и. Понятно, что линия ЕЙ сама по себе обладает индивидуальностью лишь тогда, когда я ее фиксирую как таковую, когда я прохожу по ней от начала до конца и когда я сам провожу ее. Но эта
     1 Koffka. Some Problems of Space Perception. P. 164 и след.
     2 Ibid.
338
   фиксация и этот путь не являются произвольными. Они указаны или подсказаны феноменами. Просьба в данном случае не имеет неотвратимого характера, поскольку речь идет как раз о многозначном изображении. Однако в любом нормальном визуальном поле отделению плоскостей и контуров друг от друга невозможно воспротивиться. Например, когда я прогуливаюсь по бульвару, мне не дано увидеть промежутки между деревьями как вещи, а сами деревья - как фон. Это именно я воспринимаю пейзаж, но я отдаю себе отчет в том, что в этом опыте я нахожусь в определенной фактической ситуации, собираю воедино смысл, рассредоточенный в феноменах, и высказываю то, что они сами хотят сказать. Даже в тех случаях, когда строение поля двусмысленно, когда я могу заставить его изменяться, я не достигаю этого непосредственно: одна грань куба выходит на первый план тогда, когда я смотрю на нее в первую очередь и если мой взгляд, опираясь на нее, следует вдоль ее сторон и находит наконец вторую грань в виде неопределенного фона. Я вижу изображение (рис. 5) как вариант кухонной мозаики только при том условии, что направляю взгляд в центр, потом равномерно распределяю его по всему изображению. Как Бергсон ждал, пока кусочек сахара растворится, так и я иной раз вынужден ожидать самореализации строения. С тем большим основанием в нормальном восприятии смысл воспринимаемого представляется мне институированным в себе самом, а не конституированным мною. Взгляд же представляется разновидностью познавательного механизма, который извлекает вещи оттуда, откуда они должны быть извлечены, дабы стать зрелищем. Или же этот механизм выделяет их в соответствии с их естественными формами. Разумеется, прямая ЕН может сойти за прямую тогда, когда я прохожу по ней от начала до конца. Но речь не идет о контроле со стороны разума, речь идет о контроле взгляда, то есть мое действие не является исходным и конституирующим, оно вызывается или мотивируется. Всякая фиксация - это всегда фиксация того, что предлагает себя зафиксировать. Когда я фиксирую грань куба ABCD, это не означает только, что я перевожу ее в состояние отчетливого видения, это значит также, что я придаю ей статус изображения и приближаю ее к себе, одним словом, строю куб. Взгляд - это тот перцептивный гений под оболочкой мыслящего субъекта, который может дать вещам точный ответ, которого они ожидают, чтобы существовать перед нами.
339
   Наконец, что же тогда означает видеть куб? Это значит, говорит эмпиризм, ассоциировать с действительным видом рисунка определенную последовательность других видимостей, каковые тот рисунок мог бы предложить, будь он увиден вблизи, в профиль, под различными углами. Но когда я вижу куб, я не нахожу в себе ни одного из этих образов. Они являются разменной монетой восприятия глубины, которая делает их возможными, но не вытекает из них. Каков, следовательно, этот единый акт, посредством которого я фиксирую возможность всех этих видимостей? Это, говорит интеллектуализм, мысль о кубе как о твердом теле, составленном из шести равных граней и двенадцати равных сторон, которые пересекаются под прямым углом, и глубина является иным, как сосуществованием равных граней и сторон. Но и здесь нам предлагают в качестве определения глубины то, что является только одним из его следствий. Шесть равновеликих граней и двенадцать равных сторон не составляют всего смысла глубины. Напротив, это определение лишено всякого смысла вне третьего измерения. Шесть граней и двенадцать сторон могут одновременно существовать и оставаться равными для меня, только если они расположены в третьем измерении. Акт, который выравнивает явленности, делает острые или тупые углы прямыми, деформированные стороны - квадратом, не является мыслью о геометрических отношениях равенства и геометрическом бытии, которому эти отношения принадлежат. Это включение моего взгляда в объект - взгляда, который в этот объект проникает, одушевляет его и тотчас придает боковым граням статус "квадратов, увиденных сбоку", так что мы не видим их даже в их перспективном изображении в ромбе. Это одновременное присутствие в двух опытах, которые, ко всему прочему, взаимно исключают друг друга; это включение одного из них в другой, это слияние в один перцептивный акт целого процесса составляют своеобразие глубины, в соответствии с которой вещи или элементы вещей включены друг в друга, тогда как ширина и высота суть измерения, в соответствии с которыми вещи располагаются рядом друг с другом.
