азговор  не  клеился.  Я
попросил ее остерегаться спрутов и мурен, не наступать на морских ежей.  Она
ответила "ладно". И все.
     Потом мы сидели на камнях, ели моллюсков и  пили  кокосовое  молоко.  Я
сказал, что не мешало бы поискать яйца  морских  птиц.  Лив  поддакнула.  Мы
закончили трапезу молча.
     Пытаясь прочесть ее мысли, я заключил, что мы, наверно, думаем  одно  и
то же. У  нас  были  общие  идеалы,  одна  мечта,  когда  мы  начинали  этот
эксперимент. На нашу долю  выпали  одни  и  те  же  впечатления,  мы  вместе
восхищались чудесами, сообща переживали неприятности. Теперь мы уже не такие
зеленые, какими были. Получили кое-какую закалку. И оба начали понимать, что
вели себя чересчур эгоцентрично, мало думали о том, что кроме нас  на  свете
есть другие люди. Наша уверенность в  абсолютной  правоте  своих  идеалов  и
расчетов поколебалась. Действительность оказалась не такой, как мы  ожидали.
Непредвиденные препятствия заставили нас уклониться с пути, который, как нам
представлялось,  вел  прямо  к  цели.  А  сейчас  мы  и  вовсе  уткнулись  в
символический барьер в  виде  отвесной  кручи.  Пришла  пора  осмыслить  все
сюрпризы, которые преподнесла нам жизнь, и как-то сориентироваться.
     В пещере было сколько угодно времени для размышлений. О том, что  было,
о том, что будет. О том, какой нам теперь представляется цивилизация, от ко-
торой  мы  бежали.  Разобраться  как  следует,  что  же  вышло   из   нашего
эксперимента "возврат к природе". Что дальше? Как нам поступить?  Ведь  этот
берег - несомненный тупик.
     Шли дни, но никто из нас не начинал откровенного разговора. То ли  друг
в друге сомневались, то ли в самих  себе.  Купались  в  прозрачных  заводях,
ловили руками рыб и крабов на  рифе.  В  отлив  им  некуда  было  деться  из
замкнутых лужиц и промоин. А  сколько  тут  водилось  вкуснейших  моллюсков,
которые даже и не пытались уйти от  нас.  Мы  собирали  их,  как  крестьянин
осенью собирает помидоры.
     Лишь однажды нас навестил Тиоти с женой. Зато они  доставили  множество
фруктов, орехов, клубней, даже кур прихватили. Мы устроили кладовку в  самом
дальнем и прохладном конце пещеры. Потом желанные гости удалились,  и  снова
потянулись дни, похожие один на другой. Мы вставали с солнцем и забирались в
пещеру, когда солнце уходило. И следили за тем,  чтобы  не  потухли  угли  в
очаге.
     Но большую часть времени мы сидели у  входа  и  жадно  всматривались  в
горизонт. Чувствовали себя,  будто  жертвы  кораблекрушения  на  необитаемом
островке, и с каждым днем все более  страстно  мечтали  увидеть  мачту,  или
струйку дыма, или белый парус там, где тонкая ниточка отделяла голубое  небо
от голубого океана. Вдруг покажется  белая  точка,  которая  будет  расти  и
расти, а не просто скользить мимо, как эти бесчисленные барашки на волнах...
Но желанная точка не показывалась, за рифом  были  только  белые  барашки  и
голубые просторы.
     - Что мы сделаем, если увидим шхуну? - спросила Лив однажды, после того
как мы полдня просидели, не отрывая глаз от волн и далекого горизонта.
     - Поспешим в Омоа, - сказал я. - А если шхуна придет ночью, Тиоти  даст
нам знать.
     - Почему? - спросила Лив с легким вызовом. Почему? Я продолжал  глядеть
на море, не зная,
     что ей ответить. До сих пор я упорно гнал от себя мысль о том,  что  мы
зашли в тупик. А Лив пристально глядела на меня, пытаясь прочесть мои мысли.
     - Я знаю, почему, - спокойно произнесла она.  -  Мы  от  всего  бежали,
укрылись здесь, в Тахаоа, от всех проблем. Но ведь мы не за этим ехали.
     Лив сказала вслух то, о чем я думал.
     - Да,  сейчас  мы  просто  убиваем  время,  -  согласился  я.  -  Вроде
островитян, которые сидят и ждут, когда орехи сами свалятся на землю.
