ыл  сюда  с  темнокожими
детьми Атеа и светлокожими детьми Тане, чьих  потомков  испанцы  застали  на
островах. Он не соглашался с  нами,  что  Маркизские  острова  были  открыты
европейцами. Тики первым привел сюда предков Теи Тетуа.
     Я начал смотреть на вещи глазами Теи. Разумеется, Менданья и  Кук  были
всего-навсего гостями. Но" что означает для нас, европейцев, слово "Тики"?
     Сидя на берегу в обществе старого отшельника  и  его  приемной  дочери,
глядя на озаренную луной безлюдную долину, я спрашивал себя, как вообще этот
народ может переносить нас, белых...
     - Теи, - сказал я, - куда делось все твое племя?
     - Болезни двойных людей, - ответил Теи. Двойные люди.  Двойные  люди...
Новое и весьма
     меткое название для нас, европейцев. Сначала мы являемся к островитянам
со священниками  и  учим  не  убивать.  Потом  возвращаемся  с  офицерами  и
показываем, как надо  убивать.  Приходим  с  Библией  и  учим  не  думать  о
завтрашнем дне. И тут же суем им в руки копилку.  Дескать,  разве  можно  не
думать о завтрашнем дне, копите деньги. Бог сотворил человека голым, мы учим
островитян одеваться. Вооружаемся во имя мира, лжем во имя правды.  Конечно,
мы двойные люди. Пристыженный, я спросил Теи,  как  он  додумался  до  этого
определения.
     Ответ был не совсем таким, какого я ожидал. Предки Теи  назвали  первых
увиденных ими европейцев двойными людьми потому, что у них были две  головы,
два тела, четыре руки и четыре ноги. До появления этих иноземцев островитяне
не видели людей в облегающих тело одеждах. Снимет такой  человек  шляпу  или
шлем, а под ними вторая голова; расстегнет  камзол  или  сбросит  доспехи  -
видно второе тело; снимет сапоги - появляется вторая пара  ног.  Островитяне
были этим немало озадачены.
     Но двойные люди привезли с собой кашель, горячку,  резь  в  желудке,  и
начался мор. До тех пор, утверждал Теи Тетуа, никто не умирал  от  болезней.
Люди доживали до такой старости, что становились похожи на высушенные тыквы,
сидели на одном месте, и  приходилось  их  кормить.  Молодые  умирали,  если
срывались с пальмы, или попадали в пасть акуле,  или  их  убивали  в  бою  и
съедали враги.
     - Съедали? - Лив с ужасом покачала головой.
     - А что, у вас разве не воюют? - спросил Теи не  без  вызова:  дескать,
ну-ка, отвечайте начистоту.
     Пришлось признаться, что в Испании шла ожесточенная гражданская  война,
когда мы уезжали из Европы.
     - Ну и что вы делаете с убитыми? - допытывался Теи.
     - Закапываем в землю.
     - Закапываете в землю!  -  Теи  явно  был  потрясен  и  возмущен  таким
варварским расточительством.
     Это же надо, убивать людей только затем, чтобы закапывать их в землю! И
никто их не выкапывает потом, когда "дойдут"?
     Что он - смеется над нами или в самом  деле  недоумевает?  Лицо  вполне
серьезное. Может быть, смотрит на нас, как мы смотрим на индусов, которые не
едят священных коров, оставляя их падальникам.
     Теи рассказал про своего отца Уту, самого знаменитого и свирепого воина
в долине Уиа. Он почти ничего не ел, кроме человеческого мяса. Но в  отличие
от своих друзей предпочитал выждать, когда оно "дойдет", и тогда уже  шел  с
миской к погребальной платформе. Вместе с пои-пои получалось отменное блюдо.
Как-то вдова одного умершего соплеменника Уты  привела  ему  свинью:  хотела
отвлечь его  внимание  от  покойника.  Но  Ута  сперва  съел  свинью,  потом
покойника. Мать Теи рассердилась на Уту, потребовала, чтобы  он  ел  рыбу  и
другую приличную пищу, без такого отвратительного  запаха.  Ута  послушался,
говорил Теи. Долго не ел тухлого  мяса.  И  до  того  отощал,  что  пришлось
вернуться к прежней пище.