   Невозможно, следовательно, говорить о синтезе глубины, поскольку любой синтез предполагает или по меньшей мере, наподобие кантианского синтеза, устанавливает определенные дискретные пределы, и поскольку глубина не устанавливает множественности перспективных явлений, которые затем
340
   будут эксплицированы в анализе, и предусматривает эту множественность только на фоне стабильности вещи. Этот квазисинтез проясняется, если его понимать как временной. Когда я говорю, что вижу объект на расстоянии, я имею в виду, что я его уже или еще удерживаю, что он находится в будущем или в прошлом в то же время, что и в пространстве.1 Возможно скажут, что он существует только для меня: лампа "сама по себе", которую я воспринимаю, существует в то же время, что и я, расстояние существует между одновременными объектами, и эта одновременность включена в самую суть восприятия. Вероятно. Однако существование, которое в действительности определяет пространство, не является посторонним для времени, оно есть принадлежность двух феноменов одной и той же временной волне. Что касается отношения между воспринимаемым объектом и моим восприятием, то оно не связывает их в пространстве и вне времени. Они одновременны друг другу. "Порядок сосуществующих" не может быть отделен от "порядка следующих друг за другом", или, лучше сказать, время - это не только осознание определенной последовательности. Восприятие дает мне "поле присутствия"2 в широком смысле, поле, которое развертывается в двух измерениях: в измерении "здесь - там" и в измерении "прошлое - настоящее - будущее". Второе измерение позволяет понять первое. Я "удерживаю", у меня "есть" удаленный объект без эксплицитной позиции пространственной перспективы (видимые величина и форма), равно как я "еще держу в руке"3 недавнее прошлое без какой-либо деформации, без стоящего между нами "воспоминания". Если желают еще говорить о синтезе, то это будет, как отмечает Гуссерль, род "переходного синтеза", который не связывает различные самостоятельные перспективы, а осуществляет переход от одной из них к другой. Психология поставила себя перед чередой бесконечных трудностей, когда захотела основать память на обладании некоторыми содержаниями или воспоминаниями, наличными следами (в теле и в бессознательном) ушедшего прошлого, поскольку, исходя из этих следов, никогда нельзя понять,
     1   Идея   глубины   как  пространственно-временного  измерения  указана Штраусом: Straus. Vom Sinn der Sinne. Berlin, 1935. S. 302, 306.
     2 Husserl. Prasenzfeld. Оно определено в "Vorlesungen zur Phanomenologie des inneren Zeitbewusstseins. S. 32-35.
     3 Ibid.
341
   как прошлое признается прошлым. Также никогда не будет понято и восприятие расстояния, если исходить из содержаний, данных в своего рода равностоянии, это будет плоскостная проекция мира, как воспоминания являются разновидностью проекции прошлого в настоящее. И подобно тому как можно понять память только в качестве своего рода непосредственного обладания прошлым без вмешательства содержаний, восприятие расстояния можно понять только как некое бытие вдалеке, восприятие соединяется с этим "вдалеке" там, где последнее появляется. Память основана последовательно на непрерывном переходе от одного мгновения к другому и на соединении каждого из них с собственным горизонтом в толще следующего мгновения. Тот же непрерывный переход предполагает объект таким, каковым этот последний является "там", в его "реальной" величине, таким, наконец, каким я его увидел бы, если бы был рядом с ним, в моем восприятии этого объекта с моей точки зрения. Подобно тому как не уместна дискуссия о "сохранении воспоминаний", поскольку существует лишь определенный способ рассматривать время, который делает прошлое зримым, неотчуждаемым измерением сознания, не стоит вопрос и о расстоянии. Расстояние видимо при условии, что мы можем обрести живое настоящее там, где оно формируется.
   Как мы отмечали выше, за глубиной как отношением между вещами или даже плоскостями (объективированная глубина, отделенная от опыта и трансформированная в ширину) нужно видеть изначальную глубину, которая сообщает смысл указанной выше глубине и представляет собой толщу опосредующей среды без самой вещи. Когда мы существуем в мире, но не принимаем его активно, либо страдаем болезнями, благоприятствующими подобной установке, плоскости теряют взаимные отличия, а цвета уже не сгущаются на поверхности, а распыляются вокруг объектов, смешиваясь с атмосферой. Например, больной, который пишет на листке бумаги, должен преодолеть своим пером определенный слой белого до того, как он прикоснется к бумаге. Объем этого слоя варьирует в зависимости от рассматриваемого цвета и является как бы выражением его качественной сущности.1 Существует, следо-