     Итак, мы сознались друг другу, о чем думали в глубине души с  тех  пор,
как обосновались в Тахаоа. И сразу будто лед растаял. Яркие переливы  солнца
на воде, теплые краски рифа стали такими же прекрасными, как в  наше  первое
посещение этого пляжа. Мы здесь вовсе не узники. Мы не привязаны навсегда  к
Тахаоа. Беспокойный мир, в котором мы когда-то жили, который так  долго  был
нами забыт, все еще существует. И наши родители тоже существуют.
     Впервые с тех пор, как шхуна доставила нас на Маркизские  острова,  нам
страстно  захотелось  вновь   увидеть   своих   родных.   В   тот   холодный
рождественский день, когда мы садились на поезд, мы  весело  говорили  вслух
"до свидания", а в душе печально повторяли "прощайте". Тогда  нам  казалось,
что мы навсегда расстаемся с цивилизацией. Нам  пришлось  оплатить  обратные
билеты, без этого французское Министерство по делам колоний не разрешило  бы
нам сойти на берег Таити, но я считал эти деньги выброшенными.  Теперь  было
похоже, что билеты пригодятся.
     И все же Лив говорила,  что  ни  о  чем  не  жалеет,  не  променяла  бы
пережитое здесь на островах ни на что другое. Я разделял ее чувства.  Я  был
благодарен судьбе за каждый из проведенных здесь дней.
     - Но согласись, - сказал я, - даже если бы  все  обернулось  иначе,  мы
ведь все равно уехали бы с Фату-Хивы домой. Допустим, мы убедились  бы,  что
человеку достаточно осуществить  возврат  к  природе,  чтобы  избавиться  от
современных проблем, - так ведь пришлось бы ехать домой и рассказать об этом
другим, не то бы нас совесть замучила.
     В нас есть  что-то  от  насекомых,  говорил  я.  От  муравья,  которого
невидимые нити привязывают к муравейнику. От  пчелы,  которой  в  голову  не
придет бросить улей и в одиночку слизывать пыльцу со своих ножек.
     - Постой, - перебила  Лив.  -  Допустим,  Фату-Хива  оправдал  бы  наши
надежды - все равно мы не смогли бы ехать домой и выступать за всеобщий воз-
врат к природе. Вспомни нашу карту.
     Речь шла о карте, на которой мы перед отъездом браковали  один  материк
за другим,  остров  за  островом,  пока  не  обвели  кружочком  Фату-Хиву  -
единственное место, казавшееся пригодным для нашего эксперимента. Даже Таити
нас не устраивал. Не годились и другие виденные нами  острова.  Удобоваримая
для современного человека пища  не  растет  на  деревьях  на  ничьей  земле.
Окружающая среда изменилась еще больше, чем сами люди,  с  тех  незапамятных
времен, когда наши предки вступили на  долгий  путь,  уводящий  человека  от
природы. К затерянной в тысячелетиях исходной точке нет возврата.
     - Да, современному человеку некуда возвращаться, - признал я.
     Признал нехотя, потому что удивительные дни  и  месяцы,  проведенные  в
диком краю, позволили нам представить себе, от  чего  человек  отвернулся  и
норовит уйти все дальше.
     - Мы находимся в пути, - продолжал я. - Возврата нет,  но  это  еще  не
значит, что любая дорога вперед означает прогресс.
     Лив согласилась со мной.
     Так мы подошли к уроку, который преподал нам год  на  Фату-Хиве.  Самый
долгий и самый поучительный год в нашей жизни.
     Человек изобрел магическое слово. Выпустил его изо рта и  позволил  ему
водить себя за нос. Слово это  -  прогресс.  Оно  было  призвано  обозначать
движение вперед, от плохого к хорошему, от хорошего  к  лучшему.  Но  не  от
хорошего  к  плохому.  Однако  мы  на  этом  не  остановились.   С   великой
самоуверенностью внушили себе, что не способны изменить что-либо к  худшему.
И не долго думая стали обозначать  тем  же  словом  каждый  шаг,  отдаляющий
человека от  природы.  Каждое  изобретение,  каждый  искусственный  продукт.
Прогресс стал определяться не качественными критериями, а  часами.  Но  ведь
слово сохраняет свой исконный смысл, значит, прогресс не  повернешь  вспять,
как бы мы его ни измеряли - компасом или часами.
