ли другой вид.
     Именно ночные комары переносили то,  чего  мы  боялись  пуще  всего,  -
слоновую  болезнь.  Возбудитель  болезни  -  не   видимый   простым   глазом
микроорганизм филария. Этот крохотный паразит вносится на личиночной  стадии
в кровь человека самкой  ночного  комара.  До  прихода  белого  человека  на
Маркизских островах вообще не знали комаров.
     Как мы ни защищались,  все  же  агрессивные  ночные  комары  ухитрялись
забираться под полог, и порой мы просыпались, искусанные с головы до ног. Мы
знали, что зуд при укусе вызывается  желудочным  соком  комара,  который  он
впрыскивает,  чтобы  разбавить  кровь,  -   так   сказать,   первая   стадия
переваривания. Когда комар ночью вонзал в нас свой хоботок, убивать его было
поздно, и мы оставляли маленького хищника в покое,  надеясь,  что  с  каплей
крови он всосет обратно заразные личинки. Первый признак заражения  слоновой
болезнью - высокая температура. Капитан Брандер рассказывал, что болезнь  не
разовьется, если переберешься в более прохладные края до  того,  как  начнут
отекать конечности. А уж  когда  распухнет  нога,  или  рука,  или  мошонка,
останется только прибегнуть к помощи хирурга. Да и то, уверял  он,  развитие
отеков не прекратится.
     В те дни, когда мы отлеживались под пологом, страдая от ноющей  боли  в
зараженных  фе-фе  ногах,  казалось,   что   комары   заполняют   все   наше
существование.  Ослепленные  ненавистью  и  жаждой  мести,  мы  ударялись  в
жестокость. Дадим  кровожадным  извергам  насосаться,  а  когда  отяжелевшие
красные мячики приготовятся улетать, начинаются их  затруднения.  С  набитым
брюхом невозможно проникнуть обратно через ячею. И пищит  комар,  и  пляшет,
цепляется за кисею, поворачивая к нам корму. А мы острым  шипом  прокалываем
раздутое красное брюшко. В своем садизме мы заходили еще дальше. Увидим рой,
который кружит над кисеей в поисках прохода, и поднесем к ней палец  в  виде
приманки. Тотчас жужжащий хор  пикирует  на  кисею,  пытаясь  дотянуться  до
пальца хоботком. Сначала мы любуемся тщетными усилиями маленьких  ненасытных
демонов.  Потом  ухватим  когонибудь  двумя  пальцами   за   хоботок   и   -
сопротивляйся не сопротивляйся - втаскиваем  внутрь,  безжалостно  казним  и
скармливаем муравьям, меж тем как остальные  толпятся  снаружи  и  буквально
дерутся, крылатая бестолочь, ожидая своей очереди.
     Лежишь этак дома день, лежишь два, а там все же  надо  идти  на  поиски
пищи. И мы ковыляли в лес на покрытых язвами, опухших ногах. Но  почему  так
мало фруктов? Правда, пора хлебных плодов была на исходе. Однако и бананы, и
феи тоже пропали... Мы перебивались кокосовыми орехами и таро.  И  никак  не
могли насытиться.
     Однажды пришел Тиоти, принес добрый кусок рыбы-меч. Мы испекли  рыбу  в
банановых листьях и с упоением набросились на нее. И лишний  раз  убедились,
что подлинный голод позволяет  испытать  великое  удовольствие,  недоступное
цивилизованному человеку, который называет себя голодным, как только у  него
появляется аппетит.
     А еще через несколько дней мы выяснили, куда исчезают все  плоды.  Рано
утром, до восхода, мы заметили нашего бывшего друга Иоане: с группой  женщин
и молодых парней он крался через заросли по соседству с хижиной, неся  мешки
и корзины, набитые плодами с арендованного нами участка. Но ведь они  вполне
могли собирать урожай в другом месте! А попробуй мы пойти на чужой  участок,
на нас тотчас пожалуются вождю. Тиоти только  что  рассказал,  что  Пакеекее
обвинили в краже феи, которых он в глаза  не  видел.  Пакеекее  -  человека,
неспособного ни красть, ни лгать!
     Словом, речь явно шла  о  продуманном  тактическом  маневре.  Посмотрев
вверх, я увидел, что даже на  нашей  террасе  обобрано  несколько  кокосовых
пальм. Беда... Взбешенный, я заковылял вниз по тропе и догнал отряд у  реки,
где они как раз грузили свою добычу на лошадей. Основательно потрудились...
     - Иоане, - сказал, - это же мои плоды.
