у же минуту гребцы, бросив весла,  проворно  вскочили
на планшир и дружно нырнули в воду.
     Я подхватил Лив, и вместе с Вилли мы выпрыгнули за  борт  в  тот  самый
момент, когда лодка встала на дыбы.
     Нет, я не своим ходом добрался до берега.
     Меня вертело и крутило в бурлящих каскадах, пока я внезапно  не  понял,
что сижу на отмели рядом с Лив. А  с  моря  уже  наступала  могучая  водяная
стена, чтобы увлечь нас обратно, и откат поволок нас ей навстречу.  Взявшись
за руки, мы побежали, одолевая сопротивление встречного потока, и  выскочили
на траву, на безопасное место.
     Между  тем  среди  кипящего  прибоя  наши  спутники  цеплялись,  словно
муравьи, за опрокинутую лодку. Они не собирались отдавать ее океану, и, хотя
их снова и снова накрывало с головой, не ослабляли хватки. Плывя скорее  под
водой, чем  по  воде,  они  доставили  на  берег  мешки  и  чемоданы,  затем
перевернули лодку и, полузатопленную, вытащили на песок.  На  всякий  случай
шлюпку отнесли под самые пальмы, подальше от воды.
     Море учтиво доставило на берег весла, фрукты, несколько соломенных шляп
и прочую мелочь.
     Мы все-таки достигли Хива-Оа.


                                 На Хива-Оа

     От угольно-черного пляжа в глубь долины  вела  покрытая  непритоптанной
влажной травой широкая тропа. Словно мы  восстали  из  гроба  и  ступили  на
разостланный среди колоннады  из  кокосовых  пальм  мягкий  храмовый  ковер.
Возвращенные к жизни, мы с  благоговением  и  радостью  ощущали  под  ногами
надежную твердь.
     Миновав зеленый  храм,  мы  увидели  домик,  один-единственный.  Здесь,
обитал радиотелеграфист. Рядом с домом раскинулась основательно  вытоптанная
поляна, в обоих концах которой  стояли  столбы  с  перекладиной.  Похоже  на
футбольное поле. Сразу видно, что мы вернулись к цивилизации.
     Отрыв  от  природы  сказывался  и  в  поведении   островитян,   которые
невозмутимо наблюдали нашу высадку, стоя на траве под пальмами. Право же, не
совсем обычная высадка, а им хоть бы  что,  стоят,  широко  расставив  ноги,
шляпы набекрень, во рту болтается сигарета.
     Итак, Хива-Оа. Долина Атуана. Главный пункт захода  для  немногих  яхт,
навещающих этот  уединенный  уголок  Тихого  океана.  Да  и  пароходы  редко
показывались здесь. Маркизские острова лежали далеко от всех морских  путей,
к тому же кругосветных  мореплавателей,  которых  тогда  было  куда  меньше,
отпугивало отсутствие гаваней. И ведь без разрешения властей тут можно  было
задерживаться не больше чем на сутки. Чаще сюда заходили  торговые  шхуны  с
Таити. Они бросали якорь в каменистой бухте за мысом к востоку от  песчаного
пляжа.
     Вряд ли до нас  какая-нибудь  чета  прибывала  в  Атуану  кувырком,  но
вообще-то здесь явно привыкли к заморским гостям. Зеваки наметанным взглядом
оценили меня и Лив. Они знали белых и делили их на три четко  разграниченных
категории: чиновники в мундирах, которых надлежало  почитать,  туристы,  над
которыми  они  потешались,  и  рабочие  -  заготовщики  копры,  которых  они
презирали.
     Мундир - любой мундир - воплощал здесь  силу  и  власть.  Мундир  носят
люди, которые сочиняют законы и посылают других людей в тюрьму на Таити.
     Туриста почитали только за его богатство,  а  вообще-то  видели  в  нем
последнего из глупцов. В самом деле, мотается человек  по  свету  и  попусту
тратит деньги. Христианин, а готов последнюю рубашку  отдать  за  языческого
идола. И чем древнее выглядит идол, тем больше турист за него платит. Вот  и
хитрят резчики, мочат свои изящные изделия в воде и сушат на  солнце,  чтобы
выглядели старыми и неказистыми и можно  было  побольше  запросить  за  них.
Турист - невежда и мастер задавать дурацкие  вопросы.  Он  не  знает,  когда
начинается дождевой период, не знает, как  приготовляют  пои-пои,  не  видит
разницы между феи и бананом. Приезжает знакомиться с островом,  а  проходит,
не глядя, через деревню с аккуратными  новыми  домами  куда-то  на  пустырь,
таращится на голые скалы и говорит: "Красота". А некоторые туристы  надевают
пареу и рвутся танцевать  хюлу  -  такое  странное  у  них  представление  о
прогрессе.