     Вот почему ни одно сооружение древних египтян  не  может  быть  названо
прогрессом по сравнению с тем, что европейцы строили в средние века, хотя  в
любом конкурсе победил бы Древний Египет. И Венера Милосская не  может  быть
названа прогрессом по сравнению с сюрреалистической композицией из штопора и
шестеренки, подвешенных к зонтичным спицам. Слово "прогресс"  всегда  служит
существующему поколению, а потому никогда не выйдет из моды. Мертвым не дано
направить развитие в обратную сторону.
     Мы любим представлять себе прогресс как борьбу современного человека за
то, чтобы больше людей получали  хорошую  пищу,  теплую  одежду,  просторное
жилье, чтобы улучшить медицинское  обслуживание  больных,  устранить  угрозу
войны, сократить преступность и коррупцию, обеспечить молодым и старым более
счастливую жизнь. Но прогрессом называют и многое другое... Совершенствуется
оружие, так что им  можно  убить  больше  людей  на  большем  расстоянии,  -
прогресс. Маленький  человечек  становится  исполином,  которому  достаточно
нажать кнопку, чтобы земной шар разлетелся на  куски,  -  прогресс.  Рядовой
человек отвыкает думать, потому что другие покажут ему, что  случится,  если
он щелкнет тумблером или  повернет  маховичок,  -  прогресс.  Специализация,
достигающая такой степени, что один человек знает почти все почти ни о  чем,
- прогресс. Люди ломают себе  голову  над  проблемой  свободного  времени  -
прогресс. Действительность становится настолько тоскливой, что  мы  ищем  от
нее спасения, сидя  и  таращась  на  развлечения,  которые  нам  преподносит
светящийся  ящик,  -  прогресс.  Когда  приходится  изобретать  пилюли   для
излечения болезней, вызванных другими пилюлями, - это тоже прогресс. И когда
больницы растут как грибы,  потому  что  наши  головы  перегружены,  а  тела
недоразвиты, потому что сердца опустошены и кишки набиты тем, что  подсунула
реклама. И когда крестьянин бросает тяпку, а рыбак - сеть, чтобы встретиться
у конвейера, потому что на месте поля  вырастает  предприятие,  превращающее
рыбную речку в клоаку. И когда города расширяются, а леса  и  луга  усыхают,
так что все больше людей проводят все больше времени в метро и автомобильных
пробках, и приходится днем жечь неоновые лампы, потому что  дома  вздымаются
до небес, а мужчины и женщины зажаты в тесных каменных ущельях среди шума  и
гари. И когда ребенку тротуар  заменяет  луг,  когда  благоухание  цветов  и
панорама далеких гор заменяются кондиционером  и  видом  на  соседние  дома.
Срубают столетний дуб, чтобы поставить дорожный знак, - прогресс 6...
     Мы прибыли на Фату-Хиву, исполненные презрения к цивилизации двадцатого
столетия, убежденные, что человеку надо начать сначала.  Прибыли,  чтобы  со
стороны критически взглянуть на современный  мир.  И  вот  сидим  в  пещере,
позади - скала, впереди - безбрежная синь, и ждем возможности вернуться не к
природе, а к цивилизации. Сегодня мы судим мягче, чем судили вчера. Понимая,
что без кисеи от комаров,  которой  нас  снабдил  Вилли,  в  дождевых  лесах
Фату-Хивы мы нажили бы слоновую болезнь и потеряли бы  рассудок.  Без  мазей
Тераи на Хива-Оа остались бы без ног.
     Но наше доверие к современной цивилизации не возродилось в полной мере.
Мы убедились, что можно жить очень просто,  что  человек  способен  испытать
полную гармонию и счастье, освободившись от  всего  того,  чем  мы,  живя  в
современном обществе, так стремимся обзавестись, чтобы не отстать от других.
     И все же нас тянуло, против воли тянуло обратно  к  цивилизации.  Но  с
тем, чтобы, возвратившись  к  ней,  не  удаляться  от  природы  без  крайней
надобности. Уж очень хороша была  простая  жизнь  в  дебрях,  она  дала  нам
больше, чем когда-либо давал город. У себя на родине мы никогда не встречали
людей, которые смеялись и веселились так беззаботно, как Тахиа, Момо  и  Теи
Тетуа, хотя самый бедный из наших знакомых был богаче их.
     Когда я сказал об этом Лив, она поправила меня.
     - А старый француз в конурке на Хива-Оа? - напомнила она.  -  Такой  же
счастливый, как Теи. Хотя он вполне цивилизованный человек.  Тьма  всяческих
изобретений в доме. Кучу книг прочитал.
