яю пространство в его собственном истоке, действительно осмысливаю отношения, которые подпадают под это слово, и понимаю тогда, что эти отношения существуют только благодаря субъекту, который их описывает и несет в себе, и тогда я перехожу от опространственного пространства к пространству, творящему пространство. В первом случае мое тело и вещи, их конкретные отношения соответственно перспективе - верх и низ, право и лево, близкое и далекое - могут представляться мне как неизменное многообразие, во втором случае я открываю единую и неделимую способность описывать пространство. В первом случае я имею дело с физическим пространством, с его областями, наделенными различными свойствами; во втором - с геометрическим пространством, измерения которого взаимозаменяемы, передо мной гомогенная и изотропная пространственность, я могу по меньшей мере помыслить чистое изменение места, которое ни в малейшей детали не изменило бы то, что движется, и соответственно помыслить чистое полагание, отличное от ситуации объекта в его конкретном контексте. Известно, насколько это различие запутывается на уровне собственно научного знания в современных концепциях пространства. Здесь мы хотели бы сопоставить его не с техническими инструментами современной физики, а с нашим опытом относительно пространства - согласно Канту, последней инстанцией всех знаний, касающихся пространств. Правда ли, что мы оказываемся перед альтернативой либо воспринимать вещи в пространстве, либо же (если мы размышляем и если хотим знать, что означает наш собственный опыт) мыслить пространство как неделимую систему связующих актов, совершаемых конституирующим разумом? Не обосновывает ли пространственный опыт единство посредством синтеза, но синтеза какого-то совершенно Другого вида?
313
   Рассмотрим этот опыт до всякой концептуализации. Возьмем, например, наш опыт "верха" и "низа". Мы не могли бы его ухватить в условиях обычного течения жизни, поскольку в этом случае он скрыт под своими же результатами. Нужно обратиться к какому-нибудь исключительному случаю, когда этот опыт разрушается и восстанавливается у нас на глазах, например, в случае зрения без инверсии на сетчатке. Если испытуемый надевает очки, которые восстанавливают образа на сетчатке, вся картина поначалу кажется нереальной, перевернутой; на второй день эксперимента нормальное восприятие начинает восстанавливаться, за исключением того, что у испытуемого есть ощущение, будто его собственное тело перевернуто.1 В ходе второй серии экспериментов,2 которая продолжается восемь дней, объекты кажутся перевернутыми, но не настолько нереальными, как в первый раз. На второй день картинка уже не стоит вверх ногами, однако есть ощущение необычного положения тела. Между третьим и седьмым днем тело постепенно возвращается в нормальную позицию, особенно, когда субъект активен. Когда испытуемый неподвижно лежит, тело представляется еще на фоне прежнего пространства, и для невидимых частей тела "правое" и "левое" до конца опыта сохраняют ту же локализацию. Внешние объекты все в большей степени приобретают видимость "реальности". Начиная с пятого дня, жесты, в которых сначала путались по причине непривычного типа видения и которые нужно бы подвергать коррекции, с учетом визуальной трансформации, безошибочно достигают цели. Новые визуальные явления, которые вначале были изолированы на фоне прежнего пространства, вписываются - (на третий день) ценой усилия воли, а затем (на седьмой день) без всякого усилия - в горизонт, ориентированный так же, как и они сами. На седьмой день локализация звуков вполне точна, если звуковой объект и виден, и слышен. Она по-прежнему неуверенна, двойственна или даже неверна, если этот объект не показывается в визуальном поле. В конце опыта, когда очки снимают, объекты кажутся не то чтобы перевернутыми, но "странными", а моторные реакции претерпевают инверсию: субъект протягивает правую руку, когда следовало бы протя-