     - Аоэ. Нет, - нахально соврал он. - Мы собрали их на соседнем участке.
     Я злой, и он злой. И ничего не сделаешь. На его  стороне  вождь  и  вся
деревня. Отряд ушел со своей добычей.
     А  еще  несколько  дней  спустя  мы  увидели,  проснувшись,  как  Иоане
спускается с кокосовой пальмы на нашей террасе. Одним прыжком я выскочил  из
хижины. Лицо островитянина исказилось от ярости.
     - Это наша терраса, - сказал я.
     - А пальма моя! - прошипел он.
     - Ты сдал мне участок вместе с фруктовыми деревьями!
     - Орехи - не фрукты.
     - Все плодовые деревья наши, пальмы тоже. Без орехов  нам  не  прожить.
Кстати, фруктов на участке тоже не оставили.
     Я был вне себя от негодования.
     - Кокосовые орехи для Иоане не пища, а деньги, - крикнул он в ответ.
     Еще немного, и я набросился бы на него, но  Иоане  повернулся  и  ушел,
бормоча, что я могу забрать себе все проклятые орехи, которые остались.
     Мы были бессильны что-либо предпринять. Одни среди островитян. Появится
какая-нибудь шхуна - можем послать  с  ней  жалобу  французским  властям  на
Таити. Минет не  один  месяц,  прежде  чем  жалоба  дойдет  до  адресата.  И
поскольку мы живем  вдали  от  собственного  мира,  понадобится  год,  чтобы
разрешить вопрос. Еще неизвестно, как он разрешится: мы будем твердить свое,
фатухивцы все, как один, - свое. А за белыми укрепилась дурная слава  людей,
обманывающих местных жителей. Может быть, наш случай  вообще  первый,  когда
дело обстоит наоборот. Но кто нам поверит?
     И никакого выхода. Мы ели кокосовые орехи, пытались  ловить  раков.  Но
раки с паводком словно исчезли, остались одни комары. Их  в  лесу  развелось
столько, что фатухивцы перестали заходить в  долину,  даже  заготовку  копры
прекратили. Оставалось только мечтать о том,  чтобы  появилось  какое-нибудь
судно и увезло нас с острова. Куда угодно, лишь бы нам с  каждым  вдохом  не
глотать бамбуковую пыль и  комаров  и  наполнить  пустые  желудки  пищей,  о
которой уже забыли.
     Голод вынудил нас навестить Пакеекее. От  него  мы  услышали,  что  вся
деревня ждет не дождется, когда зайдет  судно.  Одна  женщина  наступила  на
рыбью кость, и у нее развилась язва во всю ступню.  Мы  знали,  чем  это  ей
грозит, и наши опасения оправдались: позже бедняжку отвезли на Таити, и  там
пришлось ампутировать ногу, чтобы инфекция не распространилась дальше.
     Стали ждать и  мы.  День  ждем,  вечером  спать  ложимся,  утром  снова
начинаем ждать. И однажды, поздно  вечером,  сидя  на  табуретках  у  своего
бамбукового стола, мы услышали в темноте низкий хриплый звук. С моря до  нас
через дебри донесся пароходный гудок. В ту ночь мы почти не  сомкнули  глаз.
Задолго до рассвета вытащили из-под койки  чемодан  с  европейской  одеждой,
которую сохранили на случай, если решим покинуть остров, и облачились в нее.
     Меня чуть удар не хватил, когда я после  долгого  перерыва  заглянул  в
зеркало, чтобы повязать нелепый галстук.  Он  совершенно  исчез  под  пышной
каштановой бородой. Бритвенный прибор давным-давно перешел к Иоане в  уплату
за его труды. Зеркало явило мне загорелого викинга с волнистыми волосами  до
белого  воротничка.  Лив  выглядела  куда  более  эффектно,   когда   надела
элегантное платье и расчесала длинные волосы. Вот только  очень  уж  потешно
видеть свои  загорелые  рожи  в  сочетании  с  этими  нелепыми  европейскими
одеяниями. Мы хохотали до упаду. Настроение было отменное.
     Обвязав ноги мешковиной для защиты от солнца, мы весело заковыляли вниз
по долине. Завидев первый дом, сняли мешковину и важно  прошествовали  через
деревню к морю. Явление белых  щеголей  произвело  глубокое  впечатление  на
зрителей. Мы снова ощутили себя хозяевами положения.
     На берегу нашему взгляду предстал расписанный привычным узором из белых
барашков синий-пресиний океан и синее-пресинее  небо.  Залив  пуст,  никаких
намеков на пароход. Хоть бы маленькая шхуна...