     Да, есть над чем призадуматься... Веселого старика француза нельзя было
назвать неграмотным сыном дикой природы. Его рецепт гласил:  ищи  счастье  у
истоков, в себе самом. И если что-то в его окружении  облегчило  ему  поиск,
это "что-то" можно было определить одним словом -  простота.  Простота  дала
ему то, чего миллионы искали на пути  сложности  и  прогресса.  Все  запросы
старика, весь его мир сводились к маленькой лачуге и огороду. Ему  не  нужны
ни уединенная пещера, ни дворец.
     Поистине простота - тоже магическое слово. За видимой скромностью в нем
кроется непритязательное величие.
     Прогресс  в  наше  время  можно  определить  как  способность  человека
усложнять простое.
     Пищу  можно  добывать  разными  способами.  Поступить  на   работу   на
бензозаправочную станцию. Получил жалованье, доехал на трамвае до магазина и
заплатил  за  рыбу  и  за  картофель  столько,  сколько  надо,  чтобы  могли
существовать крестьянин и рыбак, снабженец и лавочник, налоговый  инспектор,
владелец транспортной фирмы и хозяин завода, производящего  холодильники.  А
затем снова на трамвай и домой к семье со своим уловом -  юной  замороженной
рыбешкой и престарелым сморщенным картофелем.
     Но как бы ни изощрялся современный человек, опираясь на всю современную
технику, чтобы заработать на рыбу и  на  картофель,  его  добыча  не  станет
вкуснее и доступнее, чем она была в те времена, когда  каждый  сам  извлекал
себе рыбу из реки или картофель из земли.
     Без  крестьянина  и  рыбака  рухнет  все  современное  общество  с  его
торговыми кварталами, электрическими проводами и трубами. Крестьянин и рыбак
- благороднейшее сословие нашего общества, они делятся  от  своих  щедрот  с
теми, кто носится с бумагами и отвертками, пытаясь  вслепую  сконструировать
более совершенный мир.

     Признавшись себе и друг другу, что нам не терпится  покинуть  пещеру  и
Фату-Хиву, мы с Лив сидели дотемна, ели моллюсков  и  обсуждали  свой  новый
взгляд на цивилизацию, какой она представлялась нам со стороны, со всеми  ее
достоинствами и недостатками, проклятиями и благами.  Солнце  ушло  за  край
света, увенчанное золотой короной; осталась только красная дорожка в небе на
западе, да и ту быстро скатали звезды, развесив на востоке фиолетовый  тюль.
Пробил час сна для всех солнцепоклонников, но сегодня Лив стряхнула  золу  с
наших драгоценных углей и раздула дремлющий  костер.  Впервые  после  нашего
прибытия на этот пляж мы сидели на гальке и разговаривали до тех  пор,  пока
не пропали все краски, а затем красная дорожка распласталась на другом конце
неба.
     Ни в этот день, ни на следующий мы не увидели шхуны.  Бродя  по  берегу
среди  пустых  раковин  и   суетливых   раков-отшельников,   мы   продолжали
разговаривать и не сводили  глаз  с  горизонта.  Далекая  волна  рассыпалась
белыми брызгами, косатка выпрыгнула из воды, будто подброшенная  трамплином,
белая птица  мелькнула  в  голубой  дали  -  мы  тотчас  настораживались.  И
частенько карабкались на глыбы застывшей лавы, чтобы видеть  дальше.  Только
не пропустить шхуну!  С  нашего  берега  открывался  вид  на  весь  западный
горизонт, днем мы просто не могли прозевать судно, направляющееся в Омоа.
     Казалось, океан выходит из берегов и вливается нам  в  душу...  Соленый
воздух наполнял легкие, в прилив даже  самые  маленькие  волны  доходили  до
пещеры. Раки-отшельники переваливали через наш барьер и воровали пищу, будто
мыши. Рыбы ждали угощения из наших рук, словно пес под столом. И все, что мы
ели, отдавало водорослями или морем.
