  завидовал   его
молодости, образованности и широте знаний, а с другой -  прекрасно  понимал,
что именно такой человек ему нужен в ЦК, который мог бы тянуть  тяжелый  воз
всей политической и организационной работы. Сам он это делать не мог...
   ... Учитывая сложившиеся традиции, да и просто в силу формальных  правил,
я информировал о состоянии здоровья Черненко Горбачева как второго секретаря
ЦК КПСС. Он был в  курсе  складывающейся  ситуации.  А  она  с  каждым  днем
становилась  все  тяжелее.   Сам   Черненко   больше   интересовался   своим
ухудшающимся состоянием, чем проблемами, которые стояли перед страной...
   Из книги Дмитрия Волкогонова "Семь вождей"
   (Дмитрий Антонович Волкогонов - доктор философских и доктор  исторических
наук, профессор, генерал-полковник. Скончался в 1996  году.  В  книге  "Семь
вождей"  использованы  многие  ранее  засекреченные   документы   ЦК   КПСС,
Политбюро, открытые после августа 1991 года.)
   ...  Больной,  буквально  разваливающийся  Черненко   все   еще   пытался
появляться на людях и даже выступать на некоторых форумах. Летом 1984 года я
сам видел, как "выступает" генсек. В Большом  Кремлевском  дворце  проходило
Всеармейское  совещание  комсомольских  работников.   Мне   "по   положению"
заместителя начальника  Главного  политического  управления  армии  довелось
сидеть в президиуме совещания. После докладов, отчетов молодежных  армейских
работников к трибуне с трудом спустился  Черненко.  Пятнадцатиминутную  речь
произнес так, что было совершенно  трудно  понять  ее  смысл.  Через  каждые
две-три минуты замолкал, вытирал лоб, манипулировал баллончиком, доставая из
кармана, направлял его в рот, задыхался...
   Все сидели подавленные, низко опустив головы. Я видел почти умирающего на
людях человека, "выступающего"  с  трибуны.  После  речи  генсека  сразу  же
объявили пешрыв и предложили пройти в Георгиевский зал для фотографирования.
Эти 100-120 метров Черненко шел минут двадцать, поминутно останавливаясь. Со
всех сторон ему что-то говорили сопровождавшие его  лица,  с  целью  создать
впечатление, будто он останавливается не  из-за  немощи,  а  для  разговора,
беседы. Иногда генсек мучительно улыбался, поворачивая голову то вправо,  то
влево, с трудом, видимо, соображая, куда его ведут, зачем все это,  что  ему
говорят люди в военных мундирах...
   Из беседы с Валерием Болдиным
   (Валерий Иванович Болдин  -  помощник  генерального  секретаря  ЦК  КПСС,
руководитель аппарата Президента СССР. Проходил в  качестве  обвиняемого  по
делу ГКЧП, содержался  под  стражей  в  следственном  изоляторе  "Матросская
тишина".)
   Близился август 1984 года. Погода стояла  солнечная  и  жаркая,  и  врачи
настоятельно рекомендовали Черненко уйти в отпуск. Евгений  Иванович  Чазов,
возглавлявший медицинскую службу обеспечения здоровья высшего руководства  и
связанный  с  Горбачевым  давними   приятельскими   отношениями,   постоянно
докладывал ему о состоянии здоровья Константина  Устиновича,  других  членов
Политбюро,  секретарей  ЦК.  Несколько  раз  я   присутствовал   при   таких
обсуждениях. Докладывая и в тот жаркий конец лета о необходимости  отдыха  и
лечения Черненко, Чазов советовался с Горбачевым о трудностях,  связанных  с
тем, куда ехать Константину Устиновичу. Одна из последних поездок Черненко к
морю кончилась весьма плачевно. Он отравился копченой рыбой, и  врачам  едва
удалось спасти его жизнь. Но с тех пор его  здоровье  ухудшилось  настолько,
что он стал фактически полным инвалидом.
   Как истинный ставрополец, Горбачев  на  этот  раз  рекомендовал  отдых  в
Кисловодске. Место это для отдыха действительно отличное:  чистый  и  свежий
отдых, есть все условия и для прогулок, и для лечения.  В  Кисловодске  была
построена специальная дача, укромно укрытая посадками деревьев и холмами  от
взглядов многочисленных отдыхающих. Туда-то  и  было  рекомендовано  поехать
Черненко.