     1 Stratton. Some preliminary experiments on vision without inversion of the retinal image // Psychological Review. 1896.
     2 Stratton. Vision without inversion of the retinal image.
314
   нуть левую. Поначалу психолог склонен утверждать,1 что после надевания очков визуальный мир дан субъекту точно таким, как он бы выглядел, повернись субъект на сто восемьдесят градусов, и, как следствие, он для него перевернут. Как иллюстрации книги представляются нам перевернутыми, если нам вдруг вздумается поставить книгу вверх ногами, тогда как мы сами смотрим в другую сторону, совокупность ощущений, составляющих панораму, тоже переворачивается и встает "вверх ногами". Другая масса ощущений, тактильный мир, на протяжении всего этого времени "стоит прямо"; он не может уже совпадать с визуальным миром и, что важно, у субъекта имеются два несогласуемых друг с другом образа его тела: один, предоставленный ему тактильными ощущениями и "визуальными образами", которые он смог сохранить от предыдущего этапа эксперимента, другой происходит от настоящего видения, которое показывает ему его тело "вверх ногами". Этот конфликт образов может закончиться, только если один из двух антагонизмов исчезнет. Понимание того, как нормальная ситуация восстанавливается, опирается тогда на понимание того, как новый образ мира и собственного тела может заставить "поблекнуть"2 или "посторониться"3 прежний. Тогда замечаешь, что этот новый образ имеет тем больше шансов, чем активнее субъект, например со второго дня, когда испытуемый моет руки.4 Получается, что именно переживание движения, контролируемого зрением, учит испытуемого гармонизировать визуальные и тактильные данные; он по всей видимости понимает, к примеру, что движение, необходимое для того, чтобы достать собственные ноги, - то, которое до сих пор было движением "вниз", - в новой визуальной картине запечатлено движением в том направлении, которое раньше было "верхом". Констатации этого порядка позволили бы сперва исправить неадаптированные жесты, воспринимая визуальные данные как простые знаки для дешифровки и переводя их на язык прежнего пространства. В один прекрасный момент, став "привычными",5 они создают, по-видимому, стабильные ассо-
     1 Такова, по меньшей мере имплицитно, интерпретация Страттона.
     2 Stratton. Vision without inversion. P. 350.
    Stratton. Some preliminary experiments. P. 617. 4 Stratton. Vision without inversion. P. 346.
     5 Stratton. The spatial harmony of touch and sight // Mind. 1899. P. 492-505.
315
   циативные связи1 между старыми и новыми ориентирами. Эти связи в конце концов упраздняют, вероятно, первые ориентиры в пользу вторых, имеющих преимущество, поскольку они предложены зрением. "Верх" визуального поля, где сперва появляются ноги, вначале часто идентифицировался с тем, чем является "низ" для осязания. Вскоре испытуемый уже не нуждается в посредничестве контролируемого движения, чтобы перейти от одной системы к другой, его ноги в итоге находятся в той части пространства, которую он называл "верхом" визуального поля. Он не только их там "видит", но еще и "ощущает",2 и, в конце концов, "то, что в прошлом было "верхом" визуального поля, начинает производить впечатление весьма похожее на то, что относилось к "низу", и наоборот".3 В то мгновение, когда тактильное тело вновь соединяется с телом визуальным, та область визуального поля, где появлялись ноги испытуемого, перестает определяться как "верх". Это определение возвращается к той области, где появляется голова, в то время как область вокруг ног вновь становится низом.
   Но такое толкование невразумительно.Опрокидывание изображения, а затем возврат к нормальному видению объясняется при помощи предположения о том, что верх и низ сливаются друг с другом и меняются вместе с видимой ориентацией головы и ног, которые даны в образе, что они, так сказать, отмечены в сенсорном поле посредством реального распределения ощущений. Но ни в коем случае - будь то в начале эксперимента, когда мир "перевернут", будь то в его конце, когда он "восстановлен" - ориентация поля не может определяться содержаниями, головой и ногами, которые в этом поле появляются. Ведь чтобы быть в состоянии определить эту ориентацию поля, эти содержания должны были бы сами иметь какое-либо направление. "Перевернутость" сама по себе, "прямизна" сама по себе - эти слова, очевидно, ничего не означают. Нам ответят, что в очках визуальное поле предстает перевернутым относительно тактильно-телесного поля или
    обычного   визуального поля,   о которых мы говорим,   в соответствии с номинальным определением, что они "прямые". Но тот же самый вопрос напрашивается по поводу этих полей-