     Правда,  турист  -  миллионер.  Не  то  что  заготовщик  копры,   самый
нежелательный из всех иноземных гостей. Хоть и белый, он  такой  же  бедняк,
как островитяне. Он поумнее туриста, не задает дурацких  вопросов.  Не  хуже
любого полинезийца лазает на кокосовые пальмы и  напивается  пьяным.  Но  он
приезжает, чтобы заработать, а не тратить деньги. Туристы и  чиновники  тоже
не очень-то с ним церемонятся, не считают его ровней. Значит, он принадлежит
к низшей касте белых.
     Наблюдая, как мы ковыляем по тропе,  промокшие  насквозь  и  обожженные
солнцем, ноги в язвах, имущество - ржавая  берданка  да  потрепанный  мешок,
зрители тотчас отнесли нас к третьей категории.
     Должно быть, так же нас воспринял и французский  жандарм  мсье  Триффе,
когда мы, стараясь  не  отставать  от  Вилли  и  Иоане,  подошли  к  местной
жандармерии. Мы помнили, что нам  говорил  капитан  Брандер.  На  Маркизских
островах почти не осталось белых. Есть двое на Нуку-Хиве,  а  все  остальные
здесь,  на  Хива-Оа:  жандарм  Триффе,  радиотелеграфист  Бельвас,  владелец
местной лавочки "мистер Боб" и персонал католической миссии -  священники  и
две  монашенки.  Сверх  того,  многодетный  китаец.  Да   еще   двое   белых
обосновались на другой стороне острова, один из них  -  норвежец  Генри  Ли,
владелец кокосовой плантации. Капитан Брандер предупредил  нас,  что  белые,
долго прожившие среди островитян, усваивают их нравы и образ жизни.
     Худощавый мужчина, открывший дверь жандармерии, встретил нас более  чем
равнодушно. Не снимая тропического шлема и  не  вынимая  из  кармана  правой
руки, протянул Лив левую для приветствия. После чего отвернулся и  предложил
Иоане и Вилли остановиться у него, если им больше негде переночевать. На нас
он больше не смотрел. Что ж, мы и впрямь выглядели не очень презентабельно.
     И мы зашагали дальше.
     Деревня Атуана состояла  из  нескольких  дощатых  домиков  и  пустующих
административных построек; в глазах островитян, не бывавших  на  Таити,  она
была настоящим большим городом, верхом красоты, преддверием  рая.  Ни  одной
старинной хижины. Все домики выстроены из крашеных  в  серый  цвет  досок  и
крыты рифленым железом.
     От жандармерии через всю деревню тянулась битая тропа. На этой  главной
улице мы увидели двухэтажный дом мистера Боба: первый этаж - магазин, второй
-  жилые  апартаменты.  Тучный,  румяный  мистер  Боб  -  "Попе"  в  местном
произношении - стоял в дверях своей  лавки.  Из  синих  шорт  торчали  тощие
волосатые ноги, обутые в домашние туфли; сложенные к а  груди  толстые  руки
украшала  татуировка.  Огромный  синий   якорь   на   правой   руке   вполне
соответствовал облику английского моряка, осевшего на суше.
     Увы, в его доме для  нас  не  нашлось  места.  На  остров  прибыли  два
фотографа, все комнаты заняты.
     Мистер Боб повернулся к нам спиной и удалился, пробурчав что-то  насчет
скверной погоды. В самом деле, с наступлением сумерек пошел дождь.
     Мы поняли: что-то не так.  Приличным  людям  не  пристало  являться  на
Хива-Оа босиком, с видом дикарей. Мы очутились, так сказать,  в  предместьях
нашего собственного мира. Мира, который изо всех  сил  стремился  порвать  с
природой. Я оскорбил  местных  белых,  явившись  небритым  неряхой,  который
вообразил, что западная цивилизация осталась за тридевять земель. Мы  задели
гордость этих людей, не посчитавшись с их желанием чувствовать себя частицей
современного мира, а не изгоями в дебрях.
     Стоя перед закрытой дверью Боба, мы услышали голос Вилли. В отличие  от
Иоане он вежливо отклонил приглашение  Триффе  и  предпочел  пойти  к  вождю
Атуаны, который состоял в родстве с матерью  Вилли.  Следом  за  ним  шагали
гребцы.  Они,  как  и  в  прошлый  раз,  когда  привезли  патера  Викторина,
собирались ночевать в  католической  миссии.  Счастливчики.  Нам  вспомнился
совет Пакеекее по прибытии  обратиться  к  местному  священнику-протестанту.
