т фигуры, если позволить ему совершить изучающие движения, которыми он пользуется, чтобы прочесть фигуры "по слогам", установить их "характеристики" и вывести из них объект.3 Как согласовать этот ряд отдельных фактов и уловить сквозь их призму функцию, которая существует у нормального человека и исчезает у больного? Не может быть и речи о том, чтобы приписать нормальному человеку то, чего недостает больному и что последний стремится обрести. Болезнь, подобно детству и "примитивному" состоянию, есть особая форма полноцен-
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss... . S. 167-206.
     2 Ibid. S. 206-213.
     3 К примеру, пациент несколько раз проводит пальцами по углу: "Пальцы, - говорит он, - идут совершенно прямо, затем останавливаются, затем направляются в другую сторону, это какой-то угол, это, должно быть, прямой угол". - "Два, три, четыре угла, все стороны - по два сантиметра, значит, они равны, все углы - прямые... Это кубик". Ibid. S. 195, ср. S. 187-206.
148
   ного существования, и приемы, которые она использует, чтобы заменить утраченные нормальные функции - это тоже патологические феномены. Нельзя с помощью простой перемены знака   вывести   нормальное   состояние   из   патологического, дефекты из замещений. Надо понять замещения как замещения, как отголоски некоей фундаментальной функции, которую они пытаются заменить и не дают нам ее непосредственного отображения. Подлинный индуктивный метод - это не "метод различий", он заключается в правильном прочтении феноменов, в схватывании их смысла, то есть в трактовке их как модальностей и вариаций целостного бытия субъекта. Мы констатируем, что больной, которого расспрашивают о позиции его конечностей или позиции какого-либо тактильного стимула, стремится с помощью подготовительных движений сделать свое тело объектом актуального восприятия; когда его спрашивают о форме какого-либо объекта, касающегося его тела, он стремится сам прочертить ее, следуя контуру объекта. Ошибкой было бы предположить, что нормальный человек совершает те же операции, только сокращенные привычкой. Больной  исследует эти явные восприятия только для того, чтобы возместить достоверное присутствие тела и  объекта, которое дано нормальному человеку и которое нам остается воссоздать.   Несомненно,  что даже у  нормального  субъекта восприятие   тела   и   объектов   в   соприкосновении   с   телом становится неясным, когда он пребывает в неподвижности.1 Тем не менее он, во всяком случае, различает без помощи движения  стимулы,   один  из  которых  воздействует  на  его голову,   а  другой   -   на  тело.   Не   предположить  ли,2   что экстероцептивное или проприоцептивное возбуждение пробудило у него "кинестезические субстраты", которые занимают место реальных движений? Но как тактильные данные могли бы пробудить некие предопределенные "кинестезические субстраты", не неси они в себе некоторое свойство, делающее их к  этому  способными,   не   будь  у  них  самих  точного   или расплывчатого пространственного значения?3 Мы можем сказать,   что   нормальный   субъект   мгновенно   получает  некие "зацепки"4 на своем теле. Он не только распоряжается своим
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 206-213.
     2 Как это делает Гольдштейн. Ibid. S. 167-206.
     3 См. выше общий разбор "ассоциации идей", с. 44 и далее.
     4 Мы заимствуем это слово у больного Шнайдера: "Мне не хватает, - говорит он, - неких Anhaltspunkte".*
149
   телом как вовлеченным в конкретную среду, не только находится в ситуации с точки зрения задач, поставленных его делом, не только открыт реальным ситуациям, более того, он обладает своим телом как коррелятом чистых стимулов, лишенных практического значения, он открыт словесным или вымышленным ситуациям, которые он может выбрать для себя или которые экспериментатор может ему предложить. Его тело не дано ему в осязании как некий геометрический чертеж, на котором каждому стимулу должна быть отведена четкая позиция, и болезнь Шнайдера заключается как раз в следующем: чтобы узнать, где его касаются, ему необходимо перевести затронутую часть тела в состояние фигуры. Но у нормального человека каждое телесное раздражение будит вместо актуального движения нечто вроде "движения виртуального", затронутая часть тела покидает анонимное состояние, объявляя о себе неким особым напряжением, показывая себя определенной способностью действия в рамках анатомического механизма. У нормального человека тело не только способно мобилизоваться под воздействием реальных ситуаций, которые привлекают его к себе, оно может отвернуться от мира, обратить свою активность на стимулы, которые вписываются в его сенсорные поверхности, предаться каким-либо опытам, в общем - обосноваться в области виртуального. Патологическое же осязание потому и нуждается в собственных движениях для локализации стимулов, что оно замкнуто в области актуального, и по этой же причине больной заменяет тактильное узнавание и восприятие тщательной дешифровкой стимулов и дедукцией объектов. Чтобы ключ, к примеру, появился в качестве ключа в моем тактильном опыте, нужно что-то вроде размаха осязания, некое тактильное поле, в котором локальные впечатления могли бы сложиться в конфигурацию подобно нотам - всего лишь переходным точкам мелодии; и та же заторможенность тактильных данных, что подчиняет тело реальным ситуациям, сводит объект к сумме последовательных "характеристик", восприятие - к абстрактной сигнализации, узнавание - к рациональному синтезу, к некоей вероятной системе и лишает объект его плотского присутствия и фактичности. Там, где у нормального человека каждое двигательное или тактильное событие устремляет к сознанию изобилие интенций, которые идут от тела как центра виртуальной деятельности либо к самому этому телу, либо к объекту, у больного, напротив, тактильное
150
   впечатление остается смутным и замкнутым в себе. Это впечатление легко может притянуть к себе руку в каком-то хватательном движении, но не располагает собой как чем-то, что можно было бы показать. Нормальный человек считается с возможным, которое, не теряя своего статуса возможного, приобретает таким образом какую-то особую актуальность, у больного же, наоборот, поле актуального ограничивается тем, что он встречает в реальном контакте, или тем, что связано с этими данными четкой дедукцией.