     1 Ibid.
     2 Stratton. Some preliminary experiments. P. 614.
     3 Stratton. Vision without inversion. P. 350.
316
   указателей: их простого присутствия недостаточно для того, чтобы задать какое бы то ни было направление. Внутри вещей достаточно   пары   точек,   чтобы   определить   то   или   иное направление. Однако мы не пребываем внутри вещей. У нас есть только сенсорные поля, которые не являются блоками ощущений, находящимися перед нами либо "головой вверх", либо "головой вниз"; это различные системы явлений, ориентация которых меняется на протяжении эксперимента даже без малейшего изменения в сочетании стимулов. И речь идет именно о том, чтобы узнать, что происходит, когда неясные видимости внезапно закрепляются друг в друге и размещаются в соответствии с отношением "верх-низ", будь это в начале эксперимента, когда тактильно-телесное поле кажется "прямым", а визуальное - "перевернутым", будь то впоследствии, когда первое переворачивается, а второе одновременно с ним возвращается   в   прямое   положение,   будь  то,   наконец,   на последней стадии эксперимента,  когда оба поля более или менее "прямые". Невозможно рассматривать мир и ориентированное пространство как данные вместе с содержаниями чувственного опыта или телом в-себе, поскольку эксперимент как раз и показывает, что одни и те же содержания могут быть поочередно ориентированы как в одном, так и в другом направлении, и что объективные отношения, запечатленные на сетчатке  вследствие  положения  физического  образа,  не детерминируют нашего опыта "верха" и "низа". Речь идет как раз о том, чтобы узнать, как тот или иной объект может предстать перед нами стоящим "прямо" или "вверх ногами", и что именно эти слова означают. Этот вопрос встает не только перед психологом-эмпириком, который рассматривает восприятие пространства как нашу рецепцию реального пространства, а феноменальную  ориентацию  различных  объектов  -   как отражение их ориентации в реальности, но также и перед психологом-интеллектуалистом, для которого "прямизна" и "перевернутость" - это отношения, и зависят они от тех отметок, с которыми они соотносятся. Так как выбранная ось координат (какова бы она ни была) размещена в пространстве только относительно какой-то другой точки отсчета, установление мира переносится на неопределенный срок, "верх" и "низ" утрачивают всякий смысл, который можно было бы им приписать, разве что, в силу немыслимого противоречия, за некоторыми содержаниями не признается способность самостоятельно размещаться в пространстве, что возвращает нас к
317
   эмпиризму и его проблемам. Легко показать, что какое-либо направление может существовать только для определенного субъекта, который его описывает, и конституирующий разум наделен в высшей степени способностью прочертить все направления в пространстве, но сам он на деле не имеет никакого направления, а следовательно, и пространства, поскольку отсутствует действительная точка отсчета, абсолютное "здесь", которое в состоянии последовательно давать смысл всем детерминациям пространства. Интеллектуализм, так же, как и эмпиризм, не решает проблему ориентированного пространства, потому что не может даже правильно поставить вопрос. В случае эмпиризма говорилось о том, чтобы понять, как образ мира, который для себя перевернут, может вернуться в исходное положение для меня. Интеллектуализм не может даже признать, что образ мира оказался перевернутым, после того как были надеты очки. Ибо для конституирующего разума не существует ничего различающего переживания до и после надевания очков, как и ничего, что делает визуальное переживание "перевернутого" тела и тактильное переживание тела в "прямом" положении несовместимыми, так как он не рассматривает зрелище из какой-либо конкретной точки, и все объективные отношения тела и того, что его окружает, сохраняются и в новом зрелище. Отсюда возникает проблема: эмпиризм по собственной воле, вероятно, задал себе, наряду с настоящей ориентацией моего телесного опыта, ту точку отсчета, в которой мы нуждаемся, если желаем понять факт существования различных направлений для нас, но опыт, равно как и рефлексия, показывает, что нет самодостаточно ориентированного содержания. Интеллектуализм исходит из этой относительности "верха" и "низа", но не может выйти за ее пределы для того, чтобы уяснить реальный факт восприятия пространства. Мы не можем, следовательно, понять опыт пространства, рассматривая содержания или чисто связующую деятельность разума, и находимся перед фактом той третьей пространственности, на которую мы только что намекали. Последняя не представляет собой ни пространственность вещей в пространстве, ни пространственность пространства, задающего пространственные отношения, и тем самым ускользает от кантовского анализа, в то же время являясь его предпосылкой. Мы испытываем необходимость в абсолюте в рамках относительного, в пространстве, которое не соскальзывало бы к видимостям, которое закреплялось бы в них и
318
   сопрягалось бы с ними, но тем не менее и не было бы дано вместе с ними в реалистическом духе, а могло бы, как то показывает эксперимент Страттона, пережить любые превращения последних. Нам следует искать изначальный опыт пространства до различия формы и содержания.
   Если организовать все так, чтобы испытуемый видел комнату, в которой он находится, только через зеркало, отражающее ее под наклоном сорок пять градусов по вертикали, тогда он первым делом увидит "перекошенную" комнату. Перемещающийся в ней человек кажется шагающим наклонившись. Кусок картона, падающий вдоль дверной рамы, кажется упавшим наискось. Все вместе выглядит "странно". Через несколько минут происходит резкое изменение: стены, человек, перемещающийся в комнате, направление падения картона становятся вертикальными.1 Этот эксперимент, аналогичный страттоновскому, имеет то преимущество, что он наглядно демонстрирует одномоментное перераспределение "верха" и "низа", вне какого бы то ни было моторного исследования. Мы уже знаем, что бессмысленно говорить о том, что данный под углом (или перевернутый) образ вызывает и новую локализацию "верха" и "низа", о чем мы можем узнать при помощи моторного исследования нового зрелища. Теперь же мы видим, что такое исследование вовсе не является необходимым. И, как следствие, ориентация конституируется всеобъемлющим актом воспринимающего субъекта. Скажем, что восприятие принимало до эксперимента некоторый пространственный уровень, относительно коего экспериментальное зрелище выглядит сначала "под углом", и что в ходе эксперимента это зрелище вводит другой уровень, относительно которого все визуальное поле может опять показаться вертикальным. Все происходит так, словно некоторые объекты (стены, двери и тело человека в комнате), определенные как находящиеся под углом к данному уровню, желали самостоятельно предложить собственные направления, оттягивали вертикаль на себя, играли роль "пунктов закрепления"2 и резко меняли ранее установленный уровень. Мы не впадаем здесь в ошибку реализма, в соответствии с которой мы сами задаем себе различные пространственные ориентации вместе с визуальным