     1 Gelb el Goldstein.    Ueber den Wegfalleder Wahrnehmung von Oberflachenfarben.
342
   вательно, измерение глубины, которого еще нет между объектами и которое тем более еще не определяет расстояние от одного объекта до другого и является просто первым шагом к восприятию какого-то едва различимого фантома вещи. Даже в нормальном восприятии третье измерение не накладывается на вещи в первую очередь. Как верх и низ, право и лево не даны субъекту вместе с воспринимаемыми содержаниями и каждый раз конституируются с определенным пространственным уровнем, относительно которого устанавливаются вещи, так и глубина, и величина приходят к вещам в соответствии с тем, как они располагаются относительно определенного уровня расстояний и величин,1 который определяет, что далеко и что близко, что велико и что мало для каждого объекта-ориентира. Когда мы говорим, что какой-либо объект гигантских или мизерных размеров, что он находится близко или далеко, то часто это происходит без всякого сравнения, пусть и неявного, с каким-либо другим объектом или даже с величиной и объективной позицией нашего собственного тела. Есть лишь соотнесение с определенным "масштабом досягаемости" наших жестов, с определенным "воздействием" феноменального тела на окружение. Если бы мы не захотели признать такую укорененность величин и расстояний, нас бы носило от одного объекта-ориентира к другому, и мы не понимали бы, как могут существовать для нас величины и расстояния. Патологический опыт микропсии* или макропсии,** поскольку он изменяет видимую величину всех объектов поля, не оставляет никакой отметки, относительно которой объекты могут показаться больше или меньше, чем обычно, и, соответственно, интерпретируется только относительно дообъективного эталона расстояний и величин. Таким образом, глубина не может быть понята как идея какого-то внекосмического субъекта, это лишь возможность вовлеченного в мир субъекта.
   Этот анализ третьего измерения смыкается с тем анализом, который мы попытались дать применительно к высоте и ширине. В этом параграфе мы начали с противопоставления третьего измерения другим величинам потому только, что они, как представляется на первый взгляд, касаются отношений между вещами, тогда как третье измерение немедленно обнаруживает связь между субъектом и пространством. На
     1 Wertheimer. Experimentelle Studien. Anhang. S. 259-261.
343
   деле, как мы видели выше, вертикаль и горизонталь в конечном счете также определяются наиудобнейшим положением нашего тела в мире. Ширина и высота как отношения между различными объектами производим и в своем первичном смысле также представляют собой разновидность "экзистенциальных" измерений. Не нужно только повторять вслед за Ланьо и Аленом, что высота и ширина предполагают глубину, ибо любое зрелище в одной-единственной плоскости предполагает равенство расстояний между всеми его составными частями и плоскостью моего лица, этот анализ касается только ширины, высоты и глубины, уже объективированных, а не опыта, который открывает эти измерения для нас. Вертикаль и горизонталь, близкое и далекое - это абстрактные обозначения бытия-в-ситуации и они предполагают, что субъект и мир находятся "лицом к лицу".
* * *
   Движение, даже если оно не может быть определено таким образом, - это разновидность перемещения или изменение положения. Подобно тому как мы сначала столкнулись с таким пониманием позиции, при котором она определяется через отношения в объективном пространстве, существует и некоторая объективная концепция движения, которая определяет его через различные отношения внутри мира, принимая восприятие реальности завершенным. И как мы должны были найти источник пространственной позиции в ситуации или в дообъективной локализации субъекта, который закреплен в собственной среде, так нам надлежит открыть под объективным пониманием движения своего рода дообъективный опыт, в котором это понимание черпает собственный смысл и в котором движение, еще связанное с тем, кто воспринимает, является разновидностью воздействия субъекта на мир. Когда мы желаем помыслить движение, создать философию движения, мы тотчас же принимаем критическую установку или установку на верификацию, мы спрашиваем себя о том, что нам действительно дано в движении, мы готовимся отбросить видимость, чтобы постичь истину движения, и не понимаем, что именно такая установка обедняет феномен и будет мешать нам его постичь, поскольку она вводит вместе с понятием "истины в себе" допущения, которые способны
344