   Но, видимо, врачи не знали, что прозрачный воздух Кисловодска по  вечерам
и ночью становился прохладным: с вершин гор в  долину  спускались  остывшие,
пахнущие свежим снегом воздушные потоки. Через  несколько  дней  у  Черненко
началось обострение болезни в  связи  с  простудой.  Как-то  в  августовский
полдень он позвонил Горбачеву. Я в это время находился у Михаила  Сергеевича
и слышал разговор по усиленной правительственной связи. Голос  Черненко  был
слаб, прерывист. Он произносил несколько слов  и  замолкал,  набираясь  сил.
Затем вновь быстро и невнятно говорил. Смысл всего разговора был  тревожный.
Константин Устинович не скрывал, что чувствует себя плохо и советовался, что
делать  дальше.  Михаил  Сергеевич  успокаивал  Черненко,  считая,  что  это
обострение быстро пройдет и не надо делать поспешных шагов.
   Несмотря на уговоры Горбачева  переждать  обострение  болезни,  консилиум
врачей принял решение срочно эвакуировать генсека  из  неблагоприятного  для
его здоровья места под более надежную опеку  московских  медиков.  Основания
для этого, как выяснилось, были весьма серьезные. Болезнь ослабила Черненко,
он с трудом вставал с постели, не  мог  стоять  на  ногах  и  уж  тем  более
самостоятельно двигаться. Перед врачами,  службой  охраны  стояла  непростая
задача - переправить генсека в аэропорт и доставить в столицу.  Слава  Богу,
что заботливые и перспективно мыслящие руководители медицины и КГБ  еще  для
Брежнева поручили сконструировать специальный  лифт-подъемник,  своеобразную
лестницу-чудесницу,  которая   позволяла   без   особого   труда   поднимать
высокопоставленных    пассажиров    на    борт    самолета.    Без     такой
разгрузочно-погрузочной  машины  было  уже  трудно  ездить  в   командировки
Брежневу, особенно после трагедии, происшедшей  на  Ташкентском  авиационном
заводе, гае  желающие  взглянуть  на  генсека  взобрались  на  леса,  и  эта
конструкции,  не  выдержавшие   многочисленных   любопытных,   опрокинулись,
серьезно повредив плечо Леонида Ильича. Факт  этот  замалчивали,  и  о  нем,
видимо, мало кто знает,  потому  что  в  то  время  не  считали  случившееся
специально подстроенным оппозицией покушением на лидера.
   Во всяком случае, специалисты в спешном порядке создавали достойный наших
руководителей самодвижущийся трап. То ли они долго проектировали, то  ли  не
хватило каких-то  деталей,  но  служба  безопасности,  чтобы  не  рисковать,
приняла решение закупить подобный механизм за границей. Это  импортное  чудо
техники и решили быстро перебросить на специальном  самолете  в  Минеральные
Воды. Все обошлось удачно  и,  главное,  вовремя.  Правительственные  машины
выруливали  к  взлетной  полосе  как  раз  в  то  время,   когда   заработал
механический трап. Он  поднял  Черненко  на  необходимую  высоту,  и  медики
приняли больного в салоне правительственного лайнера.
   Через несколько часов Константин Устинович оказался в больнице и началось
его интенсивное лечение. Недели через две-три  ему  стало  лучше.  Он  часто
звонил Горбачеву, другим  членам  Политбюро,  расспрашивал  о  делах,  давал
советы и поручения. Но холодок  в  отношениях  его  с  Михаилом  Сергеевичем
оставался.
   Болезнь Черненко серьезно повлияла на его работоспособность. Генсек вышел
из больницы ослабленным и немощным.
   Теперь на заседания Политбюро, как рассказывали, еще до  того,  как  туда
должны были войти его  участники,  Черненко  часто  практически  вносили  на
руках, усаживали за стол председателя, пододвигали бумаги, затем  приглашали
занять места остальных. И он, задыхаясь и багровея, говорил несколько  фраз,
невнятно зачитывал  то,  что  ему  приготовили  помощники.  Время  заседаний
сократилось еще больше. Мне  никогда  не  приходилось  видеть  среди  членов
Политбюро, секретарей ЦК столь панического настроения.  Они  предчувствовали
исход болезни и понимали свою ответственность  за  рекомендацию  пленуму  ЦК
этой кандидатуры. Разговоры в ту пору среди них были откровенными, и  многие
из них мрачно смотрели на перспективу...
   (Записано автором книги 18 декабря 1995г.)
 
 
   Глава 13
   ПО СЛЕДАМ СЕКРЕТНЫХ ДОНЕСЕНИЙ
 
   О всех сколько-нибудь серьезных  происшествиях,  представлявших  малейшую
угрозу  жизни  или  здоровью  членов  советского  руководства,  на   Лубянке
немедленно составляли донесения на имя Генерального секретаря ЦК КПСС.