   Анализ "абстрактного движения" у больных позволяет еще лучше рассмотреть это обладание пространством, это пространственное существование, которое является первостепенным условием всякого живого восприятия. Если больного просят выполнить какое-то абстрактное движение с закрытыми глазами, ему необходима серия подготовительных операций, чтобы "найти" саму действующую конечность, направление или темп движения и, наконец, плоскость, в которой оно будет развертываться. К примеру, если ему приказывают, без дополнительного уточнения, подвигать рукой, то он поначалу оказывается озадачен. Затем он шевелит всем телом, затем движения ограничиваются рукой, которую пациент в конечном итоге "находит". Если нужно "поднять руку", больной должен также "найти" свою голову (которая является для него символом "верха") при помощи серии маятниковых колебаний, которые будут продолжаться во время основного движения и фиксировать его цель. Если больного просят начертить в воздухе квадрат или круг, он сначала "находит" свою руку, затем протягивает кисть вперед, как это делает нормальный человек, нащупывая стену в темноте, наконец он набрасывает в воздухе несколько движений по прямой линии и различным кривым, и если одно из этих движений оказывается круговым, быстро его завершает. Кроме того, ему удается найти движение только в определенной плоскости, которая не является строго перпендикулярной земле, и вне этой особой плоскости он не может ничего даже набросать.1 Очевидно, что больной распоряжается своим телом лишь как некоей аморфной массой, в которую только реальное движение вводит разделения и артикуляции. В стремлении выполнить движение он полагается на свое тело, подобно оратору, который не может сказать ни слова без опоры на текст, написанный заранее. Сам
     1  Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 213-222.
151
   больной не ищет и не находит движение, он будоражит свое тело до тех пор, пока движение не произойдет. Задание, которое ему дано, не лишено для него смысла, так как он способен признать несовершенство первых своих набросков, и если случайность приводит жестикуляцию к требуемому движению, он тоже способен его узнать и живо использовать этот шанс. Но если приказ обладает для него интеллектуальным значением, то двигательного значения у него нет, он ничего не говорит ему как субъекту движения, больной без труда может отыскать в траектории реального движения иллюстрацию данного задания, но ему ни за что не развить осмысление какого-то движения в движение реальное. То, чего ему недостает, - это не двигательная способность и не мышление, и мы должны разглядеть между движением как безличным процессом и мыслью как представлением движения предвосхищение или схватывание результата, достигаемое самим телом как двигательной способностью, некий "двигательный проект" (Bewegungsentwurf), "двигательную интенциональность", без которой задание остается мертвой буквой. Больной то измышляет идеальную формулу движения, то пускается в непредсказуемые эксперименты со своим телом; у нормального же человека, наоборот, любое движение является одновременно и движением, и осознанием движения. Это можно выразить такими словами: у нормального человека любое движение имеет некий фон, движение и его фон есть "моменты уникальной целостности".1 Фон движения - это не представление, приобщенное или внешне привязанное к самому движению, фон имманентен движению, он оживляет и порождает его ежемгновенно, кинетическая инициация наряду с восприятием является для субъекта оригинальным способом соотнесения себя с объектом. Тем самым проясняется различие между абстрактным и конкретным движениями: фон конкретного движения - это данный мир, а фон абстрактного движения, наоборот, сфабрикован. Когда я подаю знак другу, чтобы он приблизился, моя интенция не есть какая-то мысль, которую я мог бы подготовить в себе, и я не воспринимаю этот знак в моем теле. Я подаю знак сквозь мир, я подаю знак туда, где находится мой друг; дистанция, отделяющая
     1 Goldstein. Ueber die Abhangigkeit. S. 161: "Bewegung und Hintergrund bestimmen sich wechselseitig, sind eigentlich nur zwei herausgegriffene Momente eines einheitlichen Ganzes".*
152