     - Вчера мы только огни увидели,  -  сочувственно  сообщил  Пакеекее.  -
Пароход прошел далеко в море.
     Он тоже заметно пал духом. Нелегко  приходилось  этому  фатухивцу,  чья
вера была столь  же  нерушимой,  как  вера  патера  Викторина,  с  той  лишь
разницей, что соплеменники не разделяли взглядов протестанта.  Они  всячески
изводили его.  Недавно  передвинули  камни,  которыми  был  отмечен  участок
Пакеекее в долине, а вождь оштрафовал его же. Я рассказал ему про Иоане, как
тот крадет плоды на арендованном нами клочке да еще врет, будто собирает  их
на соседнем участке.
     - Еще того не лучше, - сухо заметил Пакеекее. - Ведь соседний участок -
мой.
     Когда мы уже собрались уходить, прибежал Тиоти и шепотом  сообщил,  что
Хаии - тот самый, с распухшими  ногами,  -  направился  вверх  по  долине  и
захватил свою коллекцию скорпионов. Мы поспешили домой. На краю деревни, где
мы оставили мешковину, которой защищали ноги, нам  попался  Хаии.  Он  сидел
возле дома Вео, у огромного, пустого деревянного блюда из-под  пои-пои.  При
виде нас Хаии встал;  всю  его  одежду  составляли  обернутые  вокруг  бедер
лохмотья. Я решил его сфотографировать - он  расплылся  в  улыбке  и  поднял
руки: в одной - топор, в другой - мачете. Дескать, заходите перекусить, если
посмеете!.. Мы немедленно продолжили путь.
     Вокруг нашей хижины не оказалось следов, которые могли  быть  оставлены
широченной ступней Хаии. И даже если бы кто-то пустил к нам скорпионов,  они
были бы съедены или изгнаны Гарибальдусом.  Он,  как  обычно,  находился  на
своем посту и приветствовал нас кошачьим мурлыканьем.
     Жизнь в деревне сильно осложнилась. Успев привыкнуть  к  рису  и  муке,
фатухивцы чувствовали себя скверно без этих привозных товаров. Полагаясь  на
продукты, которыми их обеспечивал Вилли в  обмен  на  кокосовые  орехи,  они
перестали запасать пои-пои в вырытых еще предками огромных ямах, а до нового
урожая хлебных плодов было  далеко.  Фатухивцы  жаловались,  что  они  плохо
переваривают свинину и рыбу без кислой  приправы.  И  когда  лавчонка  Вилли
опустела, для них это явилось бедствием. Ни  риса,  ни  сахара,  ни  муки...
Очень уж мало завезла "Тереора" в последний раз. В Ханававе тоже все  запасы
кончились. Китаец запер дверь своей лачуги и отправился в горы охотиться  на
коз. Вилли недавно побывал в Ханававе и вернулся с пустыми руками.
     Все ждали шхуны. А шхуна не шла.
     День проходил за днем. Неделя за неделей. Месяц. Два месяца. Три.
     Все понятно... Прошло полгода, как мы не получали  вестей  из  внешнего
мира, а полгода назад в Испании шла жестокая гражданская война. В Китае тоже
воевали. Война. Недаром у меня сложилось убеждение, что мировая война ничему
не научила  людей.  Все  больше  времени  и  денег  уходило  на  оружие,  на
изобретение новых, изощренных способов убивать собратьев. Сказочный прогресс
современного мира нисколько  не  изменил  человека,  как  такового.  Всякому
видно, что мы преобразили окружающий нас мир, но никто не докажет, что  мозг
наш при этом хоть на грамм увеличился по  сравнению  с  мозгом  древних.  Мы
погрешим  против  теории  эволюции,  если  станем  утверждать,  будто   мозг
человека, сидящего за пишущей машинкой, развит  лучше,  чем  мозг  человека,
который шел за примитивным плугом. И столь же  нелепо  внушать  себе,  будто
человек с пулеметом этически превосходит воина с пращой  или  копьем.  Я  не
сомневался: второй мировой войны не миновать, потому что человек  не  извлек
урока из первой. Миротворцы по-прежнему держались за порох. Так  что  скорее
всего мир сейчас объят пламенем войны. Терииероо рассказывал,  что  вести  о
первой мировой войне дошли до Маркизских островов лишь через несколько  лет.
Тогда немецкий военный корабль расстрелял из пушек деревянные дома  Папеэте,
а на Фату-Хиве никто об этом не знал. Видно, шхуна потому не идет,  что  уже
разразилась новая мировая война.