   скрыть рождение движения для нас. Я бросаю камень. Он летит через мой сад. На какой-то момент камень становится снарядом, а потом, падая на землю, снова становится камнем. Если  я  хочу  "отчетливо"  осмыслить  это  явление,  нужно разложить его на части. Тогда я скажу, что камень сам по себе не изменяется в движении. Один и тот же камень я держал в руках и нахожу на земле после перелета. Следовательно, тот же самый камень летел в воздухе. Движение - это лишь  произвольный  атрибут движущегося  тела.   И  в некотором роде оно видится не в камне. Оно может быть лишь  каким-то   изменением   в   отношениях  камня   и   его окружения.  Мы можем говорить о движении лишь тогда, когда один и тот же камень упорно сохраняется в различных отношениях с окружением. Если, напротив, я предполагаю, что камень самоуничтожается, достигая точки  "Т",  и что какой-нибудь другой камень, идентичный предыдущему, возникает из небытия в точке Д, которая находится настолько близко,  насколько пожелают,  от первой точки,  тогда мы имеем уже не одно, а два движения. Следовательно,  нет движения без того или иного движущегося объекта, который без   перерыва  движется   от  точки   отправления   до  точки прибытия.   Поскольку  движение  ни   в   какой   степени   не присуще движущемуся телу и полностью сводится к отношению этого последнего к тому, что его окружает, нет движения без какого-либо внешнего ориентира, и, наконец, нет никакого средства отнести это движение исключительно к движущемуся телу, а не к вышеуказанной отметке. Различая движущееся тело и движение, мы должны сказать, что нет, следовательно, движения без его носителя, без объективной отметки,  и  не существует абсолютного движения.  Однако подобная мысль о движении есть, в сущности, разновидность его отрицания;  твердо придерживаться различия между движением и его носителем означает установить, что, строго говоря, "движущееся тело" не движется. Если движущийся камень   не   является   в   некотором   отношении   другим   в сопоставлении  с  камнем в  состоянии  покоя,  он  никогда не движется (и, кроме того, не покоится). Как только мы Допускаем мысль о каком-либо носителе движения,  остающимся тем же самым на всем протяжении этого движения, аргументы Зенона вновь обретают силу. Напрасно было бы противопоставлять им тезис о том, что не стоит рассматривать движение в качестве определенной последовательности
345
   прерывных позиций, которые движущееся тело занимает поочередно в определенной серии прерывных моментов, и что пространство и время созданы не из того или иного соединения дискретных элементов. Ибо, даже если рассматривать два предельных момента и два предельных положения, различие между которыми может сокращаться до любого данного числа, а дифференциация пребывать в ситуации становления, мысль о носителе движения, тождественном самому себе на протяжении всех его фаз, исключает как простую видимость феномен "подвижного" и содержит в себе мысль об определенной, пространственной и временной, всегда тождественной себе позиции, даже если эта последняя не является таковой для нас, следовательно, мысль о непреходящей и временной позиции камня. Даже если выдумать некий математический инструмент, который позволит учесть ту или иную едва различимую множественность положений и моментов, в определенном тождественном самому себе носителе движения не усмотрится самого акта перехода, который всегда присутствует между двумя объектами и двумя положениями, настолько сближенными, насколько это необходимо. Так что если мыслить движение отчетливо, я не понимаю, как оно может когда-либо начаться для меня и даваться мне в качестве феномена. И тем не менее я хожу, у меня имеется опыт движения, вопреки любым требованиям и предположениям ясного мышления, что приводит, вопреки всякому рассудку, к тому, что я воспринимаю движения, невзирая на тождественного самому себе их носителя, внешнюю отметку и их относительность. Если мы представим испытуемому попеременно два луча А и В, то он видит постоянное движение от В к А, потом опять от А к В, и так далее, при том что отсутствует какая-либо промежуточная позиция и даже какие-либо предельные позиции. У нас имеется один-единственный луч, который перемещается без конца туда и обратно. Можно, напротив, вполне четко продемонстрировать предельные позиции, ускоряя или замедляя ритм представления. Стробоскопическое движение стремится тогда к распаду: луч сперва удерживается в положении А, затем резко освобождается и скачком перемещается в положение В. Если продолжать ускорять или замедлять ритм, стробоскопическое движение заканчивается, и у нас присутствуют два одновременных или два последовательных луча.1
     1  Wertheimer. Experimentelle Studien. S. 212-214.
346
    
    Рис. 8
   Восприятие положений находится, следовательно, в обратно пропорциональном отношении   к   восприятию   движения.   Можно даже  показать,  что движение  никогда  не является   последовательным   занятием   его носителем  всех  позиций,  лежащих  между двумя крайними точками. Если для стробоскопического движения используются окрашенные или белые изображения   на  черном   фоне,   пространство,   на   котором разворачивается само движение, ни на миг не освещается и не окрашивается этим фоном. Если между предельными позициями А и В ставят палочку С, эта палочка ни на секунду не сопровождается наличным движением (рис. 8). Мы наблюдаем не   "прохождения   луча",   но   чистое   "прохождение".   Если используют   тахистоскоп,   испытуемый   часто   воспринимает движение, но он не в состоянии сказать, что это за движение. Когда говорится о реальных движениях, ситуация не меняется: если я смотрю на рабочих, разгружающих грузовик и бросающих друг другу кирпичи, то вижу руку рабочего в исходном и конечном положениях, но не вижу ее ни в какой промежуточной позиции, и тем не менее у меня присутствует весьма живое восприятие движения этой руки. Если я быстро провожу карандашом перед листом бумаги, на котором я обозначил точку отсчета, я ни на секунду не осознаю, что карандаш находится над точкой отсче