Хочешь не хочешь, придется так и сделать.
     В дальнем конце долины  стоял  грязный  барак.  Такой  же  унылый,  как
большинство домов местных  жителей,  но  повместительнее.  Спустилась  ночь,
когда  мы  подошли  к  обители  протестантов.   Всякий,   разделяющий   веру
протестантского священника, был здесь желанным гостем.
     Улыбающийся священник-полинезиец в  смокинге  и  цветастой  набедренной
повязке вышел босиком на грязный  двор  и  пригласил  нас  присоединиться  к
причудливому сборищу метисов и полинезийцев, составлявших  его  паству.  Нас
встретил хор пронзительных голосов, исполнявших псалмы; больше я  ничего  не
помню, потому что через минуту мы с Лив уже спали крепким сном  на  матраце,
который нам уступил кто-то из прихожан.
     Когда мы открыли глаза, через разбитое окно  под  потолком  пробивались
солнечные лучи. Они осветили горы красных  кофейных  ягод,  разложенных  для
сушки на пыльном полу. В просторном помещении не было людей, кроме  нас,  но
кашель, стоны и причитания, доносившиеся из соседней комнаты, вызвали у  нас
оторопь.
     Лив закусила губу. Тут нельзя оставаться.
     Мы развязали непромокаемый мешок и вывалили на матрац  его  содержимое.
Все промокло насквозь. Наша  роскошная  городская  одежда  -  вся  липкая  и
тяжелая от морской воды... А, черт с ним. Мы напялили на себя свои наряды  и
вышли на солнце: Лив - в красном шелковом  платье  и  в  туфлях  на  высоких
каблуках, я - в темном костюме, при галстуке, в шляпе, в черных ботинках.
     В таком облачении мы чувствовали себя куда  более  знатными  персонами,
чем накануне. Пусть одежда мокрая и помятая, зато в глазах  местных  жителей
мы разом превратились в туристов.
     В  маленьком  магазинчике  Боб  отпускал   своим   клиентам   одеколон,
клубничное варенье, фуражки с лаковым козырьком. Толстая  вахина  пришла  за
резинкой. Боб натянул кусок на деревянный метр, отрезал и вручил  пораженной
покупательнице укоротившуюся на глазах резинку.
     - Мистер Боб, - сказал я. - Нам нужны кое-какие продукты.
     Он повернулся к нам, и глаза его чуть не выскочили из орбит.
     - Слушаюсь, мистер, - поклонился мистер Боб.
     - У вас есть еще варенье? - спросил я, когда другие покупатели  забрали
свои банки.
     - Есть, мистер. Сколько вам угодно?
     - Я возьму все, что у вас осталось. И тушенку тоже, - добавил я, быстро
обозрев скудные запасы на полках.
     - Ты с ума сошел? - шепотом осведомилась Лив, когда Боб  принес  охапку
банок.
     - Тихо, - прошептал я ей в ответ. - Надо пустить пыль в глаза.
     - Это все, что у меня есть, - почтительно молвил Боб, уставив  прилавок
банками.
     - Еще что-нибудь вкусненькое?
     - Конфеты и шоколад. - Глаза Боба сверкали, он вытер вспотевший лоб.
     - Берем. Табак?
     - Какой именно?
     - Я не курю. Мне для подарков.
     В магазин набились островитяне, которые таращились на  нас,  словно  на
каких-нибудь знаменитостей. Мы чувствовали себя  Ротшильдами  в  деревенской
лавке.
     - Может быть, возьмете одеколон таитянского производства?
     - Разумеется. Давайте весь.
     Следуя  моему  примеру,  Лив  тоже  принялась  играть  роль  энергичной
покупательницы.
     Когда стало ясно,  что  бой  нами  выигран,  я  достал  один  из  своих
аккредитивов и расписался на нем ручкой Боба.
     - Не  к  спеху,  не  к  спеху,  -  затараторил  Боб,  живо  подхватывая
аккредитив.
     Поворачиваясь к двери, я громко сказал Бобу, чтобы товары доставили нам
позже. Куда - для нас было такой же загадкой, как и для Боба, но не говорить
же об этом вслух. В тот момент меня больше всего заботили  две  вещи:  найти
кого-нибудь, кто мог  бы  заняться  нашими  ногами,  и  присмотреть  удобное
местечко, чтобы сесть и  вволю  наесться  тушенки,  которую  я  рассовал  по
карманам.