     Лив ужасалась; Момо слушала с открытым ртом,  вытаращив  большие  карие
глаза на смирного старого человека, который говорил о людоедстве как о самом
обычном обеде. Теи признался, что сам один раз  участвовал  в  каннибальском
ритуале. Здесь, в Уиа, он тогда был еще совсем  молодой.  Человеческое  мясо
сладкое, как кумаа - батат. Обычно жертву жарили, вернее, пекли  на  горячих
камнях в земляной печи, завернув в банановые  листья,  как  он  нам  свинину
готовит. Некоторые ели человеческое мясо от  голода,  потому  что  тогда  на
острове было много народу и не всем  хватало  пищи.  Но  обычно  потребление
человеческого мяса носило характер религиозного ритуала и своего рода мести.
     Вкуснее всего женское предплечье, объяснял Теи. "От белой  женщины",  -
добавил он и поглядел на Лив  с  хитрой  улыбкой.  Пошутил,  конечно,  но  я
сомневаюсь, чтобы присутствующим дамам понравилась эта шутка.
     Я подбросил полешко в костер, чтобы разогнать темноту. На всем  острове
не было человека добрее Теи, но все же я  чувствовал  себя  как-то  странно,
сидя под звездами и слушая рассказ очевидца о людоедстве.
     Человек вообще представляет собой странную смесь ангела и дьявола, будь
он испанец, полинезиец или  викинг.  Сейчас  благочестие  не  позволяет  нам
отрезать рыжий локон с головы ближнего, а в  следующую  минуту  мы  отрубаем
голову целиком, закапываем друг друга в землю или жарим, как свиней. Прикажи
какой-нибудь вождь,  наверно,  Теи  Тетуа  и  сейчас  схватил  бы  палицу  и
отправился убивать. Да  и  я,  если  призовет  отечество,  вскину  на  плечо
винтовку. О прогрессе на поле боя можно сказать  очень  просто:  мы  считаем
достойным вонзать штык в живого человека,  а  втыкать  вилку  в  мертвого  -
варварство.
     Теи Тетуа рассказал,  что  тогда,  как  и  теперь,  с  поля  боя  домой
приходили раненые воины. Правда, раньше старались не тело врага повредить, а
разбить ему палицей голову.  Самым  распространенным  оружием  была  длинная
палица, украшенная красивой резьбой. У  враждующих  сторон  были  одинаковые
палицы _ та же форма, та же длина. Отличалась только резьба, но обязательным
элементом орнамента было изображение  общего  бога  Тики.  Маркизские  воины
считали ниже своего достоинства пользоваться кинжалом, саблей, копьем, луком
и стрелами. Правда, у них были маленькие луки, но лишь для игры и  охоты  на
местную  съедобную  крысу.  Маркизские  острова  никогда  не   знали   гонки
вооружений. Подобно большинству полинезийцев, местные воины оставались верны
оружию, которое привезли с собой предки,  -  палице  и  праще.  В  этом  они
разительно   отличались   от   индонезийцев   и   племен   Восточной   Азии,
предпочитавших всевозможное колющее и режущее оружие  и  совсем  не  знавших
пращи. Примечательно, что у полинезийцев мы видим единственные виды  оружия,
повсеместно распространенные в  древнем  Перу,  -  палицу  и  пращу.  Причем
маркизская праща во всем подобна древнеперуанской:  австрийский  этнолог  Д.
Вюльфель видел в этом верный признак связей между культурами обеих  областей
{D. J. Wolfel. Die Trepanation. Studien  uber  Ursprung,  Zusammenhange  und
kulturelle Zugehorigkeit der Trepanation. Anthropos, vol. 20. Wien, 1925, S.
42.}.
     Мне подумалось, что испанцы, когда они пришли  в  Перу,  а  затем  и  в
Полинезию, выступили в роли  авангарда  нашей  цивилизации.  Для  начала  мы
убивали туземцев, которые принимали нас с почетом и радушием.  Затем  именем
Иисуса внушили им, чтобы они отложили в сторону  свои  варварские  палицы  и
пращи.  Потом  заменили  их  устарелое  оружие  дальнобойными  винтовками  и
воинской повинностью.  Вождь  Терииероо  с  гордостью  показывал  мне  орден
Почетного легиона - награду от французов за участие в войне  против  немцев.
Полинезийцев возили на войну в Европу.
     У Теи Тетуа была глубокая круглая вмятина во лбу.
     - Что, палицей попало? - спросил я.
     Нет, в детстве ему угодил в  голову  упавший  сверху  камень.  Мальчика
вылечил таоа. Даже тяжелораненых воинов нередко мог исцелить таоа.