   меня от него, его согласие или отказ мгновенно прочитываются в моем жесте. Нет восприятия, следующего из движения, восприятие и движение образуют систему, которая изменяется как целое. Если, к примеру, я догадываюсь, что мне не хотят подчиниться, и вслед за этим вношу изменения в свой жест, в этом нет двух различных актов осознания, но я вижу дурные намерения моего партнера, и мой жест нетерпения исходит из этой ситуации без какой-либо промежуточной мысли.1 Если сейчас я выполняю "то же" движение, но не имея в виду присутствующего или даже воображаемого партнера, и как "цепочку движений в себе",2 то есть если я выполняю некий "сгиб" предплечья по отношению к плечу, "поднимаю ладонь руки к верху" и "сгибаю" пальцы, то мое тело, которое только что было проводником движения, становится его целью; его двигательный проект уже не направлен на кого-то в мире, он направлен на мое предплечье, руку, пальцы, поскольку они способны порвать их сцепление с данным миром и обрисовать вокруг меня вымышленную ситуацию; или даже поскольку, без всякого фиктивного партнера, я с любопытством рассматриваю эту странную машину означения и заставляю ее функционировать ради удовольствия.3 Абстрактное движение прорывает внутри заполненного мира, в котором разворачивалось конкретное движение, некую зону рефлексии и субъективности, оно наслаивает на физическое пространство пространство виртуальное, или человеческое. Стало быть, конкретное движение центростремительно, в то время как абстрактное - центробежно, первое имеет место в бытии, или в актуальном, второе - в возможном, или в не-бытии, первое примыкает к данному фону, второе само разворачивает свой фон. Нормальная функция, делающая возможным абстрактное движение, - это функция "проекции", посредством которой субъект движения организует перед собой свободное пространство, где то, что не существует естественно, может обрести подобие существования. Известны больные, пораженные менее серьезно,
     1  Goldstein. Ueber die Abhangigkeit.... S. 161.
     2 Ibid.
     3 Гольдштейн (Ueber die Abhangigkeit.... S. 160 и след.) довольствуется словами о том, что фоном абстрактного движения является тело, и это верно, поскольку в абстрактном движении тело - уже не просто проводник, оно становится целью движения. Однако, меняя функцию, оно также меняет экзистенциальную модальность и переходит из сферы актуального в сферу виртуального.
153
   нежели Шнайдер, которые воспринимают формы, дистанции и сами объекты, но не могут ни наметить среди этих объектов направления для действий, ни распределить их согласно какому-то данному принципу, ни вообще приложить к пространственному зрелищу антропологические детерминации, которые делают его пейзажем нашей деятельности. К примеру, оказавшись в тупике лабиринта эти больные с трудом находят "противоположное направление". Если между ними и врачом кладут линейку, они не могут по команде распределить объекты на "их стороне" и "стороне врача". Они очень неуверенно показывают на чьей-либо руке точку, раздраженную на их собственном теле. Зная, что сегодня март и понедельник, им придется постараться, чтобы назвать предшествующие день и месяц, хотя они знают наизусть последовательность дней и месяцев. Им не удается сравнить число единиц в двух рядах расположенных перед ними палочек: они то дважды считают одну и ту же палочку, то добавляют к палочкам из одного ряда еще несколько из другого.1 Дело в том, что все эти операции требуют одной и той же способности: провести в данном мире границы, наметить направления, установить силовые линии, обустроить перспективы, одним словом, организовать данный мир в соответствии с проектами данного момента, выстроить на основе географического окружения определенную среду поведения, систему значений, извне выражающую внутреннюю активность субъекта. Мир для них существует лишь в готовом, или застывшем, виде, в то время как у нормального человека проекты поляризуют мир и словно по волшебству вызывают в нем появление тысячи знаков, которые направляют действие, как указатели в музее направляют посетителя. Кроме того, эта функция "проекции", или "вызывания" (в том смысле, в каком медиум вызывает появление отсутствующего человека), делает возможным абстрактное движение: ведь чтобы обладать моим телом вне настоятельной задачи, чтобы играть им по велению фантазии, чтобы описывать в воздухе движение, определенное лишь словесной инструкцией или моральными надобностями, мне надлежит перевернуть естественное отношение тела и окружения, а человеческой производительности - проложить себе путь сквозь толщу бытия.