     Выйдя из магазина, мы чуть не  столкнулись  с  французской  парой,  про
которую нам накануне говорил Боб:  он  -  тощий  и  застенчивый,  обвешанный
фотокамерами и браслетами из кабаньих клыков, она -  маленькая,  изящная,  с
темпераментом львицы и шапкой рыжих волос.
     Это было все равно, что напасть на оазис в пустыне.  Мы  подружились  с
первой минуты. Мадам Рене Хамон, французская журналистка, прибыла вместе  со
своим фотографом во время вчерашнего шторма, всего  за  несколько  часов  до
нас. Шхуна "Тереора", на которой они пришли с Таити, еще стояла на якоре  за
мысом.
     Энергичная мадам Хамон обладала незаурядным  организаторским  талантом.
Увидя наши ноги и услышав, где мы провели ночь, она взорвалась.
     - Это скандал! Вы находитесь во французской колонии  и  сегодня  будете
спать на приличной кровати, хотя бы мне пришлось уступить вам свою!
     Выяснилось, что им предоставили бывший дом губернатора, который  обычно
стоял под замком. К Бобу они приходят  только  есть.  Как  только  "Тереора"
погрузит копру, двинутся обратно на Таити.
     - А с  Таити  -  прямиком  во  Францию!  -  радостно  воскликнул  тощий
фотограф. - Сто тысяч пальм за иголку хвои под снегом.
     Мы взяли курс на жандармерию, но в  это  время  показался  сам  Триффе.
Окруженный толпой островитян, он выступал так, словно спал  на  ходу.  Мадам
Хамон подмигнула нам и ураганом обрушилась на бедного жандарма. Он  поспешил
вынуть из карманов обе руки и поздороваться с нами.
     И вот  уже  его  смуглые  помощники  волокут  кровати,  матрацы,  белые
простыни и половые щетки. Нас провели в  коттедж  рядом  с  тем,  в  котором
расположились французские гости. Теперь он пустовал, а когда-то  в  нем  жил
местный врач. С некоторых пор должность врача и  губернатора  исполнял  один
человек, он поселился на Нуку-Хиве, на севере архипелага, а на южные острова
ему практически не на чем было добираться.
     Оставив в коттедже свое имущество, в том числе драгоценное ружье, мы со
всей доступной  нам  скоростью  заковыляли  к  единственной  на  всю  долину
бамбуковой хижине. В ней помещалась больница, которой заведовал  чрезвычайно
симпатичный и приветливый, стриженный ежиком  санитар  с  Таити.  Его  звали
Тераи, и он  принадлежал  к  ставшим  редкостью  среди  таитян  чистокровным
полинезийцам. Лицом, могучим телосложением и гордой осанкой он напомнил  мне
Терииероо, только помоложе возрастом. Услышав, что мы  усыновлены  вождем  и
получили имя Тераи Матеата, он горячо пожал руку своему  тезке.  Так  у  нас
появился на Хива-Оа еще один друг.
     В двадцать с небольшим лет, при среднем росте Тераи  весил  добрых  сто
килограммов, что не мешало  ему  быть  страстным  охотником  и  великолепным
наездником. У себя на Таити он не один год проработал в больнице Папеэте.  И
явно не тратил время впустую. Бросив один взгляд  на  наши  ноги,  он  сразу
определил тропическую язву. Явись мы на  несколько  недель  позже,  объяснил
Тераи, у Лив инфекция дошла бы до кости, и не миновать ей ампутации. В самом
деле, бедная жительница Фату-Хивы, которая не отважилась плыть на шлюпке  ни
с патером Викториной, ни с нами, поплатилась за это одной ногой.
     В окружении терпеливых островитян, пораженных всевозможными недугами  -
от зубной боли и безобидных  порезов  до  венерических  заболеваний,  мы  по
очереди простерлись на  лежанке,  предоставив  коренастому  Тераи  колдовать
пинцетами и ланцетами.
     Через какую-нибудь неделю нас уже не пронизывала острая боль от макушки
до ступни при воспоминании о первом  визите  в  бамбуковую  больницу.  Тераи
поработал на совесть. Он резал, скоблил,  удалял  ногти,  чтобы  уберечь  от
инфекции кости, мазал нас желтовато-зеленой мазью из огромной банки.  И  нам
стало заметно лучше.
     Часть продуктов, купленных у Боба, перекочевала из нашей  резиденции  в
домик еще одного нового друга, китайца Чинь Лу. За ширмой в его экзотической
кухне уместился своего рода ресторанчик. Мы были единственными посетителями,
но семейство Чиня составило нам компанию и потчевало вкуснейшими блюдами.