     Глядя на синий океан, срастающийся с небесной синью, я представлял себе
его   необозримым,   безбрежным,   бездонным.   Настолько   огромным,    что
человеческому разуму его просто не объять. Амазонка, Нил, Дунай,  Миссисипи,
Ганг, все реки, все клоаки  мира,  сколько  бы  ни  вливались  в  океан,  не
поднимут его уровень ни на дюйм. Все текучие воды в мире  оканчивают  бег  в
океане, сам же он только гонит по кругу свои течения  и  тихо  колышет  свою
поверхность во время прилива и отлива, но ему не придет в  голову  выйти  из
берегов, вторгнуться в нашу пещеру и карабкаться вверх по скале. Ни реки, ни
дожди не влияют на его уровень. И сколько бы ила, сора и  перегноя,  сколько
бы праха и экскрементов от животных, населяющих  воду,  сушу  и  воздух,  ни
попадало в море со времен гигантских ящеров  и  раньше,  они  не  загрязнили
океан, он оставался девственно чистым.  Небо  и  океан  стали  для  человека
символами великого и необъятного, вечного и неизменного.
     Таким представлялся мне безбрежный водный простор, когда  мы  сидели  у
входа в пещеру  и  смотрели,  как  дуга  океана  смыкается  с  небосводом  и
космосом. Из учебников я знал его протяженность в  километрах  и  глубину  в
метрах,  знал  секрет  постоянства  уровня,  но  в   эти   минуты,   подобно
простодушным полинезийцам и средневековым европейцам, я ощущал, что  суша  -
владение человека, океан же - часть необъятной вселенной.
     Как я ошибался! И сколько лет еще  предстояло  мне  меряться  силами  с
мировым океаном, прежде чем я в корне пересмотрел свой  взгляд,  понял,  что
океан, да-да, океан, а не земная твердь - пульсирующее  сердце  нашей  живой
биосферы. Под видом  морской  пустыни  без  начала  и  без  конца  -  вечный
двигатель, служащий нашему миру насосом и фильтром. Чтобы осмыслить реальные
масштабы океана, мне еще предстояло убедиться, что  даже  самый  большой  из
земных океанов могут  пересечь  сухопутные  крабы  на  маленькой  скорлупке.
Небоскребы Манхэттена, если перенести их на дно Северного  моря,  поднимутся
высоко над водой; средняя глубина Мирового океана - немногим больше полутора
тысяч метров, хороший бегун одолевает это расстояние  менее  чем  за  четыре
минуты. Если на обычном глобусе попытаться  слоем  краски  передать  глубину
океана, ничего не выйдет: нет такой краски, которую можно  было  бы  нанести
достаточно тонкой пленкой. В свою очередь в этом тончайшем  слое  почти  вся
жизнь сосредоточена у поверхности, пронизываемой животворными лучами солнца.
     Пройдет много лет, и море призовет меня  на  свои  просторы,  заворожит
меня, и я научусь подчиняться его законам. А пока  я  жил  на  суше,  жил  в
пещере и еще боялся моря. Я  только  что  научился  кое-как  плавать,  и  мы
остерегались подходить близко к краю рифа, где бушевал неистовый прибой. Рев
прибоя казался нам канонадой, когда мы по ночам, прислонясь спиной к  скале,
пытались читать звезды. У нас было вдоволь времени, чтобы грезить и гадать о
будущем. Солнце, луна, Южный крест и другие тропические созвездия  совершали
свой круговорот у нас над головой, океан колыхался у наших ног.
     Для  нас  было  очевидно,  что  древние  жители   пустынь   и   древние
мореплаватели, из ночи в ночь наблюдая звездное небо во всю  его  ширь,  так
хорошо  изучили  постоянные  пути  созвездий,  что  не  нуждались  в  других
ориентирах. Но вот что удивительно: выбор был куда как велик, однако  жители
полинезийских островов, разбросанных и  в  северном  и  в  южном  полушарии,
начинали счет году от тех суток, когда над горизонтом  показывались  Плеяды.
Удивительно, потому что такой же обычай  был  в  древнем  Перу  и  некоторых
странах древнего Средиземноморья.
     Мы строили планы на будущее. Вернемся в Норвегию - поселимся в  избушке
в горах, подальше от моря. Но будем и впредь путешествовать в поисках ответа
на полинезийскую загадку. Вот только эта военная угроза... Я был уверен, что
людям не избежать новой мировой войны. Мы уехали на остров в  Тпхом  океане,
чтобы избежать ужасов войны, чтобы не стать участниками и очевидцами  гибели
современной цивилизации. И однако, теперь твердо решили вернуться и  принять
приговор судьбы, словно война была  неизбежной  карой,  которую  мы  обязаны
понести вместе со всеми.
     Звезды ничего не могли сказать нам о будущем, ведь их  свет  отстал  на
миллионы лет от нашего времени, они еще не видели, как полинезийцы пришли на
эти острова. Мы мечтали о буд