   О многих ЧП в  отношении  "рядовых"  секретарей  ЦК  КПСС,  а  тем  более
министров советские граждане и слыхом не слыхали. Некоторые факты, наверное,
впервые станут известны из этой главы, написанной на основе секретных сводок
ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ СССР.
   Речь пойдет не о первых лицах  страны,  как  в  предыдущих  главах,  а  о
деятелях рангом пониже. Здесь тоже немало "белых" пятен. Впрочем, Молотова и
Косыгина, кажется, к числу второстепенных лиц не отнесешь,  хотя  и  первыми
они,  безусловно,  не  были,  выглядывая  из  тени,  отбрасываемой  фигурами
могущественных генсеков.
 
   ТРЕТИЙ И ВОСЬМОЙ ПРЕМЬЕРЫ
 
   Одиннадцать человек возглавляли советское правительство в период  с  1917
по 1991 год. Это были Ленин, Рыков,  Молотов,  Сталин,  Маленков,  Булганин,
Хрущев, Косыгин, Тихонов, Рыжков и Павлов.
   О покушениях на Ленина, Сталина и Хрущева в этой  книге  уже  рассказано.
Судьба репрессированного при Сталине Рыкова известна - его расстреляли.  Чем
закончил последний советский премьер-министр Павлов, тоже каждый знает  -  о
ГКЧП еще не успели забыть.
   Из оставшихся в списке фигурируют в сводках тайного ведомства лишь двое -
Молотов и Косыгин. На Маленкова, Булганина, Тихонова и Рыжкова сведений нет.
По-видимому, их жизни и здоровью ничто не угрожало.  Во  всяком  случае,  их
имена не упоминаются в сводках КГБ, фиксировавших даже мелкие происшествия.
   Имя  третьего  премьер-министра   в   истории   советского   государства,
по-тогдашнему председателя Совета Народных Комиссаров, Вячеслава Михайловича
Молотова, упоминается вот в какой связи.
   В сентябре 1932 года он предпринял поездку по промышленным и  горнорудным
районам Сибири. Передвигался из города в город в основном  на  автомобильном
транспорте.
   Конечно, на самолете было бы быстрее. Но после гибели видного  партийного
деятеля Мясникова в авиационной катастрофе в середине двадцатых годов Сталин
провел через Политбюро строгое  решение,  запрещавшее  членам  ЦК  и  другим
крупным руководителям пользоваться самолетами. В те годы это был  ненадежный
вид транспорта, аэропланы часто падали, пассажиры гибли.
   Постановление действовало вплоть до начала войны 1941 года. Соблюдали его
неукоснительно. В тридцатые годы Микоян, приехавший в командировку в  Минск,
соблазнился предложением тамошнего авиационного командования прокатиться  на
боевом истребителе. Летчик с именитым пассажиром на борту выполнил несколько
фигур высшего пилотажа, о чем с  восхищением  сообщили  белорусские  газеты.
Неизвестно, каким образом о воздушном лихачестве узнал Сталин, но  Политбюро
на очередном заседании объявило Микояну выговор за недисциплинированность.
   В связи с этим не известным широкой публике запретом произошла конфузия в
литературном мире. Ныне порядком забытый писатель Федор  Панферов,  а  тогда
депутат, лауреат, главный редактор журнала "Октябрь"  в  своем  послевоенном
романе "Волга-матушка река" вывел образ первого секретаря  обкома,  которого
Сталин направил на Урал, где в одной из областей были плохи дела,  вызванные
небывалым мором скота.
   По сюжету романа сталинский посланец садится  на  пароход  и  две  недели
плывет по Волге к месту своего назначения.
   - И это в то время, когда в  области  мрет  скот!  -  вскричал  на  одном
писательском собрании пылкий юноша по фамилии Рыбаков. -  Посланец  товарища
Сталина  должен  мчаться  туда  на  самолете,  чтобы  немедленно  прекратить
вредительство. Две недели на пароходе... Это же сколько скота падет  за  это
время?
   Присутствовавший на  собрании  Панферов  тяжелым  взглядом  уставился  на
будущего автора "Детей Арбата", но смолчал, не стал  раскрывать  кремлевскую
тайну, в которую, конечно же, был посвящен.
   Но это, как говорится, к слову.
   В начале тридцатых годов кремлевская охрана была  малочисленной  и  слабо
подготовленной. Если еще в начале пятидесятых годов  в  Кремле  сущест