     По истечении недели мы услышали, что "Тереора" снимается с якоря  и  по
пути на Таити посетит ФатуХиву. Однако Тераи не разрешил нам возвращаться на
свой остров. Дескать,  необходимо  продолжать  лечение,  если  мы  не  хотим
остаться без ног. Мы проковыляли на скалистый мыс, чтобы хоть  поглядеть  на
"Тереору" и помахать капитану Брандеру, который никогда не сходил на  берег.
Заодно проводили друзей. Рыжая шевелюра француженки буквально  искрилась  от
переполнявшей эту маленькую женщину энергии.  Держась  за  руку  обвешанного
камерами фотографа, она крикнула нам "оревуар", и они прыгнули  со  скалы  в
качающуюся шлюпку, где их приняли  в  свои  объятия  Вилли  и  наши  смуглые
товарищи по плаванию.
     Подняты паруса,  "Тереора"  выходит  в  море.  Вилли,  Иоане  и  другие
фатухивцы стояли на палубе; на этот раз можно было не сомневаться,  что  они
благополучно доберутся до дома с провиантом. Старая шлюпка  Вилли  с  новыми
заплатами плясала на буксире  за  кормой  белой  шхуны.  Наши  мысли  летели
быстрее ветра, и, сидя на скале, мы на миг представили  себе,  что  любуемся
чудесным видом из окна нашей собственной бамбуковой хижины в долине Омоа. Но
тут же в памяти возникли  жгучие  комариные  укусы  и  бамбуковая  пыль,  мы
прогнали воспоминания и побрели на перевязку в больницу Тераи.
     Между тем до Триффе наконец дошло, что в день приезда я стоял перед его
домом с ружьем на плече. И встретив меня на дороге, он  попросил  предъявить
документ, разрешающий носить оружие.
     Я сходил в коттедж и гордо  предъявил  ему  наш  драгоценный  экспонат.
Объяснил, что на прикладе есть резьба Гогена, мы  купили  старое  ружье  как
изделие искусства, у меня даже патронов нет.
     Но для жандарма ружье - старое или новое - оставалось ружьем,  хоть  бы
приклад украсил сам Рембрандт. У меня есть оружие и нет разрешения.
     Ружье было конфисковано. Жандарм  обещал  вернуть  его,  как  только  я
получу надлежащую бумагу от властей на Таити. Но "Тереора" уже ушла,  а  это
означало, что раньше чем через год мой запрос не обернется.
     Триффе приготовился куда-то запрятать мой драгоценный сувенир,  но  тут
меня вдруг осенило. Попросив отвертку, я на глазах  у  пораженного  жандарма
отвинтил приклад. После чего, держа  в  одной  руке  деревянный  приклад,  в
другой - ржавый ствол с замком, спросил, что считается оружием.
     Триффе, не задумываясь, показал на железку.
     - Держите оружие, а я оставлю себе дерево, - сказал я.
     Жандарм разинул рот, и я зашагал обратно, унося свое сокровище.
     Мои подозрения оправдались. Несмотря на многолетнюю  переписку,  я  так
больше  и  не  увидел  металлические  части  Гогенова  ружья.  Скорее  всего
какой-нибудь менее знаменитый мастер вырезал новый приклад, и не  исключено,
что старый "винчестер" по-прежнему стреляет в горных коз на Маркизах.
     Ближайшие недели не были богаты событиями.  Мы  бродили  от  бамбуковой
будки Тераи до занавешенного уголка в кухне Чинь Лу, где нас  обслуживали  с
истинно   китайской   учтивостью   и    закармливали    лакомыми    блюдами,
приготовленными по китайским рецептам из содержимого банок Боба совокупно  с
плодами тучной земли Хива-Оа.
     Большие расстояния и отсутствие  приличной  лодки  не  позволяли  Тераи
посещать другие острова архипелага. Однако раз в  месяц  он  седлал  коня  и
отправлялся обследовать соседние долины Хива-Оа. Несмотря на  изрядный  вес,
он был искусным наездником, и его маленький маркизский конь  развивал  такую
скорость, словно нес на себе воздушный шар.
     Тераи вообще не ходил пешком. Конь всегда стоял наготове, привязанный к
бамбуковому колышку. Бросил ему на спину мешок вместо седла, и скачи с визи-
том к больному.
     Когда пришла пора  совершить  очередную  инспекционную  поездку,  Тераи
раздобыл  еще  двух  коней  и  резные  деревянные