     Мы привыкли считать, что таоа - шаман или знахарь.  На  самом  деле  он
представлял собой нечто более значительное. Таоа был неплохим  психологом  и
искусным хирургом.  Он  умел  завоевать  доверие  непосвященных  непонятными
речами и ритуальными фокусами, но доверие это было вполне  заслуженно,  ведь
таоа производил операции, не все из которых были иод  силу  современным  ему
европейским лекарям. Он умел, не внося  инфекцию,  резать,  сращивать,  даже
производить трепанацию черепа. Теперь другое дело, говорил Теи. Теперь  даже
самая маленькая царапина грозит воспалением.
     Мы сами  убедились,  что  на  острове  появилось  множество  источников
инфекции, особенно на западном берегу, где устья рек Омоа  и  Ханававе  были
настолько загрязнены, что нам приходилось ступать  по  гальке  с  величайшей
осторожностью,  чтобы  не  поцарапать  ноги.  В  Уиа   пока   все   обстояло
благополучно.
     Мы видели кое-какие инструменты таоа, сделанные из кости, зубов,  камня
и дерева. И хотя других материалов в  распоряжении  маркизских  хирургов  не
было, они ухитрялись изготавливать ножи, шилья, сверла и даже пилы.
     Живи таоа в Европе в ту пору, когда эти острова были "открыты" нами, он
не уступил бы любому врачу и вполне мог бы называться доктором. Таоа Теке  -
доктор Теке - жил уже во времена самого Теи Тетуа. Одна каменная  статуя  на
северо-восточном побережье вблизи Ханахепу носила его имя; по словам  Вео  и
Теи Тетуа, в статуе обитала и душа таоа.
     На глазах у Теи доктор Теке разрезал ногу островитянина, который сломал
берцовую кость, вправил перелом,  зашил  рану  и  наложил  шину  из  твердой
древесины. Рана зажила, и островитянин ходил как ни в чем не бывало.
     Еще более примечательно  искусство,  с  каким  доктор  Теке  производил
трепанацию черепа - операцию,  которой  наши  врачи  по-настоящему  овладели
всего  лет  сто  назад.  В  Уиа  Теи  видел,  как  к  таоа  Теке   доставили
островитянина,  упавшего  с  пальмы  и  проломившего  себе   голову.   После
соответствующего песнопения и плясок хирург приступил к делу. Сперва  промыл
рану кипяченой водой и сбрил  волосы  с  поврежденной  части  головы.  Затем
сделал крестовидный надрез  на  коже  и  обнажил  кость.  Удалил  осколки  и
отшлифовал края до  полной  гладкости.  Закрыл  отверстие  точно  вымеренным
куском тонкой, гладкой кокосовой  скорлупы  и  опустил  на  место  отогнутые
лоскуты  кожи.  Рана  заросла,  и  только  крестовидный  шрам  напоминал  об
операции. Пациент прожил еще много лет. Правда, в  его  поведении  появились
кое-какие странности. Если бы таоа обнаружил, что мозг под костью поврежден,
он не стал бы делать операцию.
     Рассказ Теи произвел на меня сильное впечатление. Я знал,  что  за  сто
лет до этого побывавший на Маркизах К. Стюарт записал, что маркизские  жрецы
производили трепанацию при помощи акульего зуба. А доктор Ральф Линтон видел
и сфотографировал старый череп со следами трепанации на Хива-Оа. Его друг  и
коллега  Э.  Хэнди  встретился  на  том  же  острове  с  внуком  знаменитого
полинезийского  хирурга,  и  тот  рассказал,  что  его  дед  накладывал   на
поврежденные черепа заплаты из скорлупы кокосового ореха с  перфорированными
краями {С. S. Stewart. A  Visit  to  the  South  Seas  in  the  U.  S.  Ship
"Vincennes" during the years 1829 and 1830. Ed. by VV. Ellis. London,  1832;
E. S. C. Handy. The Native Culture in the Marquesas.  B.  P.  Bishop  Museum
Bull. 9. Honolulu, 1923, p. 269. Подробности о трепанациях в  Полинезии  см.
также: Т. Heyerdahl. American Indians  in  the  Pacific.  London,  1952,  p.
655-665.}. Нам тоже рассказывали в долине  Омоа,  что  заплаты  пришивали  к
черепам тонкой ниткой из кокосового волокна. Мы не верили своим ушам, но Вео
однажды   принес   кусок   трепанированного   черепа,   причем   по    краям
травмированного участка образовалась костная мозоль: значит, пациент  выжил.