     1   Van Woerkom.  Sur la notion de l'espace (le sens geometrique) // Revue Neurologique. 1910. P. 113-119.
154
   Именно в таких терминах может быть описано интересующее нас расстройство движений. Но, возможно, мы обнаружим, что это описание, как часто говорят о психоанализе,1 демонстрирует нам только смысл, или сущность, болезни, не выявляя ее причину. Наука начинается не иначе как с объяснения, которое имеет целью отыскать под феноменами условия, от которых они зависят, в соответствии с испытанными методами индукции. В данном случае, к примеру, мы знаем, что двигательные расстройства у Шнайдера соседствуют с серьезными расстройствами зрительной функции, связанными в свою очередь с затылочным ранением, которое лежит в истоке болезни. При помощи одного зрения Шнайдер не узнает ни единого объекта.2 Его зрительные данные - это почти бесформенные пятна.3 Что же касается отсутствующих объектов, он не способен составить о них зрительное представление.4 С другой стороны, известно, что "абстрактные" движения становятся возможными для пациента с момента зрительной фиксации участвующей в них конечности.5 Таким образом, то, что остается от свободной подвиж-
     1 Ср. например: H. Le Savoureux. Un philosophe en face de la Psychanalyse // Nouvelle Revue Francaise. Fevrier. 1939. "Для Фрейда один тот факт, что симптомы увязаны друг с другом правдоподобными логическими отношениями, служит достаточным подтверждением обоснованности психоаналитической, то есть психологической, интерпретации. Это свойство логической связности, предложенное в качестве критерия точности интерпретации, роднит фрейдовскую теорию с метафизической дедукцией гораздо ближе, нежели с научной экспликацией (...). В исследовании причин в рамках психиатрии психологическое правдоподобие почти что не берется в расчет" (с. 318).
     2 Это получается у него лишь тогда, когда ему позволяют выполнить "подражательные движения" (nachfahrende Bewegungen) головой, руками или пальцами, перепроверяющие несовершенное очертание объекта. Gelb et Goldstein. Zur Psychologie des optischen Wahrnehmungs-und Erkennungsvorganges // Psychologische Analysen hirnpathologischer Falle. Chap. 1. S. 20-24.
     3 "Зрительным данным больного недостает особой и характерной структуры. Его впечатления не обладают четкими контурами, в отличие от впечатлений нормального человека, у них нет, к примеру, характерного облика "квадрата", "треугольника", "прямой", "кривой". Перед больным предстают лишь какие-то пятна, в которых с помощью зрения он может выделить лишь самые яркие характеристики вроде высоты, ширины и их соотношения" (Ibid. S. 77). Садовник, подметающий дорожку на расстоянии 50 шагов, воспринимается как "продолговатая линия, внизу которой что-то ходит туда-сюда" (S. 108). На улице больной отличает людей от машин, так как "все люди похожи - они тонкие и продолговатые, а машины - широкие, тут не ошибешься, и гораздо более толстые" (Ibid.).
     4 Ibid. S. 116.
     5 Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 213-222.
155
   ности, покоится на том, что остается от зрительного знания. Знаменитые методы Милля позволили бы нам заключить, что абстрактные движения и Zeigen* зависят от способности зрительного представления, и что конкретные движения, сохраненные больным, как и, с другой стороны, подражательные движения, которыми он компенсирует скудость зрительных данных, восходят к кинестезическому или тактильному чувству, поразительно развитому у Шнайдера. Различение конкретного и абстрактного движений, подобно различению Greifen** и Zeigen, может свестись к классическому различению тактильного и зрительного, а функция проекции, или вызывания, которую мы только что выявили, - к зрительному восприятию и представлению.1
   На деле индуктивный анализ, проведенный по методам Милля, не приводит ни к какому заключению. Ибо расстройства абстрактного движения и Zeigen встречаются не только в случаях психической слепоты, но и у страдающих поражениями мозжечка, и при множестве других болезней.2 Нет оснований для того, чтобы выбрать среди всех этих соответствий одно в качестве решающего и "объяснить" им акт показа. Перед лицом двусмысленности фактов можно только отказаться от простого статистического перечисления совпадений и попытаться "понять" отношение ими проявляемое. При поражениях мозжечка отмечают, что зрительные возбудители, в отличие от звуковых, вызывают лишь несовершенные двигательные реакции, и, однако, нет никаких причин, чтобы предположить у больных первичное нарушение зрительной функции. Дело не в том, что указывающие движения становятся невозможны потому, что поражена зрительная функция, а наоборот, в том, что зрительные возбудители вызывают лишь несовершенные реакции, потому что тактика Zeigen невозможна. Мы должны допустить, что звук сам по себе вызывает, скорее, хватательное движение, а зрительное восприятие - указательный жест. "Звук всегда ведет нас к его
     1 Именно в этом смысле Гельб и Гольдштейн интерпретировали