     Минул и третий месяц,  а  никакие  суда  не  показывались,  сколько  ни
всматривались  в  горизонт  дежурные.  Положение  в  деревне  стало   совсем
невыносимым, особенно для патера Викторина. Он рвался прочь с острова  любой
ценой.
     От Фату-Хивы до ближайшего соседнего острова -  около  ста  километров.
Даже на самой длинной из имевшихся у фатухивцев  долбленок  было  рискованно
отправляться в такое плавание.
     Правда, была еще старая  бракованная  шлюпка,  которую  Вилли  когда-то
получил в уплату за погрузку копры на шхуну.  Потрескавшаяся,  побитая,  она
лежала на берегу под навесом из  пальмовых  листьев.  Вилли  списал  ее  как
непригодную и давно уже  собирался  обзавестись  другой.  И  вот  теперь  по
указанию патера Викторина несколько островитян вытащили ее из-под  навеса  и
залатали прогнивший корпус. После этого утлое суденышко спустили на  воду  и
оставили намокать. Наконец срубили два-три тонких деревца и оснастили шлюпку
непомерно тяжелым, на наш взгляд, рангоутом.
     С берега Фату-Хивы не видны другие  острова.  Правда,  в  ясные  дни  с
возвышенностей можно  вдали  в  двух  местах  рассмотреть  мглистые  голубые
очертания гор. Это вершины островов Тахуата и Хива-Оа. Но в облачную  погоду
их не увидишь даже с самых высоких точек Фату-Хивы.
     Царило худшее время года, хмурый океан бурлил  так,  словно  схватились
между собой полчища акул, длинные ряды барашков напоминали оскаленные  зубы.
Однако сильный ветер, дувший с востока, несколько сместился  к  юго-востоку;
это благоприятствовало плаванию на север, к Тахуате или Хива-Оа.
     Однажды утром,  хотя  погода  по-прежнему  оставалась  неблагоприятной,
патер Викторин решился. С командой сильных гребцов его отвезли на шлюпку,  и
вскоре мы увидели, как утлое суденышко выходит в безбрежный океан. Маленькая
фигурка француза неподвижно чернела среди смуглых  силачей.  Мы  восхищались
его отвагой.  Океанские  валы  немилосердно  бросали  лодку,  когда  команда
принялась поднимать грот. Вместе с парусом шлюпка скрылась в ложбине,  и  мы
затаили дыхание, боясь, что мореплаватели больше не  покажутся.  Но  тут  же
шлюпка поднялась на следующем гребне. Снова и  снова,  вниз  и  вверх,  пока
парус не превратился в точку и не пропал вдали. Мы с ужасом  думали  о  том,
что добром это не кончится.
     Потянулись волнующие дни. Страдающий слоновой болезнью  патер  Викторин
собирался высадиться на Хива-Оа, главном  острове  южной  части  Маркизского
архипелага. Фатухивские гребцы должны были вернуться на Омоа с мукой, рисом,
сахаром. Все напряженно ждали их, и на целую неделю прочие заботы отошли  на
задний план. Жители деревни вновь стали с нами здороваться, Пакеекее и Тиоти
по-дружески беседовали со своими соплеменниками, которые сидели  на  гальке,
всматриваясь в горизонт. Наконец дежурный на мысу  знаком  дал  понять,  что
видит шлюпку.
     Рокочущий прибой выбросил на берег открытую  скорлупку  с  изможденными
гребцами. Всю обратную дорогу они гребли. Мачта сломалась и упала за борт. В
днище выбило одну доску, и пришлось изо всех сил вычерпывать воду,  пока  не
заделали пробоину. Они благополучно доставили патера на Хива-Оа, но продукты
оттуда довезти не удалось, уцелел только небольшой мешок намокшей  пшеничной
муки. Мокрые с ног до головы, гребцы побрели к  своим  лачугам  и  на  сутки
завалились спать.
     Обстановка еще больше осложнилась. Шхуна не показывалась. От радиста на
Хива-Оа стало известно, что никакой войны  нет,  просто  идут  махинации  на
рынке копры.
     Все остатки пои-пои были съедены, и даже Тиоти жаловался,  что  желудок
не переваривает рыбу и мясо без риса  и  муки,  хотя  его  предки  прекрасно
обходились без того и другого. Они не знали никаких злаков, зато привыкли со
всеми блюдами есть пои-пои.