Больше того, вдоль тех же краев были просверлены крохотные отверстия, но Вео
повредил их. По его словам, он очистил отверстия от грязи, потому что  череп
был наполовину засыпан землей в пещере. Теперь уже  не  установишь,  шла  ли
речь о подлинной перфорации или Вео сам просверлил отверстия, зная, что  так
делали в старину.
     Поразительно, что трепанация практиковалась на далеко отстоящих друг от
друга островах Полинезии и Меланезии, причем таких островов известно  много;
похоже, это редкое и сложное искусство распространилось в  Тихом  океане  из
какого-то  одного  окраинного  центра.  Помимо  Маркизов  особенно   надежно
документированные данные собраны на  островах  Общества.  Так,  на  Таити  в
прошлом травмы черепа  заделывали  скорлупой  недозрелых  кокосовых  орехов,
совсем как на Маркизских островах. В Полинезии  такие  операции  носили  как
будто чисто хирургический характер. В Меланезии трепанацию, судя  по  всему,
предпринимали с магико-терапевтической целью - чтобы  излечить  от  головной
боли или выпустить злого духа.  Так,  на  острове  Увеа  почти  все  мужчины
подвергались трепанации.
     В Индонезии и Восточной Азии случаи трепанации черепа неизвестны.  Зато
она   практиковалась   у   некоторых   древних    цивилизаций    Внутреннего
Средиземноморья, у берберов Марокко, у гуанчей Канарских островов, в Мексике
доколумбовой поры и  особенно  в  доинкском  Перу,  где  найдено  наибольшее
количество  трепанированных  черепов.  Образцы,   обнаруженные   в   древних
захоронениях на засушливом Тихоокеанском  побережье  Перу,  показывают,  что
операция и здесь носила  как  хирургический,  так  и  магико-терапевтический
характер и выполнялась в точности, как на островах. Иногда в Перу для заплат
применяли тонкие золотые пластины, иногда точно вымеренные  куски  от  корки
бутылочной тыквы.
     Сидя  на  рокочущем  галечном  пляже  лицом  к  горизонту,  за  которым
далеко-далеко находилось Перу, и слушая рассказ Теи Тетуа о  том,  как  таоа
Теке латал дырки в черепе живых пациентов, я невольно представлял себе сотни
перуанских  лекарей,  которые  сидели,  положив  на   колени   окровавленную
человеческую голову, и производили ту же сложную операцию. И  возможно,  что
их пациенты тоже пострадали от палицы или от камня, пущенного пращой.
     Мозг усиленно работал, когда я лег спать, и мне нескоро удалось  уснуть
под ритмичную барабанную дробь идущих с востока волн.

     Сквозь дремоту я представлял себе  Фату-Хиву  лежащим  посреди  широкой
реки. Ветер и волны, как всегда, упорно катили в нашу сторону.  У  Перу  две
реки, развивал я свою мысль: Амазонка, стекающая  на  восток  через  зеленые
дебри Бразилии, и течение Гумбольдта,  устремленное  на  запад  через  Тихий
океан.
     Кажется, я начинаю уподобляться полинезийцам... Для них  восток  всегда
был "вверху", запад - "внизу". Ботаники установили, что большая часть  флоры
этих островов доставлена самой природой "вниз" из Южной Америки.  Не  только
трава павахина,  на  которой  я  лежал,  но  и  большинство  диких  растений
Фату-Хивы оказались американскими видами, попавшими сюда задолго  до  людей.
Даже сочный ананас в моей руке - сугубо южноамериканский вид, хотя ни ветер,
ни птицы не могли его перенести.
     Ананас!
     Я сел рывком, словно очнулся от сна. Ананас! В отупевшей от зноя голове
кусочки мозаики складывались в определенную картину. С золотистого  плода  я
перевел взгляд на продуваемый ветром синий  океан.  Большой  Восток.  Родина
Тики.  Облака.  Ананас.  Праща.   Трепанация.   Огромные   каменные   статуи
южноамериканского типа.
     - Теи, - сказал я, - кто посадил здесь этот плод - двойные люди?
     Теи посмотрел  на  меня,  словно  учитель,  которому  задали  глупейший
вопрос.
     - Аоэ, - ответил он. - Нет. Двойные люди никогда  сюда  не  забирались,
чтобы посадить что-нибудь.
     Нет, тут растет фаа-хока, древний плод,  посаженный  далекими  предками
Теи. Фаа-хока появился  задолго  до  того,  как  первые  чужеземцы  посетили
Фату-Хиву. Около деревни Омоа разводят другой  ананас,  много  крупнее.  Его
привезли миссионеры, это всем известно. А этот сюда доставил Тики.