     1 Wertheimer. Experimentelle Studien uber das Sehen von Bewegung // Ztschr. f."Ps. 1912. S. 258.
     2 Ibid. S. 253.
319
   зрелищем, поскольку экспериментальное зрелище ориентировано для нас (под углом) лишь по отношению к известному уровню и само по себе не дает нам новой ориентации по верху и низу. Остается установить, что же это за уровень, который всегда сам себе предшествует, причем любая структура одного из уровней предполагает другой, ранее установленный уровень, как "пункты закрепления" в среде определенного пространства, которому они обязаны собственной устойчивостью, побуждают нас конституировать другое пространство. И, наконец, остается установить, в чем смысл "верха" и "низа", если это не просто наименования, предназначенные для определения некоторой   ориентации-в-себе   сенсорных   содержаний.   Мы подтверждаем, что "пространственный уровень" не смешивается с ориентацией собственного тела. Если осознание собственного тела несомненно участвует в конституировании этого уровня   (испытуемый,   чья   голова  расположена  под  углом, устанавливает шнурок, который его просят разместить вертикально, в положении под углом1), оно и соперничает в этой функции с другими сферами опыта. И вертикаль стремится следовать по направлению движения головы, если визуальное поле   ничем   не   заполнено   и   если   "пункты   закрепления" отсутствуют, например, при действиях в темноте. В качестве массы тактильных, лабиринтных и кинестезических данных тело имеет определенную ориентацию не в большей степени, чем другие содержания, и оно также получает эту ориентацию от общего уровня опыта. Наблюдение Вертгеймера показывает именно то, как визуальное поле может навязать определенную ориентацию, не совпадающую с ориентацией тела. Но если  тело,  как мозаика данных ощущений,  не  определяет никакого направления,  то тело в качестве субъекта действия, напротив, играет базовую роль в конституировании уровня. Вариации мускульного тонуса, даже в случае насыщенного визуального поля, модифицируют видимую вертикаль до такой степени, что испытуемый наклоняет голову, чтобы она оказалась параллельна этой отклонившейся вертикали.2 Хотелось бы сказать,  что  вертикаль -  это  направление,  заданное осью симметрии нашего тела, как слаженно действующей системы. Однако мое тело может  при прочих условиях  двигаться, не увлекая за собой "верх" и "низ", например, когда я лежу на
     1 Nagel. Цит. по: Wertheimer. Op. cit. S. 257.
     2 Merleau-Ponty. La structure du Comportement. P. 199.
320
   земле. И эксперименты Вертгеймера показывают, что объективное  направление  моего  тела может образовать угол  по отношению   к  видимой   вертикали  этого  зрелища.  То,   что играет важную роль в ориентации зрелища, - это не мое тело, каким  оно  является  фактически  как  вещь  в  объективном пространстве, а мое тело как система возможных действий, некое возможное тело, феноменальное "место" которого определяется его задачей и его ситуацией. Мое тело находится там, где ему предстоит что-либо сделать. В тот момент, когда испытуемый Вертгеймера занимает место в подготовленном для него пространстве, плоскость его возможных действий, например ходьба,   открывание  шкафа,  пользование  столом, сидение, рисует перед ним возможную среду обитания, даже если у испытуемого закрыты глаза. Образ в зеркале сначала ориентирует для него комнату иначе, то есть испытуемый не связан с предметами утвари, находящимися в комнате, он в ней не живет, не сосуществует вместе с человеком, которого он видит шагающим взад и вперед по комнате. Несколько минут спустя  (и  при условии,  что испытуемый  не усилит своего первичного закрепления, бросая взгляд мимо зеркала) происходит то чудо, вследствие которого в отраженной комнате появляется субъект,  который может в ней жить.  Это возможное тело изменяет реальное тело до такой степени, что испытуемый отныне не ощущает себя в реальном мире, где он на самом деле находится, и вместо своих подлинных рук и ног он ощущает те руки и ноги, которые следовало бы иметь, чтобы ходить и действовать в отраженной комнате. Он живет зрелищем.  Именно в этот момент пространственный уровень резко смещается и утверждается в новой позиции. Пространственный уровень означает, следовательно, определенное обладание миром с помощью моего тела, его определенное  воздействие на мир.