     Поскольку фатухивцы стали относиться к нам приветливее,  мы  спускались
на берег за продуктами моря. Инфекция в деревне теперь  пугала  нас  меньше,
чем инфекция в лесу. Берег постоянно продувало ветром, который хоть разгонял
комаров.  Правда,  вода  в  море,  несомненно,  кишела   вынесенными   рекой
невидимыми микробами. Малейшая царапина на ступнях вызывала болезненные язвы
фе-фе. У островитян сопротивляемость была больше, чем у нас, и зрелище наших
ног ужасало их. Только женщине с язвой во всю ступню досталось еще хуже.
     По совету Вилли мы с Лив стали сдирать свежую кожу на  ранках.  Дело  в
том, что язвы зарастали не с краев, а с середины, причем кольцо  обнаженного
мяса вокруг островка свежей кожи ширилось вместе с ростом этого островка.  В
итоге мы рисковали остаться совсем  без  кожи  на  ногах,  вроде  несчастной
женщины, которая ждала врачебной помощи.
     Вернувшись ни с чем после визита к китайцу в Ханававе, Вилли с  большим
энтузиазмом  возобновил  наши  беседы  о  Поле  Гогене,  единственном  друге
покойного старшего Греле. Хотя Гоген жил и умер в далекой бухте на  Хива-Оа,
том самом острове, куда теперь перебрался патер Викторин,  друзья  старались
встречаться при каждой возможности, и Поль Гоген не  раз  гостил  в  домике,
доставшемся Вилли в наследство от отца.
     Верно ли, что Поль Гоген так знаменит в Европе и Америке?  Я  рассказал
Вилли, что все, составляющее  наследие  Гогена,  очень  высоко  ценится.  Не
только картины, но и письма - словом, все. На Таити мы  услышали,  что  один
американский турист купил старое окно, через которое Гоген  будто  бы  вылез
однажды после доброй попойки.
     Вилли хотел знать подробности. Сколько именно платят  за  вещи  Гогена?
Огромные деньги, ответил я. Не подозревая, что у Вилли на  уме,  я  объяснил
ему, что за каждую вещь, действительно принадлежавшую Гогену, можно получить
состояние. Рассказал, что мне довелось встретить двух  сыновей  художника  -
таитянского  и  европейского.  Таитянский  сын  -  своего  рода   туристская
достопримечательность. Пола Гоген, которого Полю  Гогену  родила  его  жена,
датчанка Метте, стал известным искусствоведом в  Норвегии.  Услышав,  что  я
собираюсь на Маркизские  острова,  он  разыскал  меня  и  попросил  поискать
что-нибудь из вещей отца. А также проверить слух, будто  отец  был  отравлен
островитянами.
     Вилли мог лишь подтвердить то, что  я  слышал  от  одного  очевидца  на
Хива-Оа: Поль Гоген умер за обеденным столом, упал замертво со стула. Он  не
был отравлен, его погубила тяжелая болезнь.
     На другой день после нашего разговора Вилли  исчез.  И  появился  снова
через два дня. Оказалось, он  опять  ходил  на  лодке  в  Ханававе,  навещал
китайца. Но хотя у того в лавке по-прежнему было пусто, Вилли вернулся не  с
пустыми руками. Он привез старое ржавое ружье системы "винчестер". Я  ничего
не смыслил в оружии, и мне было невдомек, почему Вилли так доволен, пока  он
не показал мне приклад.  Левую  сторону  приклада  украшала  резьба:  тучный
мужчина сидел на запряженной быками тележке, держа бокал  в  поднятой  руке.
Волнистые линии сверху и по бокам изображали облака.  Божество  на  небесной
колеснице? Поди угадай. Только Поль Гоген мог бы ответить  на  этот  вопрос.
Потому что ружье некогда принадлежало ему, а полустершийся рельеф был  одним
из редких образцов его резьбы по дереву.
     Поль Гоген подарил свое любимое ружье отцу Вилли,  а  когда  тот  умер,
"винчестер" купил один островитянин,  который  в  свою  очередь  продал  его
китайцу в Ханававе. С этим ржавым ружьем китаец и ходил на охоту. Вплоть  до
прошлой недели. После беседы со мной Вилли отправился в Ханававе и  приобрел
старый "винчестер" за бесценок. Он задумал  со  следующей  шхуной  плыть  на
Таити, чтобы там сбыть свою драгоценную добычу.
     Я не был ни коллекционером, ни антикваром, но ружье с резным  прикладом
пленило меня.
     - Могу избавить тебя от необходимости  ездить  на  Таити,  -  осторожно
сказал я. - Что ты хочешь за него получить?
     - Целое состояние, - ответил Вилли. - Ты же  сам  говорил,  как  высоко
ценятся вещи Гогена.
     Ничего не скажешь, было дело. И кто меня тянул за язык! Я  предложил  в