     Сидя на каменистом откосе и глядя на  маленький  дикий  ананас  в  моей
руке, я громко рассмеялся: я ведь читал про этого плутишку. И  он  показался
мне  ароматнее  прежнего...  Вспомнилось,  как  профессора  в   университете
поручили мне перед отъездом сделать  на  факультете  доклад  о  Маркизах.  Я
проштудировал, в частности, три тома, в которых Ф. Браун описывал маркизскую
флору. Ананас - сугубо американское растение, неспособное  преодолеть  океан
без помощи человека. Но уже Браун знал, что вид Ananas sativus разводили  на
здешних островах задолго до прихода  европейцев.  Он  записал  шесть  разных
названий  культивируемых  вариаций;  все  они  составляли  элемент   древней
маркизской культуры и развились на островах из  южноамериканского  вида.  По
чисто ботаническим соображениям Браун  заключил:  перед  нами  свидетельство
того, что полинезийцы получили  исходный  материал  при  прямом  контакте  с
Америкой до того, как европейцы обнаружили Маркизы {F. S. J. Brown Flora  of
Southeastern Polynesia, vol. I, B. P. Bishop Museum Bull 84. Honolulu, 1931,
p. 49, 137.}.
     К такому же заключению пришел он и относительно папайи.  Папайя  -  еще
одно сугубо  американское  растение  доколумбовой  поры;  тем  не  менее  на
Маркизских островах выращивали два варианта. Более крупный  и  вкусный  сорт
островитяне называли  "ви  Оаху";  по  их  словам,  он  был  привезен  одним
миссионером с острова Оаху на Гавайском архипелаге.  Второй,  менее  крупный
сорт назывался "ви ината"; его  островитяне  относили  к  своим  собственным
культурам, привезенным первоначальными поселенцами.  Папайя  тоже  не  могла
попасть из Южной Америки на Маркизы без помощи человека,  и  Браун  полагал,
что перед нами еще одно свидетельство интродукции аборигенами {Там же,  vol.
III, B. P. Bishop, Bull. 130. Honolulu, 1935, p. 190.}.
     ...Кругом американская трава, которой сама  природа  выстлала  открытый
ветру склон, в руке у меня древнее американское продовольственное  растение.
Почему эти интереснейшие ботанические факты не подстегнули раньше мое  серое
вещество? И почему с ними  не  считаются  антропологи?  А  впрочем,  кто  из
антропологов стал бы вообще читать три тома о  маркизской  флоре.  Возможно,
коллеги  Брауна  познакомились  с  его  данными.  Доктор  Салливен,   видный
специалист по физическим типам маркизцев, самостоятельно пришел к мысли, что
полинезийцы антропологически стояли ближе к древним жителям Америки,  чем  к
азиатам и индонезийцам. Но вряд ли он знал, что то же относится к маркизским
растениям. Он ведь измерял черепа, ему не  приходилось  считать  тычинки.  И
вряд ли кто-нибудь рассказывал ему,  что  некий  ботаник  по  фамилии  Браун
установил, что большинство растений Маркизов происходит из Америки, а не  из
Австралии или Индонезии. В свою  очередь  Браун  как  ботаник  не  осмелился
подвергнуть   сомнению   слабо    обоснованные,    но    широко    известные
антропологические гипотезы,  будто  люди  пришли  на  Маркизские  острова  с
запада, из какой-то области в Азии. И он скромно заключил: "Хотя получается,
что главный поток полинезийской иммиграции направлялся  с  запада,  а  не  с
востока, как исконная флора, несомненно существовала  какая-то  связь  между
туземцами Американского континента и Маркизов".
     У  меня  родилось  сомнение,  чтобы   такая   сложная   проблема,   как
происхождение  полинезийцев,  могла  быть  решена  узким  специалистом.  Тут
требовался широкий подход на  базе  основательной  научной  подготовки.  Это
задача для детектива от науки, способного восстановить целостную картину  из
различных  открытий,  сделанных  специалистами.  Специалист  может  зарыться
глубоко в свою нору и выдать на-гора тот или иной результат, но это  еще  не
означает, что  он  решил  весь  ребус.  Нужен  исследователь,  располагающий
данными всех специалистов и обобщающий их.  Для  меня  это  было  совершенно
очевидно.  Ботаник  может  подсказать  ценные  мысли  антропологу,   который
пытается реконструировать древние  морс